Пути неисповедимы (Воспоминания 1939-1955 гг.) - Андрей Трубецкой

Нас увели, а пустой карьер стали круглосуточно охранять снаружи. Внутрь нагнали солдат искать Цибаева, переворачивать все штабели. Из бригады, сидевшей теперь под замком, забрали Филина и Старикевича. Филин скоро вернулся весь избитый: «Ничего не знаю, я давно с ним разошелся», — только и твердил он начальству. А вот из Старикевича выбили все, что нужно.

Месяца через полтора Цибаев вновь попал к нам в режимку и рассказал следующее. План его был таков: вылежать чуть ли не месяц в своем тайнике, хлебом, сахаром и водой он запасся достаточно. По его расчетам так долго охрану держать не будут. Тогда он сможет спокойно уйти. Он полеживал, и все, что делалось на поверхности, довольно хорошо слышал, а время отсчитывал по взрывам под землей в шахте, когда между сменами отпаливали руду. Лежал спокойно, с каждым днем все больше уверяясь; что его не найдут. Но однажды, когда он уже устраивался спать, послышались близкие голоса и даже как будто знакомый голос Старикевича: «Вот здесь копайте», — потом звуки работающих лопат, и его извлекли. Было уже темно. Светили карманные фонари. Кругом много офицеров. Поэтому не били. Цибаеву прибавили срок до 25-ти, и все. Старикевич же исчез с нашего горизонта. А когда нас вновь вывезли на карьер 43 шахты, мы увидели, как там все было перевернуто: досталось же солдатикам работы. Бригадники особенно жалели обогревалку — довольно просторное помещение, построенное из камня в глубоком забое, имевшее печку и дощатые нары для спанья.

Об одной попытке побега Бориса Горелова я уже рассказывал. А вот другая. После первой он долго сидел в БУРе, затем вышел в общую бригаду и ходил на карьер, с которого пыталась бежать группа, проданная Шелкаускасом. Подобралась группа из трех человек: молодой парень по фамилии Вельгус, репатриант из Китая, работавший до посадки в одном из Ленинградских институтов. По внешнему виду был он с примесью какой-то дальневосточной крови (надо сказать, что в лагере было довольно много репатриантов из Китая). За что он попал в лагерь — не знаю. Другой член группы — кубанский казак Горнага, ражий парень с длинным лицом и лошадиными зубами. Служил в казачьих войсках у немцев, куда попал из плена. С казачьими войсками был одно время во Франции в Дижоне. Службой там был доволен, рассказывал о публичных домах: «За сто франков и курицу с вином дадут, и бабу выберешь». А вот еще его рассказ: с приятелем после госпиталя коротали время перед отправкой на фронт в буфете Белорусского вокзала в Москве. Познакомились с официанткой, и та повела их домой, обещая и выпивку, и закуску, и «девочку» для приятеля. Пришли, и все было, как обещано. Разошлись по разным комнатам, легли и потушили свет. Тут раздался шорох, официантка исчезла, а Горнагу осветили ярким фонариком и потребовали отдать деньги, верхнюю одежду, оружие. Делать было нечего, выпросил себе лишь шинель — на дворе зима. Вышел в носках, не зная, что с приятелем. У парадной двери сгреб кучу снега для ориентира и кинулся искать милицию. Нашел, привел. На стук долго не открывали. Открыли. Испуганная официантка стала умолять Горнагу. Тот первым делом налил стакан милиционеру и выпровадил его — все в порядке — и остался завершать недоконченное. Как выяснилось, эти волнения приятеля не коснулись.

Что в этом рассказе от выдумки, а что от были — судить трудно, но голодное время в большом городе вынуждало людей на многое. Мне вспоминается рассказ об одной женщине в Сталинграде, которая по окончании боев собрала целый склад немецких сапог. Для этого она отрубала ноги у убитых, приносила домой, разогревала и вытаскивала обрубки.

