Почти книга для почти людей - Леонид Лебедев

И приходит новое светило к своему бывшему научному руководителю и говорит, что у него возникла идея относительно отдела. Но что ему, руководителю, беспокоиться нечего: он, как руководитель отдела, создаст тому самые лучшие условия и гарантирует, что никто такого ценного работника, даже пальцем не тронет, что он как зав отдела гарантирует премии и прочие блага, льющиеся рекой. И что в колхоз лабораторию отправлять не будет, и что… Словом, горы золотые будут.

«А какая разница?» — подумал бывший руководитель и согласился. И год с него сдувались пушинки, нарадоваться он не мог, что с него теперь снята масса административных обязанностей. Да и переговоры всякие с заказчиками, поездки в министерство, тоже большей частью были переложены на нового начальника, что обеим сторонам понравилось.

И вдруг Андропов. И всюду начинают бороться за дисциплину. И появляется приказ зав. отделом, что сотрудники обязаны приходить ровно к 8 часам утра, объявляется график работы, сообщается, что каждый уход-приход должен записываться в рабочем журнале. И еще много чего. И на следующее утро уже товарищ заведующий отделом стоит у входной двери и лично отмечает каждого опоздавшего более, чем на минуту. А его подчиненный руководитель когда придет на полчаса позже, когда на час раньше, а когда и просто не придет. И со смешками все это в тот журнал приходов-уходов пишет. И приятель его, программист, то же самое проделывает. Правда, остальные подчиненные нарушителя делают все, как и положено, поскольку побаиваются. И приходит зав. отделом к своему бывшему руководителю и начинает такие речи: «Да, конечно, ты волен делать как тебе надо, я тебя не принуждаю. Но ты же подрываешь мой авторитет!» И много чего еще. И на дверях после восьми часов стоит зав отдела, уже полгода стоит. И каждый раз, видя своего бывшего руководителя опаздывающим, укоризненно цыкает языком, разводит руками. А напоминания бывшего руководителя об уговоре и простое посылание на три буквы — все это игнорируется…

А о чем это? Да ни о чем. О природе человеческой. Между прочим, в начале перестройки один кореец организовал мелкую обувную фабрику. Знакомая, что жила там неподалеку, рассказывала, что тех, кто допустил брак или не выполнял план, бил он палкой.

Знакомая из областного архива разбирала довоенные документы колбасного завода. Директорами были последовательно Свиньин и Колбасьев.

Окодэмик

Приятель мой в начале середины перестройки вдруг решил забогатеть. Тем более, что на основе своих старых разработок соорудил очень приличный динамометр. Не тот, которым домохозяйки на базаре взвешивают картошку, а гораздо более серьезную штучку на 10 тонн, а может выдержать и двадцать. При этом выдает гарантированную точность в три цифры, что на предельной нагрузке в 10 тонн означает 10 кг точности, а для тонны меньше 1 кг. Если учесть, что продавать он их хотел по цене от 500 до 1000 баксов, а аналогичные изделия западных фирм стоят, начиная с тысяч 15–20, то считал он, что нашел золотое дно. А если еще добавить, что его динамометр весил 4 кг, а аналогичный монстр с точностью на порядок ниже, который применяется на вертолетах для взвешивания подцепляемых грузов, весил куда больше 100 кг, а результаты взвешивания этим динамометром выдавались на панельку устройства размером с калькулятор, то в логике приятеля был определенный резон. Одного он не учел, что в то время никому ничего кроме голого хапанья было не надо.

Начал он искать себе партнера, который мог бы организовать производство. Большие монстры, что в советское время производили очень приличные военные изделия, оказались неспособными ни к чему. Хотя их начальство с энтузиазмом произносило, что делать там нечего: три штыря, несколько резиновых прокладок — да и всё. Однако же поскольку эти штыри должны были быть сделаны из очень определенной стали, должны были быть очень определенным образом закалены, а плюс к тому, размеры должны были быть выдержаны до микрона, то и… Оказалось, что ничего этого они уже не могут. Хотя в советское время, действительно, все это делали одной левой: и фрезеровщиков тех уж нет, и закалка — вон она, в углу, а как и что — никто не знает. Да и такую строго определенную сталь наши славные сталеплавильщики разучились делать. То есть марка есть, а стали как таковой нет, чтоб марганца было столько-то, а вольфрама эстолько…

И стал он искать себе партнера по городам и весям. И в этих поисках стали попадаться ему люди очень интересные. Однажды раздался звонок, что приедет к нему сейчас договариваться академик… Фамилию запамятовал.

