Сборник статей и интервью 2009г (v1.22) - Борис Кагарлицкий

Макс Вебер не случайно заметил, что свобода - это лишь побочный эффект, возникающий на ранних стадиях формирования капитализма. И тут же добавил, что у русского капитализма есть принципиальное отличие от западного: он эту раннюю стадию не проходил и в этом побочном продукте не нуждается. Россия получила капитализм сверху, причем два раза кряду. И это уже ни исправить, ни переделать невозможно.

Отечественный работодатель не пришел как тот, кто освободит зависимого труженика от его пут, предоставив ему выбор «свободного» труда. Он не пришел свергать помещика или бюрократа. Он сам и есть тот самый помещик и бюрократ, только усвоивший передовые западные теории и технологии.

Рынок - это сочетание публичной свободы со скрытым принуждением. А наш рынок ничего не скрывает. Он и есть воплощенное принуждение. Потому российский наемный работник с легкостью воспринимает идею марксизма о том, что наемный труд, в конечном счете, есть то же самое рабство, только добровольное, опосредованное рыночными отношениями. Хотя у Маркса в описании наемного труда разворачивается диалектика свободы и принуждения, а нам эта диалектика без надобности. Наш человек по собственному опыту особенно рельефно видит одну сторону противоречия.

Экономика и политика вполне органично дополняют друг друга, не оставляя даже иллюзии того, что в частном секторе что-то происходит иначе, нежели в государственном. Мы с удовольствием называем наших капиталистов олигархами, сами не сознавая, что в подмене слов кроется очевидный политический смысл. Олигарх это не только тот, кто командует большой нефтяной корпорацией и ходит на прием в Кремль. В небольшом поселке мне сообщают, что «у нас есть два местных олигарха». Не слишком ли много для одного нищего поселка? Но это только на первый взгляд так кажется. Олигархия это отношение власти. Не только по отношению к чиновникам, но и по отношению к собственным рабочим. Сотрудники превращаются в подданных. Каждый предприниматель становится именно олигархом, не переставая от этого быть капиталистом.

Русский капитализм не отсталый. Он откровенный.

Авторитарное государство продолжает и завершает авторитарную структуру бизнеса. Система обретает законченность и последовательность, которой нет у западного общества, обремененного демократической историей и гражданскими институтами, постоянно мешающими правящему классу.

А у нас гражданского общества нет. Мы устраиваемся по-своему. Мы не сопротивляемся, а прячемся. Причем порой вполне эффективно.

Работник вполне успешно существует в этой авторитарной системе, как и подданный под властью самодержавия. Он добросовестно справляется со своими обязанностями, совершая порой чудеса, преодолевая любые препятствия, исправляя чужие ошибки. Он не отказывается от выполнения работы, тем более, что сознает: сделанное им дело может пойти на пользу не только хозяину. Но вот гордиться таким трудом он не будет.

Итальянская забастовка на отечественном предприятии, как ни странно, дается с трудом, немедленно выливается в прямой скандал, конфликт с начальством, а порой даже драку. Тихий саботаж не в нашей культуре. Швейк не наш герой.

Русский человек часто не труд, а безделье симулирует. Оно нужно ему для того, чтобы сохранить самоуважение. И накопить потенциал протеста, которое время от времени вырывается бунтом.

Тем самым бунтом, который бессмысленным и беспощадным кажется только с точки зрения тех, против кого бунтуют.

Лень становится синонимом затаенной свободы. Она доказывает, что человек не побежден. Можешь подчинить мой труд, мое тело, но не мою душу. А душа непременно даст себя знать. Она отказывается от подчинения. Она свободна.

Душа, она-то как раз и ленится. Демонстративно, напоказ, из идейных соображений.

Емеля побеждает царя. По крайней мере, в сказке.

Впрочем, не только.

Когда-то мой дед, известный реставратор Николай Николаевич Померанцев, обнаружил в одной из кремлевских палат - под самым потолком - десятки клейменых кирпичей XVII века. Ситуация реконструировалась просто. Кто-то из царского начальства, видимо, велел укрепить потолок. Усилить подпорки. Добавить кирпичей в стену. Рабочие-то знали, что делать это бессмысленно. Но и спорить тоже. Бояре, они жирные, в одеяниях своих тяжелых на верхний ярус не полезут. Так и лежали мужички на верху, время от времени сообщая начальнику, как продвигается дело.

Все, мол, хорошо, ваша милость. Работаем!

Ленивый русский человек умудряется не только дело сделать, но и начальника дураком выставить. И в такой момент получает высшее наслаждение, которое неведомо честному протестанту.

