Рим. Цена величия - Юлия Голубева

Но понемногу лед растаял в темных глазах, она призналась не без робости, что скучала по отцу, и на душе у Силана потеплело. Он сразу заметил, как изменилось и отношение к нему окружающих. Тут же стали подниматься чаши за здравие отца молодой жены цезаря. Сам Калигула снизошел до милостивого разговора. Это окрылило опального сенатора.

Гемелл тоже присутствовал на обеде, но на него подчеркнуто не обращали внимания. Он еще более сутулился, лицо покрывали воспаленные прыщи, глаза он все время держал опущенными, изредка вскидывая их на жену императора. Робким испугом вспыхивал его взгляд, если их глаза случайно встречались. Он болезненно вздрагивал, когда его нечаянно задевал чей-то локоть, и сжимался еще больше. Он не прикоснулся ни к одному блюду, ни разу не отпил из своей чаши и изредка покашливал, закрываясь рукавом своей юношеской тоги. Силан видел, как хмурится Калигула, когда Гемелл отсылал прочь кравчих с новыми блюдами. «Неужели юнец боится, что его отравят прямо на пиру на виду у всех?» – невольно подумалось Силану, и он тихо поинтересовался у дочери причиной странного поведения Гемелла.

– Он совсем помешался. Потихоньку пьет противоядия, – шепнула она. – Харикл наблюдает его, говорит, что мозг его воспален и он везде видит для себя опасность насильственной смерти. Все знают об этом и уже перестали обращать внимание на эти чудачества. Подумать только, Тиберий хотел, чтобы он правил вместе с Гаем! А ты, упрямый, еще защищал его наследственные права в сенате! Вот уж достойный был бы правитель Рима!

Силан замолчал, но подозрения невольно закрались в душу. Он пристально вгляделся в лицо Гемелла. Взгляд его был разумен, но было заметно, что он чем-то сильно напуган.

Эти подозрения, давшие ростки в душе на пиру в честь годовщины свадьбы дочери, укрепились окончательно, когда Марк Юний через три дня добился разрешения у Калигулы навестить Тиберия Гемелла. В покои к юноше никого не пускали, угрюмые рабы, охранявшие вход, неизменно отвечали, что он отдыхает или мучается очередным приступом головной боли. Но пергамент с оттиском императорской печати открыл перед сенатором двери.

В тесной кубикуле было темно и мрачно. Плотный занавес закрывал маленькое окно под потолком, а в углу тлел единственный светильник. Силан не сразу разглядел, что из-за кровати торчат босые ноги. Юноша сидел на полу за кроватью, в самом углу. Перед ним стояла глиняная ваза, и он сосредоточенно, с высунутым от усердия языком водил по выпуклому боку тонкой кистью, время от времени опуская ее в сосуд с черной краской.

– Здравствуй, Тиберий Гемелл! – как можно ласковей произнес Силан, остановившись напротив.

– Кто ты?! – испуганно вскрикнул юноша, нервно откидывая со лба спутанные волосы и всматриваясь в фигуру гостя.

– Я – Марк Юний, отец Клавдиллы. Я пришел навестить тебя. Все говорят, что ты болен. – Силан заметил, как съежился в углу худой силуэт. – Не возражаешь, если я впущу немного солнца в твою кубикулу?

Тиберий робко кивнул. Сенатор решительно потянул занавес, и поток лучей залил комнату. Стараясь не делать резких движений, он приоткрыл отверстие на потолке, забранное решеткой, чтобы впустить свежий воздух в помещение, где дышать было невозможно от духоты и вони ночного горшка. Никто из рабов не потрудился опорожнить его утром, а Гемелл, похоже, предпочитал вообще не выходить из своего убежища.

– Встань с пола, Гемелл! Даже слабый ветерок может принести для тебя простуду, но необходимо избавиться от этих ужасных запахов. Ты завтракал сегодня? – спросил Силан, участливо разглядывая худую фигуру затворника.

– Пил воду, – ответил тот.

– Давай поедим вместе, признаться, я голоден, – мягко сказал сенатор. – Я буду пробовать то, что ты захочешь съесть.

По его требованию рабы принесли оливок, козьего сыра, паштет, жареную утку, свежих булочек и кувшин вина. Силан на глазах Гемелла попробовал все блюда, и лишь тогда Тиберий жадно набросился на еду.

– Смотрю, ты расписываешь вазы. Можно посмотреть твои работы? – поинтересовался Юний.

С набитым ртом Гемелл согласно кивнул и указал на ширму.

Более сотни запыленных ваз стояло там. Силан пришел в ужас, оглядывая художества цезарева внука. Кроме черной краски, Гемелл не писал никакой другой. Жуткие псы с огромными клыками, река с лодкой Харона, мрачные фигуры, задрапированные с ног до головы в плащи, и самый частый сюжет: черная богиня, держащая факел и связку ключей от подземного мира, – сама Геката.

Силан отвернулся. В Александрии он часто слышал о страшных жертвоприношениях черных жрецов. Странная смесь религий и образов богов, египетских, восточных и греческих, сказалась на образе жизни горожан, и едва ли не в каждом доме одинаково рьяно служили и светлым, и темным божествам.

Значит, справедливы слухи, что Гемелл – последователь черного культа Гекаты, и правда то, что темная богиня свела его с ума. Бедный мальчик! Кто-то заманил его на черное сборище, кто-то внушил ему, что это верный путь – быть на стороне темной силы. Кто мог так ненавидеть несчастного ребенка? Его слабый разум не выдержал кошмара видений, что насылает Геката своим приверженцам.

Неожиданно Марку вспомнился предсмертный бред Клавдии, его давно покойной первой жены. Она металась по кровати и умоляла Гекату о помощи. Почему Гекату? Силан и тогда задавал себе этот вопрос. Сегодня он опять всплыл в его памяти. Бледное лицо, горящий взгляд, руки, заломленные в бессильной мольбе…

– Мне никто не верит, Юний Силан, – как сквозь сон неожиданно долетел до него голос Гемелла, вернув к действительности. – Все во дворце считают меня ненормальным из-за странных припадков. Я знаю, я сам виноват в том, что темная богиня прокляла меня. А вчера ночью… – Гемелл вдруг расплакался, как маленький мальчик, и замолчал.

– Что случилось вчера ночью? – ласково спросил Силан, стараясь не показать взволнованности.

Но юноша втянул голову в плечи, и рыдания его переросли в такие жуткие пронзительные крики, что напуганный до смерти Силан, даже не попрощавшись, выбежал из кубикулы, будто за ним гнались злобные псы богини.

Лишь на выходе он успокоился и устыдился своего невольного бегства. Конечно же, Гемелл – не сумасшедший, просто чем-то до смерти напуган. Его не надо лечить и запирать в одиночестве. Ему нужно вновь посещать школу, общаться со сверстниками, заниматься гимнастикой, упражняться в верховой езде, чаще смеяться, чтобы позабыть о ночных видениях.

Но вопрос, который он хотел для себя прояснить в этот день, так и остался без ответа. Кто тот человек, кто опутал его сетями безумия богини перекрестков? И Силан поклялся памятью Тиберия, что сделает все, чтобы спасти его внука и вернуть ему то, что отнял Калигула. Власть и богатство.