Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

Стараясь сохранять спокойствие, я улыбнулась с максимальной беззаботностью, на которую была способна, и продолжила:

— Его зовут Марк, Вадим. Я давно должна была рассказать тебе о нем…

— А что ж не рассказывала? — он опять наклонился ко мне, облокотившись о стол и продолжая буравить насмешливым взглядом, в глубине которого поблескивали опасные искры.

— Я пыталась. На самом деле я рассказывала тебе о нем, только без подробностей, имен, и всяческих… деталей. Мне самой не хотелось возвращаться в прошлое и ворошить его, ведь я была уверена — он больше не вернется. А оказывается, эта моя уверенность и гроша ломаного не стоила. И ты его знаешь, Вадим, потому что не раз исправлял то, что осталось после него. Пусть я и пыталась себя обмануть, но он всегда был рядом. Вернее, даже не он, а его тень, но этого было достаточно. Общаясь со мной, ты общался и с ним тоже. Только не зная его, не подозревая об этом.

— Я и сейчас не подозреваю ни о нем, ни о том, что ты мне плетешь этим своим высокопарным слогом, — несмотря на мои старания разрядить обстановку, уровень саркастичного веселья в голосе Вадима не спадал, и это был плохой знак. — Может, для внятности речи нам таки выпить с тобой? Я предлагаю сразу, без прелюдий на шампанское, врезать по коньяку. В конце концов, именно за этим я сюда и пришел, а получаю только какую-то кислую бодягу в стакане и такие же кислые оправдания.

Со все возрастающим беспокойством наблюдая, как он по-хозяйски располагается за столиком, как открывает бутылку коньяка и наполняет наши, то есть мои с Марком бокалы, я понимала, что ситуация выходит из-под контроля и влияния на происходящее у меня нет. Все бразды правления снова оказались в руках у Вадима, который весело подмигивая мне, продолжал комментировать происходящее:

— Отличный коньяк, Алексия, просто отличный! Надеюсь, это твое покачто не обидится, что мы с тобой вот так, не дожидаясь его, начали? Урок ему на будущее — с тобой нельзя зевать и расслабляться, категорически запрещено! Того и гляди промограешь. Я вот на своей шкуре не раз уже это испытал. Да ты не дергайся и не красней, слушать правду должно быть легко и приятно. В общем, давай — за уходящий год, за уходящее с ним вранье. И за смелость смотреть в будущее и называть вещи своими именами. Будем!

В обстановке полного и тягостного молчания, не чёкаясь, мы пригубили свои бокалы, я — с жадностью и нервозностью, Вадим — медленно и не спуская с меня глаз.

— А теперь повтори-ка мне свою мысль, только без всех этих бредовых упоминаний о призраках и тенях. Давай, лови момент, пока у меня волшебное терпение не закончилось.

— Хорошо, я повторю, — залпом выпитый коньяк придал мне смелости и даже отчаянной злости. Необходимость оправдываться перед Вадимом повисла на шее тяжелым камнем, лучше уж было выложить все начисто, как он того и требовал.

— Правду, значит правду. Марк — та часть моего прошлого, о котором я говорила тебе тогда, в день окончания работы над книгой. В тот день, когда ты сказал мне о… о своих чувствах, в общем, сказал. А я ответила, что меня еще что-то держит, но скоро оно пройдет. А ведь я ошибалась, Вадим… Ты можешь подумать, что это было вранье, но я действительно ошибалась! Марк не может пройти, потому что он был всегда, с самого детства со мной — мы выросли вместе, в одном доме, в одной семье. У нас одни мысли, одно сердце на двоих. И эту связь не порвать, как ни крути, как ни старайся, как ни растягивай во времени! Это о нем я писала свой первый черновик, который ты высмеял, обозвав его соплями в сахаре и плагиатом на все известные любовные романчики. Это после расставания с ним ты нашел меня в той комнате, в нашем общежитии, где я хотела умереть, потому что не могла научиться жить без него. Да и до сих пор не научилась, и не научусь, и не хочу учиться! Это его я чувствую через все расстояние, которое может быть между нами, и его я увидела через стекло витрины в тот день, когда сбежала от тебя. Да, моя ошибка и вера в то, что я могу быть счастлива с тобой, стоила мне твоего уважения, твоей любви, но теперь я знаю точно — по-другому и быть не могло. Даже если бы он не появился тогда, и мы были вместе… Все могло обернуться хуже, гораздо хуже. Наша любовь, Вадим, всегда была бы похожа на замок на песке. Потому что во всем мире для меня нет человека важнее Марка. А он все равно вернулся бы ко мне, рано или поздно, я знаю это. И даже если бы к тому времени у нас была семья, дети, счастливая жизнь, поверь, я бы, не задумываясь, переступила через все и пошла за ним. Понимаешь, это единственный настоящий, важный человек для меня, все остальное — пыль, все можно разрушить ради него. Так что хорошо, очень хорошо, что мы с тобой не зашли слишком далеко, хотя я и так… наломала дров, и ты меня никогда не простишь, я знаю. Но вот такая она — неутешительная правда! Ты же хотел правду? Теперь я с тобой полостью откровенна, как ты того и просил! — тут мне, наконец, удалось остановиться.

