Лазарит - Симона Вилар

Это было тем более горько, что и другие вскоре подметили его сомнения и неуверенность, а пажи, с которыми Уильям служил у д'Обиньи, звали его бастардом прямо в глаза. Он жестоко дрался с этими мальчишками за свое доброе имя, но ему все равно не верили и насмехались еще злее. В итоге он стал дичиться, огрубел и стал резок даже с отцом, которого считал лжецом, пусть даже из милосердия. Их отношения окончательно испортились, Артур де Шампер начал избегать Уильяма, а его нежная привязанность к малышам Гаю и Генри была заметна всем и каждому. Мать, несмотря на все усилия, так и не смогла примирить разгневанного мужа и дерзкого сына, а он с ужасом осознал, что даже его родители — обладающие огромной властью, обласканные королем, боятся позора, который он навлек на весь их род своим появлением на свет.

Вот тогда-то он и объявил, что намерен стать тамплиером. Это был выход, который всех устраивал. Заполучить одного из де Шамперов в свои ряды для ордена было почетно и желательно, семье это также делало честь, ибо в те времена немало отпрысков знатных семейств желали облачиться в белый плащ с алым крестом и сражаться за святое дело. Но эти отпрыски не были старшими сыновьями!

Лорд Артур, спохватившись, попытался наладить отношения с сыном. Из этого ничего не вышло — они разругались в пух и прах, отец уехал, и больше они не виделись до того часа, когда Артур де Шампер явился на пристань, чтобы проститься с сыном перед его отплытием в Палестину. Впрочем, прощание вышло весьма сдержанным. Единственный человек, о котором Уильям сожалел и на первых порах тосковал, была его мать. С сэром Артуром было проще — он больше не считал его отцом. Два гордеца холодно взглянули друг на друга, обменялись поклонами, и на этом все кончилось. Впоследствии только леди Милдрэд время от времени писала сыну.

— Я не жалею о том, что избрал этот путь, — вскинул голову маршал. — Я многого добился в ордене и немало сражался во славу Господа. Но с твоим приездом, Джоанна… Я упорно размышлял об этом и внезапно понял, как глубоко оскорбил отца. Должно быть, с годами во мне заговорила его кровь, ибо сначала ты, а затем и король Ричард не раз замечали, как я похож на него. Не на мерзавца Юстаса, не на короля Гарри, на которого я походил в детстве. Я стал истинным де Шампером! Но увы, теперь мне и до конца моих дней не вымолить прощения у нашего отца. Слышишь, девочка? Я сказал: у нашего отца!

Джоанна поднялась и порывисто шагнула к нему. Ей хотелось коснуться брата, обнять его, но она тут же спохватилась и снова опустилась в кресло. Нет, она не смеет! И все же она проговорила:

— Я ни на миг не сомневалась, что ты мой брат. Именно так о тебе говорили дома, но когда я увидела тебя воочию…

— Я повел себя холодно и отчужденно, — губы Уильяма тронула едва заметная усмешка. — И тем самым отпугнул свою сестру. Прости меня, Джоанна. Надеюсь, когда ты вернешься и увидишься с отцом, ты передашь ему мою исповедь. И скажешь, что все эти годы я любил его. А все, что мне удалось сделать на своем веку, — ради доброго имени нашего рода, ради чести де Шамперов… Я надеюсь на тебя, сестра моя!

При этих словах Джоанна сникла и снова укуталась в покрывало, словно откуда-то дохнул ледяной ветер зимы.

— Я больше не вернусь домой, Уильям. Это невозможно.

— Но почему, во имя Пресвятой Девы?

Джоанна молчала, но он и не торопил ее. Ему была нужна правда. И Джоанна это понимала. Она снова поднялась, подошла к столу и взглянула на фолиант с множеством закладок.

— Абеляр? — удивленно спросила она. Перевернула несколько страниц и прочитала вполголоса: — «То были дни, когда я познал, что значит: страдать; что значит: стыдиться; что значит: отчаяться».

Ее плечи вдруг затряслись в плаче, но она тут же выпрямилась и резко повернулась к брату.

— Ты не обрадуешься тому, что я скажу!

Уильям снова подумал о том, что знал о ее муже. Если дело в нем, то Джоанна это легко переживет. Все не так уж сложно.

Но она заговорила об ином:

— Ты много говорил о чести, Уильям. Так вот: я растоптала свою честь, отдавшись в пути незнакомцу.

К своему удивлению, тамплиер принял это известие спокойно. Что ж… С таким-то мужем, как у Джоанны…

— От меня об этом никто не узнает, — заверил он сестру. — А ты постарайся все забыть.

— Не могу. Ибо мой возлюбленный… Тот, кому я доверилась и отдалась, оказался прокаженным. Когда мы были… с ним… я этого не знала. Но позже, на Кипре, я увидела его в облачении лазарита. И теперь я с ужасом жду, когда на мне появятся знаки лепры…

Уильям молчал. Глаза его расширились. Словно чужая ледяная рука до боли сжала сердце. Он смотрел на сестру — такую красивую и такую печальную… О, ему ли не знать, как выглядят обезображенные проказой, в какой нужде и одиночестве они доживают свой век! И вот — Джоанна.

Глухо вскрикнув, он рванулся к ней и крепко прижал к себе. Как самое дорогое, то, что необходимо спасти и уберечь.

Джоанна потрясенно замерла в его объятиях. В первое мгновение она испытала нечто вроде облегчения, но потом вырвалась и отступила.

— Оставь меня! Это смертельно опасно. Как ты думаешь, почему я отказалась от своей прислуги, избегаю общества Иоанны и Беренгарии, ношу плотную одежду и не снимаю перчаток? Поэтому я отказала и Филиппу Французскому, опасаясь заразить его.

Она застыла, глядя на луч солнца, проникавший в отверстие ставня. В покое слышалось только бурное дыхание ее старшего брата. Затем оно стало ровнее, и он попросил ее, чтобы она поведала ему обо всем. Как вышло, что она избрала возлюбленным прокаженного? Почему сразу не догадалась, чем он болен? Знал ли о своей болезни он сам? И если знал, то как осмелился?

Уильям не договорил — его лицо исказилось от боли и ярости.

— Гореть ему в геенне, если он совершил это осознанно!..

Это была последняя вспышка чувств, которую он себе позволил. Теперь он задавал только вопросы, внимательно выслушивая ответы, запоминая каждую мелочь. И стараясь быть предельно тактичным, чтобы не коснуться того, что могло смутить сестру.

Итак, это был тот пригожий рыцарь, который спас ее в пути от разбойников и сопровождал в дальнейшем. Госпитальер? Да, об этом свидетельствовало его облачение, и так он назвался. Его имя — Мартин д'Анэ, родом из Намюра. Он вдовец, хорошего рода, и уже не раз сопровождал паломников в Святую землю. Ехал он один, с оруженосцем и слугой-сарацином.

Уильяму это показалось странным. Обычно орденские рыцари передвигаются небольшими отрядами, изредка парами, но в одиночку — лишь в исключительных случаях. Имя госпитальера Уильям слышал впервые, однако о нем мог кое-что знать магистр Гарнье де Неблус. Не упоминал ли Мартин д'Анэ о том, кто посвятил его в рыцари? Нет? И это не менее странно, ведь репутация рыцарей зависит от того, кто вручил ему шпоры, и обычно они с гордостью называют тех, кто возвел их в рыцарское достоинство. Но Мартин д'Анэ вообще очень мало рассказывал о себе — теперь и самой Джоанне это казалось удивительным. В ответ на многие вопросы брата она могла только развести руками, и ее лицо от этого все больше мрачнело.