Действительно, приехал академик. Приехал на очень крутой тачке, с охранником и шофером. Украинец. Усы запорожские. На визитке все его академические титулы не поместились, поэтому он отдельно дал лист со списком академий, членом которых он является. Начинался он с украинской академии наук. Естественно, были там и академии безопасности, и естественных наук, и еще чего-то.

Академик приехал в совершенно украинских казацких шароварах «Адидас», с красной поддатой мордой. И первым делом сказал: «Ну, и хде туть чертежи твоей хреновины? И скоки-скоки будить стоить запустить енту херню в производство? Тысяч сто баксов? Да это не деньги. У меня вон мерин больше стоит. Да я эти деньги сейчас из кармана тебе выну. А какой доход? Думаешь, что тысячи три штук в год будет расходиться? Значит, лимона два наварить можно? Ладно, давай свои чертежи, покажу я их своему советнику.» Больше его мой приятель не видел.

Теория и эксперимент

Как-то один акустик-теоретик поинтересовался у приятеля-инженера, сколько нужно из Минвуза вынуть денег, чтобы поставить эксперименты, чтобы подтвердить его разработки:

— Миллиона хватит?

На что приятель спросил, куда он тот миллион девать собирается?

— А сколько нужно? — спрашивает теоретик.

— Точно не скажу, — отвечает приятель, — но сто двадцать пять рублей точно достаточно.

— Как сто двадцать пять?! — спрашивает теоретик.

— Ну, может, сто восемнадцать. Не помню, сколько корыто в хозтоварах стоит.

— Какое корыто?!

— Оцинкованное, в котором белье стирают. По-моему, рублей восемнадцать. За сотню нам тут институтские умельцы приемник-передатчик акустические сварганят. Наберу глины во дворе, добавлю водички, чтобы пожиже было, кину туда штук пять гаек-болтов, всуну приемник-передатчик, на осциллограф — и результаты Вам. А Вы мне сообщите, где эти гайки лежат. Найдете — значит теория ваша работает. Не определите — значит, что-то не то.

Больше об экспериментах речи не было.

Проза жизни

Прочитал, что ученые, в результате как всегда долгих, кропотливых и дорогостоящих исследований установили, что у влюбленных в слюне содержание чего-то там резко повышается. Как влюбленность проходит, так и «что-то там» понижается. Народ все это давно подозревал. Выражение «слюнки пускать» слышали? Вот, для ученых дополнение, чтобы гранты или что еще…

Приятель мне рассказывал, как можно содержание «чего-то там» резко уменьшить. Влюблен он был. Гуляли они по граду Ростову, то держась за руки, то еще как. Влюбленность с каждым днем всё увеличивалась. То стихи друг другу, то еще что возвышенное. И тут — дождь. Да не просто, а ливень, какой в Ростове не часто бывает. Чтобы доставить барышню домой, надо было пересечь Театральную площадь, которая стала вдруг ванной с проточной водой по щиколотку. Приятель, истинный джентльмен, подхватил любовь на руки и мужественно ринулся в потоки. А крошка, прижавшись к широкой груди, защебетала о том, какой он. На середине пути приятель понял, что недооценил вес крошки. С каждым шагом вес нарастал, а особо нарастало раздражение щебетаньем: «Щебечет… щебечет…» В ухо заливалась последняя порция признательного щебета, когда приятель спустил козочку с отрывающихся рук на тротуар. «И, — говорит, — представляешь? Как отрезало. Больше ни разу не встречались, только случайное «здравствуй-прощай».»

Есть Люди

Когда я руководил лабораторией, завелись у нас какие-то странные деньги. Которые никуда пристроить нельзя было, кроме как на учебу.

И тут рождается идея, что девиц лабораторских можно обучить еще какому-либо языку кроме Фортрана. А заодно в институте был и гражданин, который с удовольствием и поучил бы. Только оформить надо было это так, что институт платил центру повышения квалификации, а центр повышения, оставив себе приличную часть, платил энтузиасту-просветителю-преподавателю. Прихожу я в этот центр и направляюсь к директору. Смотрю, сидит небольшой товарищ с совершенно оловянным взглядом. Таким, что не ошибешься. Костюмчик отглаженный деятеля средне-партийного ранга, галстук под костюмчик. Подписал он мне какую-то бумажку. А в том же центре мой знакомый работал. Спрашиваю: «Откуда это ваше чудо-юдо? Из райкома, что ли?» «Ну да, он там что-то проштрафился, его на понижение к нам. Всех уже тут задолбал политинформациями и наглядной агитацией.»