Невидимый маячок в подсознании не раз уже сигнализировал: «Хватит! Достаточно!», но я с самого начала своей тирады взяла такой разгон, что остановиться на полуслове никак не получалось. И вот теперь, вместо того, чтобы попытаться сгладить острые углы, я только усугубила ситуацию. Глупо уставившись в стол и продолжая вертеть в руках бесполезный бокал, я не могла заставить себя поднять на него глаза, пока не услышала громкое покашливание, приправленное неожиданным вопросом:

— Да ты совсем, что ли, больная, Алексия?

Мне почему-то захотелось смеяться — то ли от нервного напряжения, то ли от его слов. Я могла предположить все, что угодно — гнев, непонимание, но только не такую реакцию. Но в следующую секунду мне тало не до смеха. Переборов себя и взглянув на Вадима, я не нашла и тени прежнего сарказма в его лице. Вместо этого в нем читалось лишь брезгливое недоумение, будто вместо честного рассказа о причине своего поступка я подсунула ему болотную лягушку или дождевого червя.

— Знаешь, когда я говорил о честности, то ожидал чего угодно, только не бабских истерик. Я-то думал, что той экзальтированной идиотки, которая на первом курсе решила лечь в постель и картинно сдохнуть, чтобы все расстроились и заплакали, давно нет. Мне даже казалось, что я вылепил в тебе крепкий стержень, хороший хребет, который делает человека человеком. Как оказалось — зря. Ты все та же малолетняя размазня, Алексия. Ты такая по духу, сколько ни ломай в тебе старое. А я, дурак, только сейчас это понял.

Между нами опять повисла пауза, тяжелая и душная, как спертый воздух склепа. Тишину разрушило негромкое позвякивание — Вадим, мрачно глядя перед собой, автоматически наполнил наши рюмки и уже без тоста пригубил свой напиток.

— Не скрою, меня крепко зацепило тогда… Когда ты вдруг решила забить на все. И не в последнюю очередь потому, что не мог понять того, что случилось. Ты знаешь, я не сторонник бредовой теории случайностей и твердо знаю, что все в мире можно объяснить — если не логикой, то человеческой дурью, которая часто бьет всякую логику. И мне очень не хотелось применять к тебе законы дури, Алексия. Потому что, может, ты импульсивная и непредсказуемая, но не идиотка. В этом я был уверено точно, даже в самом начале, когда злился на тебя так, что хотел найти и раздавить твою взбалмошную голову собственными руками. Я все равно знал одно — у тебя была причина, чтобы так поступить. А теперь что? Я услышал причину и не знаю, как реагировать. То ли смеяться над собственной наивностью — кто бы мог подумать, что я до сих пор могу быть хоть в чем-то наивен… То ли нажраться с горя потому, что все это время так в тебе ошибался. Ты провела меня Алексия, нечего душой кривить. Я мог предположить что угодно — какой-то очередной кризис, страх, другой непонятный псих, да мало ли, на что ты горазда! Но то, что причина произошедшего — всего-навсего бабья дурь и какой-то малолетний сопляк из прошлого… Это… — он на секунду запнулся, словно подбирая наименее оскорбительное определение, — до чертиков банально, как в дешевой мелодраме. И нечего на меня так пялиться, я по горло сыт этими твоими особенными взглядами.