Король-Демон - Кристофер Банч

— И куда ты направишься?

— Домой в Кейт, разумеется. И я сомневаюсь, что кто-либо — нумантийцы или майсирские собаки — когда-нибудь увидит меня, а тем более сможет остановить.

Я знал, что в этом он прав.

— Поэтому я пришел попрощаться, — продолжал Йонг, — и поблагодарить тебя за то время, что мы неплохо провели вместе. Возможно, мы с тобой еще увидимся по эту сторону Колеса, хотя я в этом очень сомневаюсь.

Но напоследок я сделаю два добрых дела. Первое будет сюрпризом, и ты узнаешь о нем, когда придет время.

Второе требует напряжения ума. Так что представь, что ты оборванный святой мудрец, вшивый, с грязной задницей, умеющий только мыслить о великом и объяснять нам, простым смертным, что к чему.

— Из того, что ты перечислил, у меня только немытая задница и блохи, — подозрительно ответил я.

— Тогда тебе придется шевелить мозгами так, как ты никогда раньше этого не делал. Итак, ты помнишь, как давным-давно, после того как мои разведчики чуть не погибли все до одного под Дабормидой, я завалился к тебе пьяный в стельку и сказал, что их принесли в жертву, но я не знаю почему?

Я собирался было резко ответить, что от того времени нас уже отделяют море сражений и горы трупов, но промолчал, увидев серьезное лицо Йонга.

— Да, — сказал я, — помню.

— Так вот, кажется, сейчас я знаю ответ, — сказал он. — И, подозреваю, скоро ты тоже до него дойдешь. Дам тебе одну наводку: почему император под Сидором настоял на том, чтобы принести в жертву Баранскую гвардию? Тенедос назвал это отвлекающим маневром, но кого он пытался обмануть? Мы уже переправились через реку в районе мостов, и майсирцам это было известно. Так почему император оставил их погибать и не сотворил заклятие? И вообще, раз уж об этом зашла речь, почему он послал так мало людей? Почему не направил подкрепления?

— Но это еще не все, продолжал Йонг, поднимая руку и прерывая мои возражения. — Почему император тянул со своим «Великим заклятием» до тех пор, пока гвардейцы не вышли на мост? Сколько их там успело погибнуть? Кажется, этого более чем достаточно. Я тебя покидаю.

Слушай, пока я с тобой говорил, мне пришла в голову еще одна мысль. Помнишь демона, уничтожившего Чар-дин Шера?

Меня передернуло. Мне довелось повидать много ужасов, но четырехрукий демон размером с гору, с огромной зияющей пастью был из них самым страшным.

— Готов поспорить с тобой на что угодно, хотя я и не смогу получить с тебя выигрыш, — сказал Йонг, — что ты еще увидишь этого изверга. Не сейчас. Позже. Когда наступит полный крах. А теперь, нумантиец, прощай. И береги себя.

Не успел я схватить его за руку, попробовать уговорить или хотя бы сказать хоть слово, как Йонг проскользнул за шатер, где грелась личная охрана императора. Я бросился за ним, но его уже и след простыл.

Вот так исчез Йонг, несомненно, самый необычный трибун Нумантии.

Я лежал, закутавшись в одеяло, притворяясь, что сплю, как и подобает спокойному, уверенному в себе военачальнику, а на самом деле пытаясь освободить от мыслей рассудок, чтобы не думать о двух годах непрерывной боли и скорби. Неожиданно меня разбудил капитан Балк.

Новость, с которой он пришел, была просто катастрофической. 20-й Кавалерийский полк потерял контакт с замыкающими подразделениями Пятого гвардейского корпуса, которым командовал Эрн, и выслал вперед дозор. Разведчики ничего не обнаружили — части Эрна оставили свои позиции.

Трибун увел все свои войска, почти двадцать тысяч человек, прямо на восток, на неприятельские позиции. Как выяснилось позднее, Эрн ехал впереди с белым флагом, громко крича, что сдается в плен. Не знаю, как ему удалось обмануть своих офицеров, — скорее всего, он сказал, что получил приказ императора до рассвета занять позиции к востоку от дороги. А может быть, азаз, воспользовавшись благоприятным моментом, с помощью колдовства затуманил мозги нашим солдатам.

Но сейчас имело значение только то, что между моим арьергардом и остальной армией образовалась огромная брешь. Через считанные минуты после того, как я вскочил с постели, послышались звуки боя. Майсирцы, обнаружив брешь в наших боевых порядках, нанесли удар. Измена Эрна грозила уничтожением всей армии.

Я вынужден был как-то реагировать, и это должно было быть что-то совершенно непредсказуемое. Мне пришла в голову одна мысль. Правда, это означало, что нам придется в лучшем случае провести в суэби еще несколько дней, а в худшем... Я не хотел даже думать об этом.

Я приказал капитану Балку надеть мои доспехи и во главе Красных Улан при поддержке 20-го полка Тяжелой Кавалерии нанести удар по майсирцам, изобразив это так, будто вся наша армия перешла в наступление.

Балк должен был идти вперед до тех пор, пока не встретит настоящего сопротивления, после чего немедленно отступить к позициям 17-го полка, которым предстояло стать сборным пунктом для вспомогательных частей, солдат, отставших от своих подразделений, а также всех тех, кто предпочитал изнурительный поход смерти и рабству в плену. Собравшись вместе, наши части должны были отойти на запад, прочь от майсирцев, прочь от Осви. Впереди предстояло идти 10-му Гусарскому полку.

Я собирался оторваться от неприятеля, повернуть на север, сделать полукруг в сторону северо-востока и воссоединиться с остальной армией в Осви. План был отчаянным, но ничего другого я предложить не мог.

Кирасиры 20-го полка, сильно поредевшего, на конях, обессилевших до такой степени, что им едва удавалось идти рысью, обрушились на майсирцев. Противник, торжествуя победу, приступил к грабежу скудного имущества, оставшегося от корпуса Эрна, и не успел перестроиться, когда на него налетела наша кавалерия. Майсирцы в панике бежали, потрясенные тем, что мы сумели так быстро организовать контратаку.

Прежде чем неприятель успел опомниться, кирасиры повернули назад. Когда они вернулись в расположение 17-го Юрейского полка, уланы уже были готовы тронуться в путь, и наша колонна, сойдя с дороги, двинулась в суэби.

Переход был очень трудным; люди и лошади падали, теряя силы, повозки опрокидывались, и маркитантам приходилось забирать свои пожитки и продолжать путь пешком.

Но это было не самое страшное. Повозки с ранеными постоянно застревали в глубоких оврагах, тянущихся параллельно дороге.

Я вынужден был отдать приказ бросить обоз. Даже домициус Биканер изумленно посмотрел на меня, перед тем как отсалютовать и отправиться его выполнять. Но выбора у нас не было: в руки майсирцам попадет или наш обоз, или мы все. Несколько врачей вызвались остаться с ранеными, но я, восхищенный их мужеством и преданностью своему долгу, вынужден был им отказать. Врачи понадобятся нам самим, все до одного. Раненые кричали и ругались, наблюдая, как солдаты выпрягают из повозок лошадей, но их ярость не могла повлиять на мое решение. Через час мы двинулись дальше, оставляя позади себя честь и частицу сердец. Но состраданию не было места в этой безжизненной пустыне.