И телом, и душой - Владимирова Екатерина

Максим улыбнулся, ощущая щемящую радость в груди. Прислонился плечом к дверному косяку и даже не двигался, с восторгом и очарованием наблюдая за своей женой. Как она была счастлива!..

Он именно потому и начал делать детскую, не для того, чтобы успокоиться, найти себе занятие или просто произвести на нее хорошее впечатление, а потому, что чувствовал — ей это нужно. Это важно.

И он подбирал обои, мебель, колыбельку и кроватку, даже пуховое одеяло с медвежатами, и неоновые лампочки в виде звезд на потолок. Картинки в рамках, шторы, кресла и игрушки. Наверное, у него был пунктик на игрушках, а, может, ему их не додарили в детстве, но в комнате не было места, где бы не находилась какой-нибудь пушистой, жужжащей или звенящей малютки. Он не знал, зачем покупает так много, но не мог себя остановить. Как только проезжал мимо детского универмага, останавливался и бродил по отделам, выбирая какую-нибудь интересную вещицу. И все с изумлением смотрели ему вслед.

Его малыша еще не было на свете, а он уже привязался к нему. Как-то незаметно для него ребенок стал так же важен, как и для Лены. Он будто чувствовал его скорое появление и волновался в предвкушении.

Когда Лена была далеко, он чувствовал эту ниточку, эту связь, что будто соединяла его с малышом через нее, а когда она вернулась, ощущение связанности, сближенности, сердечной теплоты лишь усилилось. Он мог долго смотреть на ее живот, ничего не делая, лишь улыбаясь, просто представляя, каким он будет — их малыш. И чувствовал себя в такие моменты почти полностью счастливым. Что-то в этом было волшебное, магическое, чудесное. Будто чудо, действительно, спустилось с небес.

Но он чувствовал ее переживания, ощущал ее дискомфорт и легкую неуверенность в том, а там ли она находится, где должна. Видел в грустных глазах, на губах, тронутых легкой улыбкой, чувствовал сердцем, которое нестерпимо болело каждый раз, когда смотрел на нее и видел, как она вздрагивает.

Она так и не смогла избавиться от воспоминаний. В спальню зашла не сразу, а спустя несколько часов. А когда зашла… застыла на пороге, замерла, с изумлением глядя на новую кровать с высокой деревянной спинкой, стоящую по центру, а не в углу, как раньше. И на новые темно-синие гардины, не казавшиеся холодными. И на комод, и на шкаф, и на туалетный столик, поменявшие свое местоположение.

— Максим?… — сорвавшимся голосом прохрипела она, ощущая сухость на языке.

Он медленно подошел к ней со спины и легко приобнял за плечи.

— Нам не нужны дурные воспоминания, — прошептал он. — И их не будет…

Но несмотря на произошедшие перемены, первые дни после возвращения Лена ходила тенью, сама не своя, улыбаясь с грустью, наверное, просто потому, что не хотела его расстраивать. Но ей было нестерпимо больно. Даже несмотря на то, что она его простила.

И он ощущал в себе необходимость, потребность помочь ей, себе, помочь им обрести себя. Построить на руинах прошлого из сожалений, боли, обид, недомолвок и непонимания новый мир. Новую семью.

Они должны были с этим справиться. Вместе, вдвоем. Ведь теперь им не придется биться о стену, мечтая получить ответ. Они теперь не будут одни. Никогда. И вместе они справятся со всем.

Они так никому и не сказали, почему Лена ушла. Никто так и не узнал правды. Они не считали себя обязанными перед кем-то отчитываться. Они оба были носителями этой тайны, этой трагедии, этой вины, обоюдной и медленно уходившей в прошлое. Родители Максима приехали к ним на следующий день после того, как Лена вернулась. Улыбались, много говорили, ни о чем тактично не расспрашивали, дивились ее большому животу и спрашивали, когда ожидать столь замечательного события. Друзья и знакомые как-то молча пронесли через себя новость о Ленином возвращении, не вмешиваясь в их частную жизнь и от души поздравляя их с предстоящим пополнением в семье.

Казалось, что все изменилось. Они стали жить по-другому, иначе, не так, как раньше. Но возврата к прошлому не было и быть не могло. Это был пройденный этап, и возвращения на этот тернистый путь был невозможен. Но и отойти полностью от того, что они пережили, они почему-то не могли.

Максим чувствовал, что им нужны перемены. Чувствовала это и Лена.

— Красивые шторы, — тихо проговорила она как-то вечером, глядя на темно-желтые гардины на большом окне. — Ты, наверное, не помнишь, как я их покупала? — она легко улыбнулась. — Буквально вырвала их из рук одной грозной дамочки. Они мне так понравились, — с грустью сказала она, и улыбка ее стала медленно гаснуть. — Я думала, тебе тоже понравятся. А ты… не оценил их тогда. Даже, наверное, не заметил перемен.

И ему вдруг стало стыдно. Какой незначительный, казалось бы, эпизод… Ну, подумаешь, шторы!? То же самое, что сменить обои или постелить новый палас. Но нет, и в этом была своя суть, своя правда, истина и закономерность. Это тоже было важно. И этой важности они раньше не замечали!.. В мелочах тоже была суть, своя святость, глубина, значимость. Из-за мелочей, накапливающихся и собирающихся, рушилось все.

Никогда не стоило закрывать глаза на мелочи. А они закрывали. Хотя… кто обвинит их в этом, когда даже на то, чтобы распахнуть глаза и посмотреть на свою жизнь, им пришлось прождать девять лет!?

И сейчас, глядя на погрустневшие глаза жены, Максим огляделся по сторонам. Все та же жизнь, грязная и пошлая, посрамленная и неочищенная, ненавистная и томительная, смотрела на него, хохоча в лицо.

Все здесь напоминало о том, как они жили раньше. Все кричало о боли, неверии, осуждениях, обидах, об утраченных иллюзиях, которые они питали к своей жизни. О том, что это место когда-то было превращено в клетку, из которой, казалось, по-прежнему нет спасения.

Все здесь напоминало им о прошлом. О том прошлом, от которого они убегали. О прошлом, которое они хотели изменить, изменившись сами. И какая грубая ирония судьбы была в том, что они собственноручно заперли себя в стены этого прошлого. Оно будто обволокло их со всех сторон, окружило, затмило собою все, что выглядывало сквозь щелочку окна. И везде — только недоверие, страх, боль, отчаяние, осуждение, непонимание…

Собственная клетка из болезненных воспоминаний, кровоточащих ран и гноящихся рубцов!

Тяжело вздохнув и стремительно поднявшись, Максим подошел к Лене и сжал ее ладонь.

— Хочешь, — проговорил он, — завтра пойдем выбирать новые шторы?

Она посмотрела на него с непониманием.

— Что? Шторы?…

— Ну да, — просто пожал он плечами. — И обои тоже. Какие ты хочешь? — посмотрел он на нее. — А на подоконники можем поставить цветы. Помнишь, — улыбнулся он ей, заглядывая в глаза, — ты всегда хотела? И диван сменим, — скривился Максим, — сколько ему уже лет, на свалку давно пора…