Почти книга для почти людей - Леонид Лебедев

Надо сказать, что в то время компьютерными расчетами в этой области занималось 300–400 человек только остепененных и неведомое число граждан без степеней. Можно смело умножать на пять. А может и десять. Так что американская статья была более чем актуальна.

И вот неведомыми путями четверо граждан Советского Союза независимо получили эту статью в свои лапки. И у всех четверых родилась одна и та же идея: пользуясь методом, предложенным американцем, решить много разнообразных задач и сделать на этом докторскую диссертацию. Последнее родилось в трех головах, а четвертая еще не была в тот момент остепененная, поэтому подумывала о кандидатской диссертации. Интересно, что география распределения этих голов была обширна: четыре разных республики. После этого скажите, что нет телепатии. И головы разные, и национальности разные, а мысль одна и та же посетила всех!

Поскольку все четверо были люди простые, бесхитростные, но смышленые, то они расширили эту мысль. Зачем добру пропадать? Потому решили они не только прибрать в хозяйство основную идею, но принялись еще и разные параграфы американской работы переводить и рассылать по журналам, коих, пригодных для докторской защиты, было не так уж много. Так что о существовании друг друга и о том, что они дружным коллективом дербанят одну и ту же статью, им стало быстро известно. Поскольку, как и в каждой науке, все друг друга знают, то и эти четверо орлов были лично знакомы. Кроме, может, претендента в кандидаты. Ненавидели они друг друга смертельно: каждый знает, что остальные — ворюги. Каждый слушает выступления сотоварищей на конференциях. Сердце разрывается, так хочется сказать: «Да это же ворюга, бездарь, скотина.» А не моги, потому что и сам… А у центральной идеи имелось уже четверо отцов-основателей.

Наиболее сильные бойцовские качества и хватку продемонстрировал товарищ, который всем говорил «мы, цыгане…». Он перепер и напечатал больше всех. А поскольку у него была еще и опубликована безграмотная книжка в своей республике, над которой все потешались, но это называлось опубликованной монографией, то он и вышел первым на финишную докторскую прямую.

До сих пор это все выглядит слегка комично: собрались жулики от науки, сперли мешок, поделили и примеряют обновки. Но дальше комическая часть кончается.

На защиту вышел и четвертый гражданин, которому нужна была всего лишь кандидатская степень. Поскольку процедура и требования к кандидатской защите много проще, то он вышел на защиту первым. И тут получилась интересная ситуация: если он защищает свою кандидатскую, то почему ВАК должен потом утверждать докторские степени по диссертациям, которые по уровню такие же, как защищенная недавно кандидатская? В то время подход был жесткий, так что точно бы ВАК зарезал эти докторские.

Ходили рассказы, что претенденту в кандидаты были обещаны довольно серьезные по тем временам деньги, чтобы он приостановил свою защиту. Но он, побоявшись, что потом его не пропустят на защиту, отказался. Когда он ехал на защиту, его убили и выкинули из поезда. Официально — ограбили. А что было на самом деле — слухи ходили разные, но впрямую, кто и что… Грешили, правда, только на «мы цыгане»…

Потом в течение лет трех трое остальных одокторились.

Диссертации

Лет так двадцать назад разговаривал я с одним будущим кандидатом исторических наук, который должен был скоро защищать некую тему об актуальных проблемах строительства партии. Ныне это весьма многоуважаемый профессор и доктор каких-то других наук, наплодивший огромное количество кандидатов и несколько докторов.

Рассказывал он о трудностях, встречаемых на терновом научном пути. Одна из трудностей состояла в том, что нельзя было ни на миллиметр уклониться от линии партии и надо было написать точно то, что печаталось в газете «Правда». Но необходимо это было представить оригинально. Но не отклоняясь. Но как-либо по-новому, вроде, формально. С этой задачей граждане как-то справлялись. Но вот проблема публикации — это действительно была проблема из проблем. Несмотря на то, что партия была нашим рулевым, почему-то она не очень стремилась к разведению стада ученых партийных козлов. Число журналов, где можно было опубликовать свой великий научный труд, что было обязательным элементом системы защит, было весьма ограничено. Было два-три всесоюзных журнала, где, в основном, публиковалась московская публика, да, с большим трудом, можно было протолкнуть публикацию для докторской диссертации, подключив все связи, коньяк, рыбец и прочие деликатесы. Были еще несколько журналов, но там, все больше, публиковались статьи секретарей обкомов и горкомов, составленные их референтами. А бедному аспиранту оставались только сборники аспирантских работ и какие-либо совсем непонятные брошюры общества знания, где, среди брошюрок «Как починить мотоцикл сельскому труженику» и подобных вдруг мелькал луч света в виде «Партия — наш рулевой». Тяжелая у них жизнь была, у будущих ученых и зав кафедрой истории КПСС.

