Лазарит - Симона Вилар

— Будьте добры к нашим дорогим гостям, любезные дамы! — с улыбкой заговорил Ричард. — И пусть ваша красота развеет грусть славного короля Филиппа — правителя и полководца, который знает, что для истинного рыцаря нет чести выше, чем проявить доблесть, когда на него взирают столь прекрасные очи.

Королева Беренгария, Иоанна Плантагенет, Изабелла Иерусалимская и Дева Кипра окружили Капетинга, осыпая его любезностями. Перед монархом словно сам собой возник столик, уставленный яствами — долмадес с бараниной в виноградных листьях, слоеные пирожки с рубленой курятиной, приправленной перцем, сахаром и корицей, на блюде под хрустальным колпаком покоился круг белого сыра с душистыми травами. Филипп — истинный француз, не мысливший трапезы без сыра, — собственноручно отрезал изрядный ломоть и принялся жевать, запивая его легким светлым вином из высокого бокала. Он улыбался, слушая дамский щебет, а его собеседницы изо всех сил делали вид, что их нисколько не удивляют перемены, которые произвела болезнь в облике французского монарха.

Король Филипп исхудал, кожа его лица бугрилась от недавно сошедших гнойников и болячек, он начисто лишился бровей, а волосы, некогда столь легкие и кудрявые, так поредели, что макушка оголилась почти полностью. Даже роскошный филигранный венец, усыпанный изумрудами и розовым жемчугом, не мог этого скрыть. Тем не менее король держался с дамами игриво и даже выпросил у Иоанны Сицилийской поцелуй.

Это было вполне в куртуазном духе, однако Пиона все же вопросительно взглянула на брата. Ричард едва заметно кивнул, продолжая улыбаться, и она позволила Филиппу обнять и поцеловать себя.

— Ах, милая Пиона! — вздохнул Капетинг, снова усаживаясь. — Когда-то я мечтал, что в один прекрасный день объявлю на весь свет о нашей любви. Но теперь мне остается лишь сокрушаться и сожалеть. Должно быть, только воздух милой родины исцелит меня от злой тоски.

— Жар доброй схватки тоже неплохое лекарство от этого недуга, не так ли, Филипп? — весело откликнулся английский король. — И когда наши знамена снова взовьются над башнями Священного Града… Кстати, милые дамы! Не поможете ли вы мне убедить этого упрямца присоединиться к обету, который я надеюсь получить от всех предводителей крестоносных воинств: они должны поклясться провести в Святой земле три года — именно столько необходимо для окончательной победы над врагами Христовой веры. И уж, по крайней мере, не возвращаться домой до тех пор, пока Иерусалим не будет отвоеван у Саладина!

Он произнес это так, чтобы его слышали даже в отдаленных уголках зала. Первым поддержал Ричарда герцог Бургундский. Вскочив со своей дьявольски неудобной софы, он воскликнул, что хоть сию минуту готов принести подобный обет. При этом он обратил выразительный взор к своему королю, но тот молчал и казался занятым исключительно смакованием долек абрикосов в сахарной пудре.

— Филипп, а что на это скажете вы? — не выдержав молчания союзника, обратился к королю Франции Ричард. В его голосе, наряду с вкрадчивыми интонациями, на сей раз послышался приглушенный львиный рык.

— Ах, любезный друг, — отправляя в рот очередную порцию лакомства, отозвался тот. — Болезнь обошлась со мной куда более жестоко, чем с вами. Поэтому я пока промолчу, чтобы не давать обетов, исполнению которых могут воспрепятствовать мои телесные и душевные недуги.

— Но ведь вы не оставите нас беззащитными среди сарацинских полчищ, ваше величество? — лукаво взглянула на него Иоанна.

— Можно ли считать себя беззащитной, когда вас оберегает ваш великий брат? — улыбнулся Филипп. При этом стало очевидным, что болезнь лишила его не только изрядной части волос, но и нескольких зубов.

Возникла неловкая пауза. Никто не решался впрямую обвинить короля Франции в измене святому делу, но никто не смел и настаивать, не зная, что в действительности у него на уме и как это может отразиться на дальнейшем развитии событий.

Ричард откинулся на спинку кресла, лицо его побагровело, могучие руки сжали подлокотники, однако ему удалось сдержаться.

— Спой нам, Блондель! — велел он менестрелю.

Тот ударил по струнам и затянул песню, которую распевали крестоносцы, прославляя отважного Ричарда Львиное Сердце, приведшего их к победе в Акре:

И славил Ричарда воинский стан!Все говорили: «Сей средь христианВождь наилучший!Он в час мирный и в боюТворит Господню волю — не свою!..»

Филипп внимательно слушал, и лицо его постепенно менялось — словно он ел не сладкий абрикос, а подгнивший лимон.

Как же все они теперь восхищаются Ричардом! А ведь еще совсем недавно лагерь крестоносцев готов был взбунтоваться, когда Ричард велел вышвырнуть оттуда всех торговцев и шлюх и заставил строить осадные орудия и копать землю не только простых латников, но и опоясанных рыцарей. К Филиппу тогда потянулись возмущенные жалобщики, проклинающие наглое самоуправство Плантагенета. Впрочем, от его денег они не отказывались и брали их с охотой, а Ричард бдительно следил, чтобы нанятые им люди отрабатывали свое жалованье как с оружием в руках, так и с киркой. А потом дело пошло — в лагере установился порядок, возродился утраченный боевой дух, а с ним и вера в святость их дела. Воины Христа теперь чаще молились, чем жаловались на отсутствие шлюх и торговцев вином и опиумом. Когда же Акра пала, эту победу приписали упорству и решимости Ричарда. Словно не Филипп вел своих воинов на штурм, и не его Праща Господня разрушила Проклятую башню!

Бесспорно, крестовый поход был их общим делом. Но хоть Ричард и считался вассалом короля Франции, именно его, Плантагенета, молва признала главой крестоносного воинства. Оттого и слагались хвалебные песни, подобные той, которую сейчас распевает Блондель…

Ричард сверкал улыбкой, когда задорный мотив заставлял всех присутствующих в зале подпевать менестрелю. Когда же Блондель закончил и отложил лютню, герцог Бургундский, без оглядки на своего сюзерена, разразился бурными рукоплесканиями.

Король Англии склонился к Филиппу:

— Ну что, кузен, готовы ли вы выступить со мной против Саладина, чтобы трубадуры воспевали и ваше имя? Я буду счастлив разделить с вами воинскую славу!

— Видит Бог, меня утомляют эти воинственные солдатские напевы. Я бы предпочел услышать что-нибудь более нежное, мелодичное и возвышенное. Кажется, я вижу там прелестную певунью мадам Джоанну де Ринель? — Он прищурился, разглядывая молчаливую темноволосую даму, полускрытую перистыми листьями пальмы.

Ричард подал знак Джоанне приблизиться.