Волк среди волков - Ханс Фаллада

Барыня караулила ее, глаза у нее блестели так, как не блестели уже два месяца.

- Старая дура! - приветствовала она верную служанку. - Обязательно тебе понадобилось убежать, а мне не с кем словом перемолвиться. Ну да, молодой барин пишет, он в деревне, в большом поместье, чем-то вроде практиканта. Но на нем, видно, много лежит, я ничего в этом не понимаю - почитай сама, письмо на обеденном столе. Живется ему хорошо, и он просит тебе кланяться, и, знаешь, это первое письмо, где он ни словом не обмолвился о деньгах. А при теперешнем падении марки я и сердиться-то не могла бы: если у него и остались деньги за картину, они все равно уже ничего не стоят! Письмо очень веселое, так весело он еще никогда не писал; там, должно быть, масса смешных людей, но он, кажется, со всеми ладит. Ну, да ты, Минна, сама прочитаешь, и чего только я тебе рассказываю? Но заниматься сельским хозяйством всегда он не хочет, несмотря на то, что оно ему нравится; он пишет, что там своего рода санаторий. Ну это как хочет, и если он вправду станет шофером такси, я спорить не буду. Но отвечать я ему не стану, и речи быть не может, я не забыла, как вы мне сказали, будто я слишком его баловала. А на самом деле, кто ему вечно в рот конфеты совал, чуть он заревет? Все вы, а вечно умнее других. Я думаю, сперва напишите вы, посмотрим, что он - надуется, обидится. Тогда, значит, вздор, ничего он не исправился. А потом, Минна, он бы хотел, чтобы мы навели одну справку. Мне это не по душе, нет, мне это совсем не по душе, но я опять спорить не стану; значит, считайте себя сегодня после обеда свободной и послушайте, что вам скажут. И сегодня же вечером напишите ему: если бросить письмо сегодня в ящик, завтра он его получит. Но, может, у них там нет почтового отделения, тогда получит днем позже. Впрочем, я, может быть, припишу в вашем письме привет...

- Барыня, - сказала Минна и грозно сверкающим взором посмотрела на стол, накрытый к завтраку, не на письмо. Ибо она постепенно увлекла за собою свою ни на минуту не умолкавшую хозяйку с площадки лестницы через переднюю в столовую.

- Барыня, извольте сейчас же сесть за стол и скушать яичко и хотя бы две булочки, а то я письмо читать не стану и ответа вечером не напишу... Ну где же это видано: то не кушали с горя, теперь не кушаете с радости, а сами хотите, чтобы Вольфганг был спокойным, разумным человеком...

- Перестань, Минна, ты до смерти человека заговорить можешь! остановила ее барыня. - Читай письмо, так и быть поем...

Но хотя фрау Пагель и хорошо покушала за завтраком, а за обедом оказала честь девятисотмиллионной форели, ответ Вольфгангу Пагелю в тот день написан не был.

Не так-то легко было получить просимые сведения, не так-то легко было отыскать след, ведший с Георгенкирхштрассе на Фрухтштрассе.

Минне пришлось походить по адресным столам, потерять не один час в ожидании справок, терпеливо расспрашивать самой и отвечать на расспросы, покорно ходить от одного к другому, пока наконец она не остановилась в полном удивлении у дощатого забора, где около обычных надписей мелом, в которых изощряются ребята, вроде: "Кто писал не знаю, а я, дурак, читаю", было выведено огромными белыми буквами: "Вдова Эмиля Крупаса, скупка старья".

"Не может быть, чтобы здесь! - с недоумением и чуть ли не с отчаянием подумала Минна. - Опять не туда меня послали". И она сердито заглянула в ворота на большой двор, загроможденный горами ржавого железного лома, батареями грязных бутылок и кучами старых рваных матрасов, что и вправду делало его не очень привлекательным.

- Берегись! - крикнул мальчишка-подросток, и его тележка, запряженная собаками, чуть не задев ее, с грохотом въехала во двор. Минна неуверенно вошла вслед за ним. Но когда она осведомилась в одном из сараев о фройляйн Ледиг, ей с величайшей готовностью ответили:

- Тряпье разбирает там позади, в черном сарае.

Теперь Минна пошла уже с большей охотой. "Бедняжка! - думала она, тоже, верно, кусок хлеба солоно достается..."

Грязь в старом сарае показалась Минне ужасной, а вонь еще ужаснее. С удовольствием вспомнила она свою красивую, опрятную кухню и еще больше пожалела Петру, если ей действительно приходится здесь торчать.

- Фройляйн Ледиг! - крикнула Минна в серые сумерки, где в облаке пыли копошились какие-то фигуры, и закашлялась.

- Да? - отозвался чей-то голос.

И к кашляющей Минне подошла одна из этих фигур, на ней был зеленовато-синий халат, и сама она как-то странно изменилась, но лицо было прежнее - милое, ясное, простое.

- Господи, Петра, деточка, да неужто это ты? - сказала Минна и уставилась на нее во все глаза.

- Минна! - крикнула Петра, удивленная и обрадованная. - Ты меня все-таки разыскала?

(Обе не заметили, что неожиданно для себя заговорили на "ты", чего прежде никогда не случалось. Но так оно и бывает: некоторые люди только при свидании после долгой разлуки замечают, как они любят друг друга.)

