Николай II. Дорога на Голгофу. Свидетельствуя о Христе до смерти... - Петр Мультатули

Покойный Мурзин не верил в истинность «Записки Юровского», называл ее фальсификацией. Но почему мы должны безоговорочно верить «Записке Ермакова»?

Воспоминания Ермакова дошли до нас в двух вариантах. Так как за малыми исключениями они полностью совпадают с мурзинским текстом, мы не будем их цитировать, приведем лишь одну фразу, для того чтобы понять всю ее «историческую ценность». Речь идет о том, в каком тоне Ермаков беседует с Юровским. Перед тем как эту фразу процитировать, поясним читателю: в июле 1918 года Юровский был членом Уральского и Екатеринбургского советов, заместителем председателя уральской ЧК, членом военного отдела облисполкома, а Ермаков мелким карателем, занимавшимся в дни революции и Гражданской войны убийствами и разбоями на Урале. Так вот как этот каратель, по его рассказам, разговаривает с одним из большевистских уральских вождей (сохраняем полностью орфографию автора): «Кагда было все в порядке, тогда я коменданту дома в кабинети дал постановление облостного исполнительного Комитета Юровскому, то он усомнился, по чему всех, но я ему сказал нада всех и разговаривать нам свами долго нечего, время мало, пора приступать».[1192]

Заметим, как через безграмотное хвастовство Ермакова нас тонко подводят к одной мысли: Юровский-то был против убийства всей Семьи, это Ермаков настоял. И Мурзин, борец с «большой большевистской ложью», с воодушевлением эту самую ложь подхватывает и делает из нее «предсмертную исповедь Ермакова».

Но до нас дошли не только вышеназванные воспоминания Ермакова, благо он много выступал и раздавал интервью. О чем же рассказывал Ермаков своим слушателям?

В 1935 году американский журналист Галибуртон побывал в СССР и, в частности, в Свердловске. Там он посетил Ипатьевский дом и встретился с Ермаковым. Читатель, который застал существование даже брежневского СССР, не говоря уже про сталинский, конечно же знает, что иностранцы могли свободно разъезжать, куда хотели, по всей территории страны, могли свободно встречаться с кем угодно, не рискуя попасть под опеку всевидящего КГБ. Особенно этим отличались предвоенные тридцатые годы. Так вот, Галибуртон встретился с Ермаковым. Тот охотно рассказал ему об убийстве Царской Семьи. «Юровский, — говорил Ермаков Галибуртону, — перед расстрелом категорически запретил мне и Ваганову стрелять в царя, ибо желал лично его убить. Он также взял на себя и убийство наследника. Мне пришлось убить императрицу, доктора Боткина, повара и лакея. Ваганов стрелял в великих княжон. Ольга и Татьяна лежали на полу в предсмертных муках. Две младшие великие княжны, Мария и Анастасия, лежали рядом с убитым доктором Боткиным. Царевич еще жил, и тогда Юровский добил его двумя выстрелами в голову. Когда заметили, что Анастасия еще подает признаки жизни, мы перевернули ее, и она вскрикнула. Один из красноармейцев, пришедших к этому времени в подвал, нанес ей прикладом удар по голове, и великая княжна Анастасия умолкла навеки».[1193]

Итак, вместо несуществовавшего латыша Яна появляется у Ермакова вполне реальный Ваганов, такой же каратель, как и Ермаков. Кроме имени Ваганова, в целом версия Ермакова полностью совпадает с классической версией Юровского, и никакой обиды на Юровского в его речи не чувствуется.

Но интервью, данное Галибуртону, не единственное признание Ермакова. В 1940 году, за 12 лет до своей «исповеди» Мурзину, Ермаков выступал перед выпускниками Государственного университета. Один из этих выпускников через 10 лет оказался за границей и в журнале «Часовой» описал свои впечатления от речи Ермакова в статье «Кровавая ночь России». В целом это выступление Ермакова повторяло то, что он сказал в «исповеди» Мурзину. Но есть и новшества. Ермаков приводит слова приговора, который он якобы зачитал Царской Семье. «По словам Ермакова, в этот момент Государь будто бы спросил: „Неужели меня осудит Россия?“ Тогда царица ответила словами упрека: „Мужайся, Николенька. Ты сам — Россия. Они — враги России“».[1194]

Понятно, что все эти монологи выдуманы Ермаковым, что Государыня никогда так не разговаривала, что это не ее выражения, не ее стиль. Смысл этих ермаковских искажений понятен — «слабый» Царь, «фанатичка» Царица, «герой» Ермаков.

