Надежда - Елизавета Абаринова-Кожухова

Домик того, который живет на крыше, оказался внутри столь же неказистым, как и снаружи. Похоже, хозяин в большем и не нуждался — только старенький диванчик, узкий платяной шкаф, кухонный столик да этажерка. На диване, откинувшись на обветшавшую выцветшую спинку, сидел хозяин и с доброжелательной улыбкой глядел на гостей.

— Геннадий Андреич… — изумленно выдохнул Василий.

Геннадием Андреичем звали известного и уважаемого в Кислоярске педагога, директора 1-ой городской гимназии. Несмотря на сравнительно молодые годы, он был настолько умным, справедливым и авторитетным (в положительном, а не уголовном смысле) человеком, что все звали его неизменно по имени-отчеству. Не составлял исключения и Дубов, хотя он-то был знаком с Геннадием Андреичем с детства. Но, глядя на всегда подтянутого и, как считали некоторые, чопорного директора, Василий при всем желании не мог отождествить его с тем Генкой, с которым они десять лет проучились в одном классе, летом ездили за город на речку, ссорились и мирились, а иногда влюблялись в одних и тех же девчонок — для него это были как будто два разных человека.

Хотя Дубов назвал обитателя крыши Геннадием Андреичем, на строгого директора он никак не был похож — скорее, в нем можно было узнать Генку, не столько даже повзрослевшего, сколько слегка захипповавшего: «Геннадий Андреич Второй» носил длинные волосы, стянутые бечевкой, а одет был в старенькие джинсы с отрезанными чуть ниже колен штанинами и застиранную майку, украшенную забавным портретом Волка из мультика «Ну, погоди!». Представить себе «первого» Геннадия Андреича в таком «прикиде» Василий не мог бы и в страшном сне. Хотя по всему было видно, что «второй» вовсе не прикидывается «хиппующим Карлсоном», а одевается, да и вообще живет так, как ему проще и удобнее. Да, собственно, и не он один, а все жители этого странного «потустороннего» мира — и Солнышко, и его японская супруга, и трезвенник Щербина, и Люсина дочка Танюша, и ее друзья, загорающие на травке в сквере, и даже старый комсомолец товарищ Иванов.

— Ну, заходите, располагайтесь, если найдете где, — радушно предложил хозяин, легко приподявшись с дивана и протягивая гостям руки.

Солнышко устроился верхом на колченогом стуле, а Дубову ничего другого не оставалось, как сесть рядом с хозяином на диване.

— Учитель, ты и не представляешь, как я тебе благодарен, — заговорил Солнышко. — Ведь это ж такая встреча, о какой я и мечтать не мог!..

— Ну, я-то тут вовсе и не при чем, — скромно улыбнулся «учитель». — То, что встреча состоялась — целиком твоя заслуга. Ты этого очень хотел — и это случилось.

— Да-да, знаю: «если нельзя, но очень хочется…» — счастливо засмеялся Солнышко.

— Вот именно, — совершенно серьезно подтвердил «учитель». И неожиданно обернулся к Дубову: — Вася, друг мой, об одном тебя прошу — не заглядывай мне за спину, никакого пропеллера там нет.

И тут Василий почувствовал, что неловкость и напряженность куда-то вдруг улетучились, будто он весь век провел в ветхой избушке на крыше в обществе ее необычного обитателя.

Солнышко поднялся:

— Да-да, учитель, знаю — вы должны поговорить наедине. Васенька, я тебя буду ждать у товарища Иванова — ну, ты помнишь, на втором этаже.

— Погоди, Солнышко, — остановил его учитель. — Глянь в шкафу, там должен быть галстук. — И подмигнул Васе: — Сам понимаешь — к товарищу Иванову, да без галстука.

Солнышко нырнул в шкаф и миг спустя показался в темно-красном галстуке с рисунками в виде серпиков и молоточков.

— Ну, как?

— Во! — Учитель показал большой палец. — Можешь подарить его Александру Сергеевичу — пускай потешится.

Когда замолкли шаги Солнышка по кровле, учитель обратился к Дубову:

— Ну что же, Вася, теперь ты понял, что это не «тот свет»?

— Да, — помолчав, ответил Василий. — Теперь понял, Геннадий А… Или как мне тебя… вас называть?

Хозяин рассмеялся:

— Ну, если тебе так привычнее, то зови Геннадием Андреичем. А можешь — учителем. Только не с заглавной буквы, а с обычной. — И, немного погрустнев, он заговорил, как будто сам с собой: — Я ведь не хотел делаться учителем, это произошло без моего желания. Может, я бы хотел быть обычным человеком, или даже настоящим учителем, как твой Геннадий Андреич, жить, как все люди. Хорошо хоть, мало кто знает, кто я на самом деле. Сначала приходилось скрывать, а потом…

Василий слушал, силясь понять хоть слово. Вообще-то Генка еще с юности имел обычай изъясняться не всегда понятно, и не оставил его, даже став директором гимназии. Но то, что говорил учитель, показалось Василию полной заумью.

— Ты, небось, думаешь, мол, что за чушь он тут несет, — вдруг сказал учитель. Василий вздрогнул — тот словно читал его мысли. — Извини, это я так, о своем.

— Да нет, кажется, я тебя понимаю, — медленно проговорил Дубов. — Или почти понимаю. — И неожиданно даже для себя прочитал две строчки из стихотворения, непонятно как выплывшие из глубин памяти:

— Как там Цезарь, чем он занят — все интриги,

Все интриги, вероятно, да обжорство?

— Что ж, можно и так сказать, — с чуть заметным вздохом промолвил учитель. — Сидит человек на своей крыше, философствует и смотрит свысока на весь мир.

— Да нет, я совсем не то имел в виду, — смутился Василий, но учитель снова говорил как бы сам с собой. Или с кем-то, кто мог его понять:

— Тайные знания… А кто-нибудь спросил, на что они мне? Знать все, что происходит везде, знать все, что произойдет в будущем. Пропускать через себя всю боль и всю радость человечества… или нет — каждого человека, и знать, что ничего не могу сделать… Извини меня, Вася, — словно бы очнулся учитель. — Просто ни с кем другим я об этом говорить не могу. А ты — как бы человек со стороны, с тобою можно.

— А как же Сорочья улица? — осторожно спросил Дубов.

— Да уж, огромный вклад в сохранение культурного наследия человечества, — закивал учитель, и трудно было понять, сказал ли он это всерьез, или с долей иронии. — Да и то намаялся, покамест чертежи составлял. Сам знаешь, откуда у меня руки растут.

(То было истинною правдой — по черчению Генка никогда больше тройки не получал).

— Когда я впервые пришел на Сорочью и увидел уже почти построенный храм, то готов был прыгать от радости — хоть какая-то польза от моего учительства. А другие… — Хозяин безнадежно махнул рукой.

— Другие кто?

— Ну, не один же я такой на свете. Когда… когда это случилось, то многие оказались наделены пресловутыми «тайными знаниями». В каждом городе, в каждой деревне был такой человек. И называли их всюду по-разному. Но одни пытались использовать свое «учительство» во зло — и погибли, потому что пошли, скажем так, против природы. Ты извини, Вася, что я говорю не очень ясно, но ты меня поймешь. Не сейчас, так после. Другие восхотели облагодетельствовать человечество «здесь и сразу», и это тоже было в несогласии с природой и потому ничем хорошим для них не кончилось. А многие уже потом не выдержали…