Почему-то партия старалась ограничить их число. Похоже, было у них какое-то правило, ограничивающее возможности партийных шишек становиться великими учеными. Даже дорогой Леонид Ильич, который уж и три книги написал, так и не решился получить еще академическую лычку. Хотя, вроде, и без команды ему преподнесли бы и почетного доктора какого хочешь университета, а уж диссертаций понаписали бы по всем наукам, хоть по математике. Только дети больших людей делали большие диссертации, но и то, не совсем как сейчас.

Помнится, пришла к нам на кафедру как к ведущему предприятию докторская Сына одного из первой тогдашней партийной пятерки. Да не просто пришла, а принесли ее из первого отдела, хоть и не была она засекреченной. С Украины пришла. Обычно такие диссертации долго и нудно валяются на кафедре, пока зав не приправит талмуд какому-либо мученику, чтобы тот написал отзыв. А тут — отзыв писали особо доверенные люди, дня за три управились вместе с перепечаткой, печатью из главного корпуса, заверяющей и всеутверждающей. И даже разговоров потом, что же там внутри, не было. Так, по-дружески, мне буркнул один из написантов, что такое дерьмо и на кандидатскую с трудом бы… А потом видел, что стал этот товарищ член-корром украинским, хоть папу его и поперли с его главного поста — Дорогому понадобился он. Не уверен, но кажется, сейчас это академик.

А сейчас управляющей братии все дороги открыты. При этом, если раньше только глухо поговаривали, кто кому писал диссер, то теперь это просто доблесть. Сейчас все знают, что вот это — уважаемый доцент: он написал диссертацию такому-то. И этот уважаемый. А этот — дерьмо на палочке: никаких связей нет. Даже за бабки написать не может. Помнится, была защита по чему-то экономическому одного большого человека. Потом о защите во всех газетах написали, что вот, еще один большой человек оказался не лишен научных талантов. А когда защита была, хоть о ней и слышали, но пришли на нее лишь самые заслуженные люди университета. Потом мне знакомый рассказывал, как знатный диссертант с четвертого раза прочел с бумажки новое для него слово корвенхерция. А три первых раза — что-то совсем невообразимое. Ну и несколько других перлов. Но ведь старался! С другой стороны, чего удивляться-то: человек уже в возрасте, видит плохо, очки не протер, наверное, как следует. И не даром старался: как ушел с предыдущей работы, так в науку подался.

Суслов

Умер Суслов. Тут же присвоили его имя ростовскому госуниверситету, и стал он во всех официальных бумагах величаться Ростовским государственным ордена Трудового Красного Знамени университетом имени Михаила Андреевича Суслова.

Вскорости получаем письмо с какого-то предприятия.

Заголовок:

Ректору Ростовского государственного ордена Трудового Красного Знамени университета

Михаилу Андреевичу Суслову.

Однажды перед перестройкой в Москве была выставка промышленной электроники. Моему приятелю очень хотелось узнать, что делается за бугром в этой области, но он не смог поехать сам. Будучи завлабом, он откомандировал туда инженера посмотреть. Когда тот вернулся, то на вопрос «Ну, и?» ответил: «Посмотрел.»

Отец мой во время войны был начальником угольной шахты на Урале. Большая часть рабочих была зэками. Нормы были высокие. И если работать, как это принято показывать в кино, когда просто вырубают уголь из угольного пласта, то выполнять норму было более чем проблематично. Но был среди этих заключенных дедулька, на которого остальные просто молились. Ноги у него были больные. Поэтому остальные дотаскивали его до места вырубки на себе и сажали на стул. Дедулька садился и начинал рассматривать свод, изучать трещины, что-то прикидывать, после чего говорил, где, как и что надо делать. Остальные подрубали пласт, после чего солидное количество угля вываливалось из пласта само. Дальше уголь отгребали и оттаскивали, а дедулька снова начинал прикидывать, где еще можно безопасно вызвать обвал. Спрашивается, а почему другие таким способом не пользовались? А потому что здесь надо было иметь чутье, что опасно, а что допустимо. Чуть-чуть перестараешься — и обвал всех похоронит под собой. Всё на грани риска. Дедулька малограмотный, до ареста крестьянствовал. Как он чувствовал эту самую породу, он объяснить не мог: звериное чутье. Ни разу не ошибся. Рассказ этот был после доклада, когда приезжал к нам на кафедру один гражданин со своей диссертацией, в которой теоретически исследовалось напряженное состояние сводов шахтных вырубок. После этого доклада приятель и сказал, что вот, считают-считают, а всё, что громадная толпа остепененных на этой проблеме понимает, что происходит в реальной шахте, не стоит ничего по сравнению с пониманием этого дедульки, который и арифметикой-то с трудом пользовался.