Страсти по Лейбовицу. Святой Лейбовиц и Дикая Лошадь - Уолтер Миллер

— И если я подчинюсь этому порядку…

— То тогда, если выживешь, будет союз. И мир с Дикими Собаками.

— Не зависимо от того, кого выберут государем?

Брам удивленно затряс головой.

— Ксесачем дри Вордаром, — уточнил Чернозуб.

— Можешь не сомневаться. Старухи знают лучше. И Хонгин Фуджис Вурн.

Кардинал обратился к Нимми на языке Скалистых гор:

— Объясни вождю подробно и вежливо, что его святейшество является верховным священником всего христианского мира и что дипломатический иммунитет, которым он наделил меня, не избавляет от ответственности за столь серьезное преступление. Так что пусть он выбирает слова в разговоре с папой.

Халтор Брам был могущественным вождем Кочевников, масштаба Чиира Хонгана, но податливее. Он понимал лишь несколько слов, диктуемых ему языком тела. Главной интонацией для него была сила, сила, готовая обрушиться на собеседника — то ли чтобы прижать его к сердцу, то ли чтобы убить. Видно было, как у него напряглись все мускулы.

Нервничая, Чернозуб передал ему слова Коричневого Пони.

Несколько мгновений военачальник смотрел на него. Язык тела говорил ему: «Убей посланника», — но он повернулся к кардиналу и вежливо кивнул. В это мгновение в дверях возник Улад и, неся свою гору мышц, направился к ним, к столу. Когда Улад показал на Чернозуба, Коричневый Пони отослал его кивком. Монах интуитивно догадался, что Улад хочет поговорить на тему, которая не предназначена для его ушей, хотя Коричневый Пони настоятельно нуждался бы в переводчике, ибо огромный джин говорил только на долинном ол’заркском и немного на наречии Скалистых гор. Может быть, Улад явился, чтобы поговорить об оружии для вождей Кузнечиков, и обязанности переводчика для обоих собеседников придется взять на себя Коричневому Пони. Временно отстраненный от работы, Чернозуб направился домой в компании Аберлотта, которого после выборов он не видел.

— Послушай, носятся слухи, что близится раскол, а может быть, и война. Что скажешь?

— Одно из двух. Или раскол, или война. Что ты имеешь против войны? И почему спрашиваешь именно меня?

— Ты работаешь у секретаря.

— Который скорее всего и сам не смог бы ответить на твои вопросы. Почему бы тебе не поинтересоваться у женщин Виджуса?

— Я никого из них не знаю. А ты?

— Пока еще не познакомился.

— А когда? Я слышал, твой кардинал подумывает направиться в страну Кочевников.

Чернозуб с подозрением посмотрел на Аберлотта. Похоже, что все окружающие знают о намерениях хозяина куда больше, чем он.

— Откуда ты это слышал?

— От человека, который вышел из гостиницы как раз перед тобой.

Чернозуб встревожился. Коричневый Пони был настолько беззаботен, что его разговор с Халтором Брамом мог подслушать любой понимающий язык Кочевников. Но из-за их стола в поле зрения никого не было видно.

— Секрета больше не существует? — помолчав, спросил Аберлотт.

— Не знаю. Почему-то чувствую, что меня рано или поздно уволят.

— Кардинал? За что?

— Помнишь, кто вернул мне четки?

Чернозуб не обмолвился больше ни словом, но приятель глянул ему в лицо, увидел жаркий румянец и не стал задавать вопросов на эту тему. Отвернувшись, он прикрыл рукой улыбку и спросил:

— Так что с тобой будет, Нимми?

— Не знаю. Мне надо рассчитаться с большими долгами. А почему ты, черт возьми, не на занятиях?

— Летом их нету. Я хочу попутешествовать.

— Куда ты собираешься отправиться?

— Куда конь вывезет. Понимаешь, возьму и брошу уздечку. Останется только пришпоривать кобылу, если она слишком часто будет останавливаться, чтобы пощипать травку.

— Полоумный, подбери толковую лошадь и не теряйся, а то она привезет тебя к месту своего рождения, — Чернозуб махнул рукой на восток, где лежали плоские равнины. Аберлотт засмеялся и дальше пошел один.

Это случилось за два дня до аудиенции, назначенной Халтору Браму его святейшеством. Во время отсутствия в курии кардинала Коричневого Пони папа объявил дату своего возвращения в Новый Рим. Если глава Секретариата и был обижен, что его отстранили от процесса принятия такого решения, у него по крайней мере было алиби на тот случай, если решение окажется неверным. Папа хотел как можно раньше двинуться в путь. С Тексарком на эту тему он не связывался. Папа использовал беседу с Халтором Брамом, чтобы послать свое апостольское благословение племенам Виджус и духа Медведя орды Кузнечиков и попросить разрешения пересечь земли Кузнечиков на пути в Новый Рим. Военачальник благородно пообещал, что, как только кортеж папы покинет пределы территории Диких Собак, сопровождать его будет сотня вооруженных воинов. Молча выслушав все это, Коричневый Пони недвусмысленно дал понять, что сопровождать экспедицию он не будет, поскольку его ждут спешные дела и на равнинах, и в самом Тексарке.

— Я хочу сделать тебя апостольским викарием в трех ордах, — на другой день сказал Красному Дьякону старый негр, верховный понтифик.

Чернозуб заметил, что у Коричневого Пони неподдельно перехватило дыхание, а несколько присутствующих членов курии обменялись испуганными взглядами. Наступило долгое молчание, ибо только что произнесенные слова папы обозначали полное смятение мозгов. Первая мысль была такова: сделать территорию всех трех орд апостольским викариатом означало фактически отказ от признания орды Кузнечиков составной частью Тексаркского епископата. Это означало, что власти архиепископа в провинции будет положен конец и ему останется или отозвать всех своих миссионеров, или позволить им подчиниться новой власти. Вторая мысль: кто бы ни получил это назначение, Бенефез придет в ярость. Но Коричневый Пони? И третья мысль: до того, как Коричневый Пони будет назначен апостольским викарием, он должен быть посвящен в духовный сан и рукоположен в епископы заброшенной древней епархии. Чернозуб припомнил собственные слова кардинала: я призван быть юристом, а не священником и быть по сему.

— Ну, Элия? Возьмешься?

— Святой Отец, не думаю, что у меня есть к этому призвание.

— Мы призываем тебя. И именно сейчас, — Чернозуб в первый раз услышал, как Амен употребляет торжественное папское местоимение «мы».

Не теряя высокого достоинства, Коричневый Пони распростерся перед папой, но так и не произнес ни слова. Он оставался в таком положении, пока папа не истолковал его молчание как знак согласия, хотя оно показалось Чернозубу всего лишь подчинением папской воле.

— Встань, Элия. На следующей неделе ты будешь посвящен в духовный сан и рукоположен к своему служению. Если мы сделаем это достаточно тихо, ты сможешь отправиться на равнины еще до того, как Бенефез обо всем услышит.