Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

Сегодня, несмотря на вторник, у нас с Кейзо был рыбный день: сардины и креветки с картошкой. Все оказалось очень неплохо, несмотря на то что мы не удержались и чуть подпортили блюдо кусочком мяса. За день прошли 26 миль. Восток по-прежнему не слышен. Лагерь в координатах: 88,4° ю. ш., 104,4° в. д.

Результаты моей работы по обучению Кейзо основным правилам и приемам закаливания начали сказываться быстрее, чем мы ожидали. Сегодня утром у Кейзо заболело ухо. Я, чувствуя в глубине души, что в этом есть и моя доля вины, сбегал в палатку доктора Этьенна и взял у него совершенно убойный, по его словам, антибиотик. Кейзо послушно съел пилюлю и перед выходом оделся потеплее. День как две капли воды похож на предыдущий и вновь, как вчера, располагал к размышлениям, но на этот раз я старался петлять не слишком сильно. Сочинил стихотворение ко дню рождения мамы, который будет 23 декабря:

Сплелись в клубок меридианы.Который твой?! Не отгадать…Но чувствую себя опятьС тобою рядом в твой день, мама.Быть рядом. И без лишних словНайти друг в друге пониманье.Прими мое истолкованье:Быть рядом это есть любовь,И ни при чем здесь расстояния.

Теперь весь вопрос в том, как его передать. Востока не слышно, остальные наши корреспонденты плохо понимают по-русски. Одна надежда на то, что завтра или послезавтра Восток все-таки прорежется и я успею передать радиограмму. За день сегодня прошли 25 миль. Пилюли доктора оказались достаточно эффективными, во всяком случае после обеда у Кейзо боль прошла, но, к сожалению, ненадолго. Вечером он опять жаловался на постреливание в ухе. Я рекомендовал своему ученику на всякий случай отказаться на время от снежного душа по утрам и прогулок босиком по снегу по вечерам, к чему я усиленно склонял его еще вчера.

Сегодня вечером прохождение улучшилось, и мы слышали сразу три станции: Восток, Ленинградскую и Беллинсгаузен, — но они нас, увы, нет. Из их переговоров мы узнали, что DC-6 вчера благополучно доставил в Пунта-Аренас всех томившихся в базовом лагере наших друзей. Слава Богу! Теперь Лоран успеет к Рождеству в Париж и мои письма вместе с ним.

Подъем продолжался весь день. Как-то незаметно, хотя и останавливался, поджидая ребят, пока они строили пирамиды Брайтона, я ушел довольно далеко вперед и к обеду оторвался примерно на километр. Уилл пришел в лагерь со значительным опозданием. Выяснилось, что Джуниор — одна из самых крупных наших собак, брат Пэнды, похожий на него как две капли воды, — внезапно стал припадать на задние лапы. Уилл освободил его от постромок, и Джуниор приковылял следом еще минут через двадцать. Он шел как-то боком, периодически приседая всей задней половиной тела. Джуниор поспел как раз к кормежке и с завидным аппетитом смолотил свой кусок, и это вселило в нас некоторые надежды на то, что недомогание пройдет, к тому же внешний осмотр лап и спины ничего не показал. Осмотр проводил доктор-универсал Этьенн. Не думаю, что ему приходилось прежде в своей пусть недолгой, но богатой, по его словам, практике сельского врача иметь дело с такими пациентами. На моей памяти был всего один случай, когда Этьенн подходил к собаке как врач. Это было в феврале на ранчо Стигера. Тогда одна из собак наткнулась на бегу на большую жестяную банку, скрытую под снегом, и распорола грудь. И вот Этьенн, как заправский хирург, зашивал эту рану, а мы все ассистировали, держа вырывающуюся собаку — операция проводилась без наркоза. Доктор был очень серьезен и собран отчасти еще и потому, что над ним нависала камера Лорана. После этого случая Этьенн старался как-то обходить все вопросы, связанные с лечением как личного, так и собачьего состава экспедиции, совершенно справедливо полагаясь на целительные свойства чистого антарктического воздуха и благотворное влияние физической нагрузки. Подобная позиция нашего доктора, по моему мнению, способствовала тому, что самочувствие всех участников экспедиции было удовлетворительным, если не считать совершенно несущественных недомоганий в области поясницы. Правда, мы не смогли сберечь Тима, но доктор делал все возможное, пытаясь вызвать самолет для бедной собаки. Вообще-то Этьенн не очень любил вспоминать свое медицинское прошлое, и по всему было видно, что он отнюдь не жалел, что сменил медицину на вольный ветер странствий. Но сейчас, осматривая Джуниора, он, наверное, почувствовал какую-то ностальгию по своему медицинскому прошлому, а может быть, просто пришло время вспомнить, что он все-таки врач. Вчера пациентом был Кейзо, сегодня Джуниор, а завтра? На этот раз сам доктор дал ответ на этот еще вчера, казалось, не волнующий вопрос. Он подошел ко мне сияя и спросил: «Виктор, ты готов мне завтра ассистировать?» Я, не совсем представляя, для чего может понадобиться моя ассистентская помощь, осторожно, чтобы не погасить блеск в его глазах, осведомился: «А что, у нас завтра операция?» — «Ты понимаешь, — оживленно заговорил доктор, — я хочу начать интересную работу: попытаться получить экспериментальные данные о взаимосвязи температуры собак с температурой наружного воздуха и проследить динамику этой зависимости. Насколько мне известно, — продолжал Этьенн уже менее уверенно, — таких экспериментальных данных нигде нет, а мы сейчас поднимаемся на плато, температура будет падать, и очень интересно посмотреть, как коррелируют эти температурные изменения с температурой собачьего тела. Я думаю взять двух собак: одну с густой шерстью, а другую с обычной, — и сравнить их температуры. Что ты на это скажешь?» Я ответил, что это, наверное, очень интересно, но сначала неплохо было бы посмотреть, как к этому эксперименту отнесутся собаки, ведь именно от их отношения и будет зависеть мое согласие ассистировать. «Пустяки, — махнул рукой доктор. — Как только ты задерешь собаке хвост, а измерять температуру мы будем, естественно, в анальном отверстии, собака сразу замрет и позволит спокойно осуществить всю процедуру». Этьенн говорил так уверенно, как будто всю свою жизнь только и делал, что задирал собакам хвосты. Я согласился. Было все-таки интересно посмотреть, что из этого получится. Первый эксперимент был назначен на завтра, условный пациент — Кинта. Мы, кажется, остались оба довольны достигнутой договоренностью. Прежде чем уйти в свою стоявшую рядом палатку, Этьенн, чуть понизив голос, спросил: «Ну, а как тебе японская кухня?» Я поднял вверх большой палец. «А я в восторге от профессорской стряпни, — сказал Этьенн и, выразительно поведя носом, добавил: — Ты знаешь, какие у нас ароматы! Я бы никогда раньше не подумал, что те же самые продукты, которые мы так бездарно с тобой переводили, могут быть такими ароматными и вкусными».