Горнага был еще и шофером. Был избран следующий план побега. На карьер все время приезжали грузовики за камнем. Эта тройка решила связать шофера, сунув в рот кляп, и драпать на машине, протаранив жиденькие проволочные ворота зоны. А там в степь, сколько хватит бензина. План, откровенно говоря, рискованный. О нем мало кто знал. Но знал приятель Горнаги — Гришка Рябчун, тоже кубанский казак. Это был чернявый, стройный и ловкий парень, нельзя сказать, что первой молодости. Служил у немцев в казачьих войсках каким-то чином на Кубани. А потом получил 25 лет. В нашем лагере он написал следующее заявление начальству: «Так и так, при отступлении с Кубани были зарыты большие ценности. Готов показать место». Его, конечно, вызвали и попросили описать место. «Описать не могу, могу показать». Ладно, повезли на Кубань. «Дайте сначала свидание с матерью, потом скажу». Дали. Потом повезли на место. Ходил, ходил, водил за собой — не мог найти: «Надо хорошенько вспомнить, времени много прошло». Сидит, вспоминает. «Дайте еще свидание». Дали. А после свидания сказал: «Ничего я не знаю. Все это выдумал, чтобы с матерью повидаться. Везите обратно». Избили. Привезли. Вот такой Гришка Рябчун. В день побега наша бригада оставалась в зоне и не была запертой. Так вот, этот Рябчун, наш собригадник, все время влезал на крышу барака и посматривал в сторону карьера. А вскоре всех троих привели в лагерь отдельно от бригады и посадили в БУР.

На карьере произошло следующее. Как и было уговорено, шофера отвлекли от машины под предлогом показать какое-то барахло для продажи. За штабелем приставили нож к горлу и стали связывать, а Горнага стал заводить машину, но, видно, так нервничал, что завести не смог. Это решило дело. Время уходило. Ребята бросили шофера и стали прятать вытащенные из заначек продукты, воду. Шофер убежал на вахту. Этим все и кончилось. Беглецов избили, привели в зону. А начальство сделало вывод: на всех объектах построили мощные шлагбаумы у ворот. Тройка, отсидев положенное в БУРе, попала к нам в режимку.

В БУРе Борис участвовал еще в одной попытке бежать. БУР выводили на работу на шахту, где они вели подкоп за зону, благо слой земли здесь был достаточно мощный. Подкоп шел мимо вахты, где между сменами солдаты коротали время. Надо же было, чтобы один солдат начал колоть дрова над подкопом. Начал колоть, а пенек провалился под землю. К счастью, никого в подкопе не было. Заключенных сейчас же сняли с объекта, но без всяких последствий.

В режимке был еще один беглец, тоже кубанский, но не казак, а грек — Федя Татаров, черный, плотный, прямой, как доска, круглолицый с большими черными круглыми глазами. Человек бывалый, немного заикающийся после контузии на фронте, тоже служивший в казачьих войсках у немцев. Их бежало пять человек с шахты (в том числе, и Рябчун). Удалось уйти довольно далеко по степи, но всех поймали (кажется, не без помощи самолетика). Подробности этого побега знаю плохо и прибавить к сказанному мне нечего, а вот о Феде стоит рассказать.

При отступлении из Белорусии в 1944 году, часть, где служил Федя, проходила через Новогрудок. Там он был посажен в тюрьму за какое-то непочтение к начальству. Из тюрьмы Федю освободили немцы, срочно сортируя заключенных — кого взять с собой, кого выпустить, кого расстрелять перед сдачей города нашим войскам. Рассказывал о жутких бомбежках немецких городов союзниками. Каким-то образом попал в Италию, где чуть не женился на дочери какого-то богача. Не помню, уж как вернулся на родину и попал в фильтрационный лагерь в Среднюю Азию под Ходжентом на крупное строительство. Оттуда бежал и пришел на Кубань. Бежал интересно. На строительстве он принимал у ворот машины с материалами. Человек общительный, Федя быстро сошелся с солдатами охраны, приучил к себе. Отправляя машины со стройки, он цеплялся за борт и отъезжал на десять, двадцать метров. Такие поездки делал все дальше и дальше, в шутку помахивая охране рукой, как бы прощаясь. А в один прекрасный день так и уехал. Охрана опомнилась, да поздно. Скрываясь и таясь, он долго пробирался на Кубань, где пешком, где поездом. Уже за Волгой в каком-то рабочем поселке попросился ночевать в одну семью. Пустили. Он лег, но еще не спал, когда пришел старший сын, который стал спрашивать, как это пустили человека, не проверив документы. Хотел будить (Федя прикинулся спящим), но мать не дала. Старший отложил проверку до утра. Ночью Федя встал, надел костюм старшего и ушел. На Кубань вернулся благополучно, но его уже искали и в конце концов схватили. Теперь уже без фильтрации Федя получил свои 25.