Полынный мой путь (сборник) - Мурад Аджи

…Когда заточил перо, постучал в двери журналов «Вокруг света», «Новый мир», элитных советских изданий, где мечтали публиковаться многие. Еще бы – литературный олимп. И опять повезло, сибирская тематика была востребована, что облегчало разговор. Тем более у меня за плечами были публикации в академическом журнале «Природа» (их даже перепечатали в Англии). Так я стал автором.

Волнующее началось время – о тебе заговорили не просто люди, а читатели… Твои читатели! Появилась такая категория людей на планете Земля. И было мне уже без малого тридцать лет, по возрасту вроде бы и не мальчик…

Из публикаций в журнале «Вокруг света» сразу выделю эссе «Уроки комплекса», его переделывал раз пятнадцать. До седьмого пота. Труднейшая тема, которую требовалось изложить понятным языком. И хотя бы как-то осмыслить. Тогда с трибуны очередного партийного съезда объявили о новых территориально-производственных комплексах в Сибири, звучало масштабно, но что такое «комплекс» никто не знал. Даже те, кто объявил об этой новинке в экономике. Мне как молодому ученому, специалисту по Сибири, редакция доверила рассказать о проблеме.

Не скрою, за эссе взялся из озорства, но был и дальний прицел – надежда, что публикация переведет меня в ранг «своего автора». А это другая категория творчества – можно предлагать журналу собственные темы.

Опять спасибо редактору, на мое счастье Владимир Ильич Левин тонко чувствовал слово и его нюансы, ценил игру мысли. Мы с ним сошлись быстро.

При удобном случае я предложил сделать очерк «Мгла над Тындой», хотел заплатить свой долг Якутии за статью о старателях, которая, по моему мнению, все-таки не получилась и точила мое самолюбие. Не знал еще: труднее всего писать о том, что сам видел и пережил, это я понял, когда начал седеть, когда освоил умение перевоплощать себя в читателя не написанного текста… Как это? Словами тут не объяснить, опыт придает твоей душе особое состояние, оно сродни мастерству фотографа, который, не расчехлив фотоаппарата, видит тот самый кадр. Свой кадр. Чувствует точку пространства, с которой лучше снимать… Короче, это – чутье. Чутье звериное, на уровне инстинкта, но оно, по-моему, и есть талант.

Одно скажу, после «Мглы…» я перестал оглядываться, перестал бояться прогневить начальников и власть. Видимо, по совету Антона Павловича Чехова выдавил из себя раба. Понял, правдивое слово – это великая ценность, ради которой не тяжело и страдать, еще понял: правда в первую очередь нужна самой власти, ибо в правде – сила Державы… Хотя, что говорить, ничто человеческое было не чуждо и мне. Пробовал однажды писать под заказ, за деньги – ничего не вышло.

Поэтому ни о чем не жалею, что было, то было. За инакомыслие мое имя внесли в «черный список» ЦК КПСС, но пережил и это. Жаль, конечно, что не все из написанного опубликовал. Зато чванливая околонаучная суета обошла меня стороной… Я не озлобился, не спился, потому что не опускал рук, работал, всегда искал что-то новое, даже когда дома месяцами молчал телефон, когда на улице не узнавали знакомые, отворачивались вчерашние друзья. Так и шел вперед «полынным» своим путем. Шел, потому что по-прежнему верил в слова бабушки и в предначертание Судьбы. Небо берегло для другого дела – очень важного, и я чувствовал это не седьмым, а каким-то девятым чувством.

Работа, работа, работа занимала мое время, она спасала от опрометчивых поступков, но делала одиноким, замкнутым на своих рукописях. И слава Богу!

Чтобы быть понятнее, даю здесь отрывок из книги «Сибирь: ХХ век», изданной в 1983 году, где налицо мое «юношеское» познание истории. С него, признаем сразу, полного незнания, начинал я исследование истории Евразии. Не стыжусь той своей слабины. Что поделать, если нас так научили в школе, оно, то незнание, и делает зримым путь, который удалось пройти.

Мир прошлого, его тайная летопись открылась лишь потому, что я желал узнать о нем – узнать о себе, своем народе, своей стране. С чистотой в помыслах отбирал и анализировал исторические факты. Анализировал. Не придумывал. Мне была чужда политика, я исследовал Время и себя. Не на заказ. А диссертация по экономико-математическому моделированию и анализу макросистем позволяла свободнее дышать: известные факты выстроил в математически строгий ряд, или логическую модель. И – открылась тайная летопись, появились аргументы для утверждений.

Многое стоит за желанием узнать, ради этого желания горы свернешь, ни перед чем не остановишься… Ведь в мире нет ничего прекраснее правды! Словом: читайте здесь и «раннего» Аджиева, и «позднего» Аджи. Мне не стыдно ни за того, ни за другого.

