Лазарит - Симона Вилар

Джоанна, возглавлявшая небольшой отряд, старалась ехать неспешно, хотя арабская лошадка так рвалась вперед, что всаднице жаль было постоянно сдерживать ее, приноравливаясь под размеренную поступь коней шотландцев. Когда же впереди открылся широкий пологий склон холма, молодая женщина слегка отпустила поводья, и ее лошадь сразу перешла на крупную плавную рысь.

— Миледи! — окликнул ее Осберт Олифард. — Не спешите так, мы не поспеваем за вами!

Еще бы! Их мохноногие коренастые северные кони, несмотря на их силу и выносливость, просто не могли угнаться за благородной кобылкой арабской породы. Та легко шла стремительной иноходью, равномерно покачиваясь из стороны в сторону, и пучок фазаньих перьев, украшавший суголовный ремень арабки, слегка подрагивал при каждом движении.

Джоанна натянула поводья, и лошадь нетерпеливо взвилась, забила передними ногами, а затем закружилась на месте, словно не в силах справиться с переполняющей ее резвостью. Всадница рассмеялась. В какой же тьме она жила, как могла забыть о такой превосходной вещи, как верховая прогулка!

Шотландцы догнали ее, гремя доспехами, их лошади сердито пофыркивали и мотали головами.

— Вы не должны отрываться от нас, миледи, — сурово заметил Осберт.

— Здесь опасно?

— Нет. Но ваш сан не дозволяет передвигаться без свиты.

Шотландцев было около дюжины. Все они были в полном вооружении, и тяжелые кожаные панцири с нашитыми стальными пластинами уже тяготили их — солнце поднималось все выше.

Столь медлительное шествие, однако, уже начало утомлять Джоанну. Впереди, на гребне холма, уже виднелись темная хвоя низкорослых кедров, заросли можжевельника и тамариска, стройные копья кипарисов. Топот копыт по пыльной земле смешивался с переливчатыми птичьими трелями. Со стороны побережья налетел порыв ветра. Казалось: стоит только пришпорить лошадь — и полетишь с ветром наперегонки. Как же она любила быструю езду, когда за спиной словно вырастают крылья! И почему бы не доставить это удовольствие себе и лошади?

— Видите скалу на холме за кустарником? — указала хлыстом Джоанна. — Я буду ждать вас там.

Она слегка тронула лошадь шенкелями, и та рванулась вперед, грациозная и легкая, как плясунья. Перед ней лежало открытое пространство, и внезапно Джоанна ощутила, что мчится куда быстрее, чем ожидала. Но испуга не было — она испытывала чистую, ничем не замутненную радость.

Только когда тропа стала круче, Джоанна перевела лошадь на рысь, а потом и на шаг. Арабка повиновалась без малейших усилий со стороны всадницы. Желтоватая земля под ее копытами слегка пылила, стрекотали цикады, над головой нависали ветви, сильно пахло можжевельником.

Только наверху выяснилось, что приблизиться к скале, на которую указала спутникам Джоанна, невозможно — ее окружали густые заросли колючего кустарника. Однако неподалеку находилась довольно широкая покатая площадка. Джоанна натянула поводья и остановила лошадь, чтобы дождаться своих шотландцев. Поверхность площадки была покрыта щебнем и обломками светлого камня, между которыми кое-где торчали пучки высохших злаков. Ветви сосен бросали на нее прозрачную тень.

Джоанна огляделась — и у нее внезапно возникло странное ощущение, что она когда-то уже бывала здесь.

Она выбросила эту мысль из головы, спешилась и принялась оглаживать лошадь, негромко и ласково приговаривая. От подъема арабка даже не запыхалась, ее бока оставались сухими. Удивительное создание! Преподнося такой великолепный подарок сестре Ричарда, Саладин явно пытался расположить Иоанну к себе. Зачем? Надеялся ли он приобрести в лице Пионы союзницу? Или дело только во всячески восхваляемых великодушии и щедрости султана?

Оставив лошадь, Джоанна подошла к краю площадки и взглянула на убегающую вниз тропу. Только теперь на ней появились шотландцы — их голоса и стук осыпающихся из-под копыт камней казались едва различимыми из-за неумолчного стрекота цикад. Солнце поднималось все выше, становилось жарко, и Джоанна отбросила за спину длинные концы розовой вуали.

Оглянувшись, она вновь обвела взглядом каменистую площадку, и ощущение, что это место ей знакомо, снова вернулось к молодой женщине. Неожиданно она припомнила, что почти так же выглядела покатая поляна на горе Химера близ Олимпоса, куда они поднимались с Мартином. Но на склонах Химеры там и сям из-под земли вырывались языки пламени, и это выглядело необъяснимо и пугающе. Взволнованная, Джоанна жалась к Мартину. Рядом с ним она ничего не боялась, но это было жестокой ошибкой! Именно его — своего защитника и спасителя, своего негаданного возлюбленного, — ей следовало опасаться больше всего.

Там, среди языков подземного огня, они упоенно целовались, а затем Мартин подхватил ее на руки, как перышко, и унес под сень деревьев. И опять случилось то, что происходило между ними всегда — нежность, жгучая тяга, слияние, ошеломляющий экстаз…

«Ты подарил мне меня», — шептала в тот миг Джоанна, чувствуя себя бесконечно счастливой и любимой. О, как же она ему доверяла! А потом едва не умерла от горя, увидев возлюбленного в скорбном одеянии лазарита.

Уильям пытался убедить ее, что в то роковое утро в порту Лимассола она просто обозналась. Он старался успокоить ее, и Джоанна была благодарна ему за это. Однако его расспросы о Мартине все больше смущали ее. Она старалась отвечать честно и прямо… но не всегда договаривала. По крайней мере умолчала о том, что с Мартином был рыжий оруженосец по имени Эйрик, могучий воин с очень приметной внешностью. Чем это могло помочь или помешать Уильяму? Несомненно, ее брат о чем-то догадывался или знал о Мартине нечто такое, что не было ей известно; но делиться своими соображениями с Джоанной он не спешил.

После всего пережитого у нее не было ни сил, ни смелости допытываться, чем вызваны его бесчисленные вопросы. Уильям сделал для нее главное: вернул ей надежду, что странное любовное приключение не грозит ей смертельной бедой. И тем не менее велел время от времени проверять чувствительность пальцев на руках и ногах.

При мысли об этом ей вдруг стало холодно даже на солнцепеке. Она порывисто шагнула к колючим зарослям можжевельника и, сорвав с руки перчатку для верховой езды, стиснула в ладони колючую ветку. Боль была такой, что Джоанна тихонько ахнула. Ну вот, все в порядке… Прошлое уже в прошлом — и да пребудет с ней всегда милость Пресвятой Девы! А Мартин… Ей следовало бы презирать и ненавидеть его. Но не было силы, которая могла бы изгнать воспоминания о кратком и ослепительном миге счастья из ее сердца…

— Непростительная глупость!