- Петра! - крикнула Минна и тут же так прямо и бухнула: - Что у тебя за вид? Неужто же ты?..

- Ну конечно, - улыбнулась Петра.

- Когда? - чуть не крикнула Минна.

- Думаю, в декабре, в первых числах, - ответила Петра, снова улыбаясь.

- Это я Вольфу сейчас же напишу!

- Вольфу ни за что не пиши!

- Петра! - умоляюще сказала Минна. - Ведь ты не сердишься на него?

Петра только улыбнулась.

- Ведь ты же не злопамятна! Никогда бы я этого про тебя не подумала!

Обе молча глядели друг на друга, стоя в пыльном сарае для тряпок. Сюда, туда сортировали женщины тряпки. Обе пытливо всматривались друг другу в лицо, словно чтобы убедиться, насколько каждая из них изменилась.

- Пойдем из этой вони, Петра, - взмолилась Минна, - здесь не поговоришь!

- Он за воротами?.. - медленно спросила Петра, глядя на нее широко открытыми глазами.

Она думала о том, что как-то сказала ей тетка Крупас: стоит ему поманить тебя пальцем, ты сразу к нему побежишь. Нет, она ни за что не побежит к нему.

Минна испытующе посмотрела на Петру; вдруг для нее стало ясно: совсем не безразлично, какая у них будет невестка. Нового горя старая барыня не вынесет.

- Что мы к месту приросли, что ли, в этой грязи и духоте? - крикнула она, топнув ногой. - А если он за воротами, что с того, не укусит же он тебя!

Петра страшно побледнела, даже в темноте видно было.

- Если он за воротами, - решительно сказала она, - я не выйду. Я слово дала.

- Как не выйдешь? - накинулась на нее Минна. - Час от часу не легче! К отцу своего ребенка не выйдешь? Кому же это ты слово дала?

- Ах, Минна, замолчи! - огрызнулась Петра и тоже топнула ногой. - Чего он тебя прислал? Я думала, он хоть немножко остепенился. А таким-то он всегда был: когда ему что неприятно, он на других взваливает.

- Не волнуйся так, Петра, - посоветовала Минна. - Это "ему" не полезно.

- Я ни капли не волнуюсь! - воскликнула Петра, раздражаясь все сильней. - Но как тут не рассердиться, когда его ничем не проймешь и ничему не научишь? Так он, значит, опять к вам под крылышко? Ну, в точности все как тетка Крупас предсказывала!

- Тетка Крупас? - ревниво спросила Минна. - Это та вдова, что с улицы на заборе написана? Так это ты ей о нашем Вольфи рассказываешь? Не ожидала я от тебя, Петра!

- Каждому нужно с кем-нибудь душу отвести, - решительно сказала Петра. - Вас дожидаться я не могла. Что он теперь делает? - И она кивнула головой на улицу.

- Так ты его и вправду боишься и видеть не хочешь? - спросила Минна ужасно сердито. - Даром, что он отец твоего ребенка.

И вдруг словно какая-то мысль стерла все сомнения, страхи и заботы с лица Петры. Знакомые ясные черты выступили вновь: в пору самой горькой нужды у мадам Горшок не видала Минна злого или плаксивого выражения на лице у Петры. И голос был прежний, в ее словах звенел тот же чистый металл, звучали те же колокола - доверие, любовь, терпение.

Петра спокойно взяла в свои руки дрожащую руку Минны:

- Ты ведь его знаешь, Минна, старушка моя, он у тебя на глазах вырос, и ты знаешь, что на него сердиться нельзя, стоит ему прийти, посмеяться, пошутить с нами, бедными бабенками... Мы и растаем, такая станешь счастливая, позабудешь, если он тебя когда и обидел...

- Истинный бог, так! - сказала Минна.

- Но, Минна, теперь ему предстоит стать отцом и думать о других. Нельзя, чтобы все только сияли, когда он тут, нет, он тоже должен и заботиться, и работать, и не пропадать на полдня из дому, чтобы не видеть сердитого лица. Крупас права, и я сто раз за эти месяцы думала: пусть станет сперва мужчиной, а потом уж может быть отцом. А пока он только наш общий баловень.

- В этом ты права, Петра, истинный бог! - подтвердила Минна.

- И если я здесь с тобой стою и всю меня то в жар, то в холод бросает, так ведь это не потому, что я на него сержусь, или виню в чем, или хочу его наказать. Если бы он сюда вошел, и подал мне руку, и улыбнулся по-прежнему, ах, Минна, я бы так у него на шее и повисла. Как бы я была счастлива! Но, Минна, - сказала Петра очень серьезно, - этого нельзя, я это теперь поняла, нельзя ему опять все с рук спускать! Первые минуты было бы прекрасно, но уже через несколько минут я бы думала: неужели же отцом моего ребенка будет такой общий баловень, которого я сама недостаточно уважаю? Нет, Минна, тысячу раз нет! Пусть я здесь весь день и всю ночь в тряпичном сарае просижу, пусть мне и отсюда бежать придется, бежать от него и от собственной слабости, - я твердо обещала тетке Крупас и себе самой: пускай он сперва человеком станет. Пускай хоть только чуточку; и раньше, чем через полгода, я его вообще видеть не хочу... - Она на минутку остановилась, подумала и грустно сказала: - Но теперь он опять под крылышком у вас, у старух, он, молодой.