Да, я так написал свою «Сибирь: ХХ век», потому что после школы знал лишь московское прочтение истории. Ну и что? Зато потом добыл новое знание, пройдя «дистанцию огромного размера», с Божьей помощью освоил terra incognita, обжился там… Замечу, на это, вернее на написание «Полыни Половецкого поля», Судьба отвела мне десять лет. И каких! «Новый мир» учил меня жизни.

Первым там был очерк о Таймыре, благополучный, спокойный. Редакции он понравился широтой кругозора, его напечатали, и я получил кастовое звание «молодой публицист», что позволяло выступать в журнале наравне с мэтрами. Тогда и написал очерк «Пульс ее жизни», о Москве, его тоже привожу здесь, он вышел в свет поздно, в сборнике московских писателей. За очерком стоят события, едва не перевернувшие мою жизнь. Меня отправили на учебу-семинар «молодых публицистов», или в подмастерье к двум зубрам советской публицистики, один из «Правды», другой из «Литературной газеты». Отправили для повышения квалификации и огранки пера.

Было нас, учеников, человек семь – десять. Молодых, преуспевающих, каждый со своим характером, каждый преисполнен гордостью за то, что выделили его, посчитав лучшим в Москве… Кому ж такое будет неприятно?

Поначалу и мне все нравилось – обстановка, люди. Собирались в Каминном зале ЦДЛ, при полумраке… Но чем больше слушал «старших товарищей», тем отчетливее понимал – творится неладное. Семинар заключался в критике работ каждого из семинаристов, по очереди, любой ценой надо было найти «ошибки» и, не щадя, ужалить автора, выставив его на посмешище. И так из раза в раз. То есть учили, как в полицейской академии, придраться к фонарному столбу.

Руководителям семинара, как понимаю теперь, поручили сколотить «бригаду» для горбачевской перестройки (один из нас потом стал перестроечным министром, другой – зам. главного), но тогда я ничего не понимал, со мной играли втемную. Настроения эти встречи не поднимали, и я перестал их посещать. А очерк о Москве остался, он был написан как домашнее задание – показать, что даже в такой избитой теме, как «жизнь города», можно найти свое, неожиданное.

Потом был очерк о Московском автозаводе имени Лихачева, где с откровенностью ребенка показал: ЗИЛ в скором времени ждет крах. Очерк опубликовали в «Новом мире». А это было время, когда завод гремел на всю страну, его посетил Брежнев, музыка победных фанфар не умолкала там ни на день. Естественно, грянул скандал. Меня куда-то таскали, выясняли, кто надоумил написать «такую чушь». Редактору дали выговор, но даже эта строгая мера ничего не изменила. Вскоре ЗИЛ развалился по схеме, описанной в очерке: морально устаревшие грузовики никому не нужны, эту мысль нес мой «неправильный» очерк.

То была первая аналитическая работа, она вдохновила на новый шаг. Захотел сделать материал о закромах родины, точнее – о Продовольственной программе СССР. Интересно же. С партийных трибун много говорили о закромах, которые ломятся от продовольствия, в то время как магазины стояли пустыми, очередь за продуктами люди занимали с ночи… Материал о продовольственной «черной дыре» получился убедительным, он был написан под впечатлением поездок на животноводческие комплексы, в совхозы, на продовольственные базы, в магазины. Год работал над текстом, но его побоялись взять даже самые смелые журналы. А на дворе шумела горбачевская перестройка, СМИ заказывали «негатив», иные сами придумывали его.

«У вас уровень правды не тот», – объяснили мне в «Новом мире»… (Точно такие слова я услышал много лет спустя при других обстоятельствах.) Те слова стали последними, больше в журнале меня не публиковали и занесли в «черный список». Очерк навсегда закрыл «путь в высшее общество».

Я не удивился, когда по звонку из ЦК в издательстве «Мысль» рассыпали набор моей книги «Подсказывает солнце», о новых источниках энергии, где излагал тему своей докторской диссертации… Как весточку из того времени, даю здесь дорогой моему сердцу очерк о тяжелой воде (в самом прямом смысле тяжелой!). Ее «месторождения» я случайно встретил в Сибири и по простоте души подал заявку на открытие неизвестного науке физического (природного) явления.

Эту секретную тему, связанную с дейтерием (сырьем для водородной бомбы и топливом для водородной энергетики), после вызовов в высокие кабинеты заставили забыть. И я забыл. Но не все. И не навсегда. Помню имя академика, самого бездарного из советских академиков, – его настойчиво предлагали мне в соавторы открытия. Помню угрозы, когда я отказался от сделки и «сытого писательского благополучия». Пережил и это.