Мир приключений 1974 - Николай Коротеев

Глава семнадцатая

Владыкин был в благодушном настроении. Оно было вызвано вкусным обедом, утихающей усталостью после напряженного дня работы и перспективой сыграть с другом несколько интересных партий в шахматы. Жена уехала в санаторий, и он на правах временного холостяка зачастил в последнее время обедать у Митиных. Убрав со стола посуду, Нина Степановна ушла с дочкой к соседке, оставив мужчин одних.

Владыкин, удобно устроившись в низком кресле, лениво листал журнал, задерживаясь лишь на фотографиях, Сергей Петрович сидел за журнальным столиком и внимательно, словно изучая, смотрел на дым от сигареты, поднимавшийся к потолку тонкой синей струйкой.

— Что-то ты сегодня задумчивый, Сергей, я замечаю. Почему? Воронова взял, все у тебя вроде в порядке. Ты вот не знаешь, а сегодня звонили с кожевенной фабрики — главный инженер у них, видите ли, вдруг прервал свой отпуск и вернулся. Смекаешь? Вероятно, кто-то из друзей сообщил ему, что дело пахнет керосином.

— В порядке-то в порядке… я о другом думаю… — Митин почесал свой утиный нос и вздохнул.

— Можно полюбопытствовать, о чем именно?

— Не поймешь ты! Ну хорошо. Представь, о двойственности человеческой натуры и о неожиданных и потому трудно объяснимых движениях души. Вот какие сложные мысли меня одолевают. Понял или нужно повторить.

— О чем, о чем? О движениях души? Ну, знаешь, это после сытного обеда тебя так… Тащи шахматы. Могу дать фору, ладью хочешь?

— Да погоди ты! — поморщился Сергей Петрович. — Можешь ты быть серьезным? В шахматы еще успеем. Ты выслушай меня.

— Ну валяй, валяй!

— «Валяй»! Нет, верно, серьезно… Я вот думаю… как бы то тебе объяснить? Ну, скажем, я, например, отлично понижаю какую-нибудь там тигрицу, которая только что перегрызла горло антилопе и через минуту уже с нежностью и заботой облизывает своих детенышей. Тут все понятно: тигрица не преступница, для нее антилопа — добыча, и только. Тут действуют могучие инстинкты. А люди? Помимо инстинктов у них, что ни говори, есть сознание. Они сознательно преступают законы головные, нравственные… словом, ты понимаешь меня.

— Понимаю, но не улавливаю, к чему ты клонишь.

— Сейчас поймешь. А люди? Как один и тот же человек, только что сознательно совершивший страшное злодеяние, вдруг тут же, вслед за ним совершает сердечный, гуманный поступок? Как? Почему? То он поворачивается к людям свет-той стороной души, то темной. Какая в нем превалирует? Чем, каким инструментом измерить эти стороны, на каких весах взвесить добро и зло? Вот о чем я думаю. И ошибиться тут нельзя. А вдруг инструмент окажется неточным, а весы вру г?

— Тема хоть и старая, но серьезная. — Владыкин потянулся за сигаретами. — Ну что ж… Во-первых, мы с тобой не суд, который определяет меру опасности человека для общества. Точные инструменты и весы — его забота. Это раз. А во-вторых… — Он прикурил от газовой зажигалки. — Вот ты говоришь о двойственности человеческой натуры. Что значит двойственность? Не то слово. Многогранность! Именно многогранность. По-твоему, если человек один раз совершил злодеяние, то и потом тоже только и должен злодействовать? Ходить с мрачным видом и придумывать, что бы еще такое натворить? Так получается?

— Это само собой! Я понимаю… Конечно, не бывает, как бы это выразиться… непрерывных преступников, что ли. Я не о том…

— И людей, совершающих только одни добрые поступки, тоже не бывает, — перебил его Владыкин. — Это были бы не поди, а какие-то схемы, какие-то роботы с заранее заданными свойствами. И жить с такими людьми было бы скучно и противно. Ты вспомни хотя бы уголовников из штрафбата. Помнишь? Какие чудеса храбрости они показывали на фронте! И, заметь, грудью защищали от врага землю, по которой сами в мирное время рыскали как волки. Народ их ловил, сажал за решетки, а они за этот народ потом на смерть шли. Тут, брат, сложный комплекс, не так все просто.

— Война — это особое дело, я понимаю. Тогда был общенародный подъем, у всех естественное чувство патриотизма. Ну, и у воров тоже… А вот в мирное время, сейчас, когда мы заняты будничными делами и на наши души не давят такие грозные события, как война? Как сейчас в человеке могут уживаться рядом добрые поступки и злые? А? Причем, заметь, человек творит добро, рискуя своим благополучием! Вот что непонятно.

Владыкину, вероятно, надоел пустой, беспредметный разговор на абстрактную тему о добре и зле, он с хрустом потянулся и сказал:

— А вот так и уживаются. Как соседи в коммунальной квартире: один добрый, другой злой. Ты лучше вот что… Хороший следователь должен быть наблюдательным, а ты и не заметил! Как, нравятся? В Военторге купил. Самые модные!

Он легко вскинул ногу, показал новую сверкающую туфлю с широким тупым носком.

— Ты погоди, я серьезно, — отмахнулся Сергей Петрович. — Тут интересный случай. Послушай, что я тебе расскажу…

Утром, подходя к следственному отделу, он увидел у подъезда двух женщин, поджидавших его. Одна была Таня Сиротина, другая незнакомая — просто одетая, немолодая, в цветном платке.

В его крохотной комнатке, куда он их пригласил, женщины осмотрелись. Поразило их окно с железной решеткой. Переглянулись между собой. Затем Таня с ходу начала:

— Не виноват Степан. Может, в чем и виноват, но не совсем. Вы, товарищ, послушайте, как было. Теперь я все знаю, а вот она подтвердит. Это Маша Зыбина, — показала она на женщину в платке. — И еще есть свидетели.

Митин мягко прервал ее:

— Татьяна Акимовна, извините, вы о том, что в Рузе произошло? Как он машину отобрал? Дело в том, что…

— А в чем же еще? Ведь его за это взяли? Вы послушайте. В тот день мы разминулись с ним: я из лагеря, а он ко мне. Не было меня в лагере, понимаете? А там несчастье случилось…

Маша Зыбина, сидевшая рядом с ней на диванчике, вдруг заплакала. Но сейчас же вытерла глаза и, сдерживая, волнение, заявила:

— Вы судить его хотите… а он мне Валюшу спас, дочку. Я за него жизнь отдать готова!

Следователю невольно пришлось слушать. В пионерском лагере в тот день действительно произошла тревожная история. У двенадцатилетней пионерки Вали Зыбиной начался острый приступ аппендицита. Если девочку немедленно не отправить в городскую больницу, где ее срочно оперировали бы, ей грозила смерть. В лагере началась паника. Мальчишки вызвались нести девочку девять километров на раскладушке. Бросились на две ближайшие дороги ловить машины. Но места там глухие, и машин не оказалось.

В это время в лагерь пришел Воронов. Узнав о несчастье, тоже кинулся на поиски машины. Ему повезло: навстречу не спеша двигался «Москвич». Воронов встал посреди дороги, поднял руку. Машина остановилась. За рулем сидел тот самый юноша — сын врача. Не в пример всеми уважаемому отцу, молодой человек оказался бессердечным: узнав, зачем его остановили, заявил, что это его не касается, что он едет по своим делам.