Семьдесят два градуса ниже нуля - Владимир Маркович Санин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А вы злопамятны, Георгий Борисович. – Семенов улыбнулся. – Что было, то было, от своих слов не отказываюсь. В той накаленной обстановке, когда «Обь» ушла и надежды на возвращение домой рухнули, от малейшей искры мог произойти взрыв. Вы были опасны, Георгий, и я вскрыл нарыв.
– Я не нарыв, я человек! – Груздев вдруг стал очень спокоен. – Как вы не можете понять, Сергей Николаич, что человека нужно щадить, он, знаете ли… этакий живой, ему ничего не стоит сделать больно. Ну, плоть – бог с ней, она и создана, чтобы страдать, а вот когда с размаху бьют в душу… Ладно, раз уж пошел такой разговор… Вы, Сергей Николаич, из тех, кто умеет делать больно – и при этом считаете себя правым, потому что уверены: критерий истины доступен лишь вам и никому другому. И эта уверенность побуждает вас не обращать внимания на то, что люди – все до единого! – не похожи один на другого. А вы же стремились – в интересах дисциплины, значит, в высших интересах! – заставить нас послать к черту свою индивидуальность и превратиться в «Так точно! Будет выполнено!» – в Женьку Дугина.
– Личная неприязнь не лучший аргумент, Георгий. У Дугина нет красноречия, но есть другое неоценимое для полярника качество – совершенная надежность.
– Разве я об этом? – Груздев махнул рукой. – Я все понимаю, Сергей Николаич, тогда меня было необходимо растоптать, подмять под паровой каток, чтобы другим неповадно было. Но вы бесконечно выиграли бы в моих глазах, если бы заставили меня понять высшую свою правоту по-иному, в дружеской беседе, что ли, которой вы удостаивали лишь избранных. Вам, однако, было исключительно важно именно обезличить, ибо перед святой дисциплиной все равны. Высунулся – получай по лбу! Простите, если переборщил…
– Так, самую малость, – сказал Семенов. – Для меня, Георгий Борисыч, критерий истины – дело. Когда на моих глазах гибнет дело, я заставляю себя забыть обо всем, кроме того, что необходимо для дела в данную минуту. Когда корабль тонет, самое страшное – паника, бунт на борту. Поддался панике – пощады не жди… Что же касается лично вас, то зря опасались: именно Андрей осуждал меня за резкость. Он мне тогда сказал, что правду говорить нужно, даже самую жестокую, но самому быть жестоким при этом вовсе не обязательно. У нас был долгий разговор в тот вечер. Андрей был очень слаб. Он уже знал, что это – его последняя зимовка.
– Мы догадывались, что он знает, – с печалью сказал Груздев. – Нам было очень жаль его.
– Так что могу повторить: вы упустили свой шанс, Георгий. Ладно, переменим пластинку.
– Свешников говорил с вами обо мне? – неожиданно спросил Груздев.
– Да.
– Не секрет?
– Он сказал, что вы ко мне скоро придете.
– Почему он был в этом уверен?
– Могу только строить предположения.
– Например?
– Ну, хотя бы то, что если грусть иной раз хочется запрятать в себя, то радость, счастье – никогда.
– Вы почти правы.
– Тогда рад за вас.
– Почти – потому, что я еще не знаю, как отнесусь к письму, которое передал мне Свешников.
Семенов промолчал.
– Случись это на Новолазаревской, я пришел бы к Андрею Гаранину, чтоб ликвидировать тот самый барьер. А сейчас пришел к вам. Так что мы вернулись к началу нашего разговора – отдаю должное вашей проницательности.
– Какая там проницательность, я же вам сказал, что знал об этом.
– Я хочу разобраться. Хотите мне помочь?
– К вашим услугам.
Груздев вдруг улыбнулся, стер со лба пот.
– Жарко у вас. Можно снять куртку?
– Да хватит вам церемониться, черт возьми! – Семенов пожал плечами. – Вы не на дипломатическом приеме, а в двухстах километрах от полюса.
– В двухстах трех, – поправил Груздев. – Согласно последним координатам. Я бы сейчас с удовольствием выпил.
– Могу предложить только чай.
– Ладно. Однажды я рассказал Андрею Иванычу об одном моем знакомом. Он разорвал с женщиной, которую любил. Она ему писала, а он сжигал ее письма, не читая. Знаете, что сказал Андрей Иваныч?
– Ваш знакомый думал, что этим ликвидирует боль, а на самом деле загонял ее вглубь. Угадал?
– Да, примерно так. «Мозг, – сказал Андрей Иваныч, – должен принимать сигналы от всех органов: от желудка – что хочется есть, от ног – что они устали, и так далее. Но когда горит душа, а мозг отказывается принимать этот сигнал – дело плохо». Он еще что-то хотел сказать, но тут в комнату вошли вы, наша беседа прервалась и продолжения не имела – мы уходили на Лазарев.
Груздев замолчал, склонил голову, будто прислушиваясь к вою ветра.
– Этим так называемым знакомым был я.
– Догадываюсь, – кивнул Семенов.
– То, что вы сейчас услышите, в подробностях знает лишь один человек – моя бабушка. Вы думаете, что познакомились со мной три года назад. А между тем, вполне возможно, вы знали меня значительно раньше.
Семенов с удивлением покачал головой.
– Не лично меня, конечно, – мой голос. Еще лет двенадцать назад я выступал по радио и телевидению, мои пластинки исчезали с прилавков в один день. Я был, как говорят, в моде.
Семенов пристально всмотрелся в Груздева.
– Не гадайте, – спокойно сказал Груздев. – Что было, то уплыло. Удовлетворитесь тем, что я собираюсь вам рассказать.
Груздев вновь замолчал, собираясь с мыслями.
– Она работала на радио, где я в тот год бывал почти каждый день. У нее было редкое имя, которым она очень гордилась, – Тамила. Женщине вообще свойственно стремление отличаться от окружающих ее подруг, чтобы привлечь к себе особое внимание. Например, мода на узкую юбку, а она приходит в широкой – внимание! Все стригутся под мальчишку, а у нее косы до пояса – опять внимание. Подружки загорают в купальниках, а она сидит под тентом в халате – для того, чтоб вдруг его сбросить и представить на всеобщее обозрение классически стройную фигурку. Во что бы то ни стало отличаться – начиная от имени и кончая фасоном каблуков!
Груздев перевел дух.
– Напоминаю, я тогда стремительно входил в моду. Стыдно признаться, но мне льстило, что сумасшедшие девчонки караулят меня у выхода, потом записки, автографы; ну, в общем, то, что называется дешевой популярностью. И все это свалилось как-то сразу, за один только год! У меня, мальчишки, была машина, зарабатывать я стал больше профессора и превратился в завиднейшего жениха – это при моей довольно бесцветной внешности! И тогда я встретил ее.
Груздев