© 2007-2009 «Русская жизнь»

ГРАДАЦИЯ УБИЙСТВ

От редакции. В ночь на 27 апреля начальник столичного ОВД «Царицыно» майор Денис Евсюков устроил бойню в московском супермаркете. Эта новость всколыхнула российское публичное пространство. Оценить и прокомментировать общественный резонанс мы попросили известного левого мыслителя Бориса Кагарлицкого.

* * *

Русский Журнал: Как Вы относитесь к той шумихе, которая поднялась и не утихает вокруг дела майора Евсюкова?

Борис Кагарлицкий: Если бы майор Евсюков расстреливал людей не в Москве, а в Назрани или в Грозном, мы бы сейчас уже имели массовое движение в защиту русского героя. Несколько таких случаев у нас уже есть. Но беда майора состояла в том, что он стрелял не в том городе, где надо стрелять, и не в тех, в кого, с точки зрения "патриотов", нужно стрелять. Собственно говоря, именно из-за этого и возник такой грандиозный скандал. Самими по себе убийствами людей у нас сильно удивить никого нельзя. Но когда убивают не тех и не там - это вызывает скандал, шок и сотрясение.

РЖ: Под "русскими героями" вы имеете в виду Аракчеева, Ульмана и Буданова?

Б.К.: Есть много людей, дела которых даже не довели до суда. Причем, ситуации были очень похожие: человек, имевший заряженное оружие, сорвался и всех пострелял. Можно понять, да, стрессовая ситуация. Обратите внимание, кстати, что Пронин, когда только случилось это дело с Евсюковым, пытался его оправдать именно в таких категориях, в которых и ведется обсуждение подобных ситуаций, если дело происходит на Северном Кавказе или в прочих "горячих точках". То есть он говорил, что Евсюков - хороший человек, он был на хорошем счету, но вот только устал, сорвался. Короче говоря, достали его, а у него под рукой было оружие. Поэтому надо его, конечно, понять и простить. Это аргументация, фигурировавшая в аналогичных ситуациях, аналогичных делах на Кавказе: хорошие военные, милиционеры, тоже на хорошем счету, тоже измученные, усталые, долгое время находились в стрессовой ситуации и поэтому сорвались. Тут мы просто явно обнаруживаем, чего стоит аргументация, применяемая при осмыслении происшествий в "горячих точках". Ну, или, слава Богу, уже не очень "горячих". Ведь когда та же самая аргументация применяется по отношению к посетителям московского супермаркета, то она почему-то не работает, а, наоборот, вызывает ярость. В общем, ситуация, когда в обществе есть некая терпимость к насилию со стороны вооруженных людей, то рано или поздно мы получаем что-нибудь вроде дела майора Евсюкова. Это очевидно. Насилие, творимое в "горячих точках", рано или поздно начинает повторяться и в столице.

РЖ: Можем ли мы говорить о том, что случай с Евсюковым и с общественной на него реакцией выявил какие-то патологии российского общественного сознания?

Б.К.: Скорее он выявил другое. Он выявил границу этих патологий. То есть патологии эти достаточно очевидны. Не нужно было дела майора Евсюкова, чтобы их заметить. Обратите внимание, если мы берем дела о фашистском терроре в Москве, в Воронеже и в Петербурге, то обнаруживаем очень похожую картину: регулярно убивают киргизов, таджиков и прочих представителей нероссийских, некоренных национальностей. И это воспринимается обществом негативно, но не в качестве позора, скандала или кошмара. А вот когда те же самые нацисты раз в год убивают хотя бы одного русского, то тут же возникает скандал, шок, потрясение, всплеск общественного негодования. То есть у нас все-таки еще немножко племенное сознание. Причем оно не еще немножко, а уже немножко. Я вас уверяю, что ни в советское время, ни в раннее постсоветское время такого не было. То есть в этом смысле сознание изменилось, и изменилось оно не в лучшую сторону.

Подавляющее большинство нормальных людей относятся к убийству все равно негативно, даже если эти люди ксенофобски настроены. Но разные убийства получают разные оценки. То есть убийство инородца - это плохо, а убийство представителя титульной национальности - это трагедия, драма, катастрофа. То есть существует градация убийств. Возьмите тех же националистов, даже тех крайних, которые защищают Буданова. Ведь они не считают, что надо убивать инородцев, они просто считают, что когда такое убийство происходит - есть смягчающие обстоятельства, которых вдруг не оказалось в деле Евсюкова.