Но не только эти цели преследовал Ермаков своими рассказами. Как пишет автор статьи: «В своем рассказе Ермаков неоднократно старался подчеркнуть, что он, а не кто-либо иной, является главной фигурой этого акта. Имя главного убийцы еврея Юровского им упомянуто не было. Да оно и понятно. Коммунистам выгоднее говорить, что русского царя расстреляли сами русские».[1195]

Что же, следует признать, что автор статьи в «Часовом» намного лучше понял смысл лжи Ермакова, чем журналист А. П. Мурзин.

Свидетельства М. А. Кудрина (Медведева). Но не один Ермаков пытался присвоить себе лавры главного цареубийцы. Вместе с ним это право оспаривал другой большевистский каратель — Кудрин, носивший кличку Медведев. Вообще имя Кудрина как непосредственного соучастника убийства не вспоминает никто из организаторов преступления: ни Юровский, ни Белобородов, ни Войков. Юровский в своем рассказе перед старыми большевиками четко объясняет роль Кудрина (Медведева): «Принимать трупы я поручил Михаилу Медведеву, это бывший чекист и в настоящее время работник ГПУ. Это он вместе с Ермаковым Петром Захаровичем должен был принять и увезти трупы».

Хотя, конечно, Юровскому и его «Запискам» нельзя верить ни на йоту, поражает, как быстро поверили сначала партийные, а затем и демократические верхи в откровения Кудрина, сразу же восприняв их в качестве доказательств.

Между тем имя Кудрина как цареубийцы всплывает только в 60-е годы, когда в ЦК КПСС началась активная и таинственная деятельность по «изучению» обстоятельств убийства Царской Семьи. По всем признакам это была организация огромной фальсификации, преследовавшей далеко идущие цели.

Вот воспоминания Кудрина: «Юровский, Ермаков и я идем вместе в Дом особого назначения, поднялись на второй этаж в комендантскую комнату — здесь нас ждал чекист Григорий Петрович Никулин (ныне персональный пенсионер, живет в Москве). Закрыли дверь и долго сидели, не зная, с чего начать. Нужно было как-то скрыть от Романовых, что их ведут на расстрел. Да и где расстреливать? Кроме того, нас всего четверо, а Романовых с лейб-медиком, поваром, лакеем и горничной — 11 человек!

Жарко. Ничего не можем придумать. Может быть, когда уснут, забросать комнаты гранатами? Не годится — грохот на весь город, еще подумают, что чехи ворвались в Екатеринбург. Юровский предложил второй вариант: зарезать всех кинжалами в постелях. Даже распределили, кому кого приканчивать. Ждем, когда уснут. Юровский несколько раз выходит к комнатам царя с царицей, великих княжон, прислуги, но все бодрствуют — кажется, они встревожены уводом поваренка.

Перевалило за полночь, стало прохладнее. Наконец во всех комнатах царской семьи погас свет, видно, уснули. Юровский вернулся в комендантскую и предложил третий вариант: посреди ночи разбудить Романовых и попросить их спуститься в комнату первого этажа под предлогом, что на дом готовится нападение анархистов и пули при перестрелке могут случайно залететь на второй этаж, где жили Романовы (царь с царицей и Алексеем — в угловой, а дочери — в соседней комнате с окнами на Вознесенский переулок). Реальной угрозы нападения анархистов в эту ночь уже не было, так как незадолго перед этим мы с Исаем Родзинским разогнали штаб анархистов в особняке инженера Железнова (бывшее Коммерческое собрание) и разоружили анархистские дружины Петра Ивановича Жебенева.

Выбрали комнату в нижнем этаже рядом с кладовой, всего одно зарешеченное окно в сторону Вознесенского переулка (второе от угла дома), обычные полосатые обои, сводчатый потолок, тусклая электролампочка под потолком. Решаем поставить во дворе снаружи дома (двор образован внешним дополнительным забором со стороны проспекта и переулка) грузовик и перед расстрелом завести мотор, чтобы шумом заглушить выстрелы в комнате. Юровский уже предупредил наружную охрану, чтобы не беспокоилась, если услышат выстрелы внутри дома; затем раздали наганы латышам внутренней охраны, — мы сочли разумным привлечь их к операции, чтобы не расстреливать одних членов семьи Романовых на глазах у других. Трое латышей отказались участвовать в расстреле. Начальник охраны Павел Спиридонович Медведев вернул их наганы в комендантскую комнату. В отряде осталось семь человек латышей.

Далеко за полночь Яков Михайлович проходит в комнаты доктора Боткина и царя, просит одеться, умыться и быть готовыми к спуску в полуподвальное укрытие. Примерно с час Романовы приводят себя в порядок после сна, наконец — около трех часов ночи — они готовы. Юровский предлагает нам взять оставшиеся пять наганов. Петр Ермаков берет два нагана и засовывает их за пояс, по нагану берут Григорий Никулин и Павел Медведев.