Третий рейх изнутри. Воспоминания рейхсминистра военной промышленности. 1930–1945 - Альберт Шпеер

Гитлер говорил о последствиях заговора 20 июля, вновь объяснял все поражения последних лет изменой офицеров вермахта и возлагал огромные надежды на будущее. По его словам, никогда еще он не чувствовал такой уверенности, ибо все его предыдущие усилия встречали скрытое сопротивление и саботаж, но теперь преступная клика разоблачена и уничтожена, и, возможно, своим выступлением оказала нам огромную услугу. Таким образом, Гитлер почти слово в слово повторил то, что говорил ближайшему окружению сразу же после путча. И я, несмотря на отсутствие логики, подпал под его чары, как вдруг прозвучали слова, мгновенно вырвавшие меня из транса: «Если немецкий народ потерпит в этой борьбе поражение, значит, он оказался слишком слаб. Значит, он не выдержал испытания, предназначенного ему историей, и не заслуживает ничего, кроме гибели».

Как ни странно, нарушив привычку никогда не хвалить своих помощников, Гитлер отметил мои достижения. То ли он знал о враждебности гауляйтеров, то ли ему подсказала интуиция, но для дальнейшей плодотворной работы я действительно нуждался в поощрении фюрера, и он продемонстрировал партийцам, что его отношение ко мне после 20 июля не изменилось.

Я воспользовался укреплением своих позиций, чтобы помочь знакомым и сотрудникам, подвергшимся после 20 июля преследованиям[275]. Заур же, наоборот, донес на двух офицеров управления артиллерийско-технического снабжения сухопутных войск – генерала Шнайдера и полковника Фихтнера, которых тут же арестовали по личному распоряжению Гитлера. Что касается Шнайдера, Заур просто процитировал его замечание о технической некомпетентности Гитлера. Фихтнеру вменили в вину лишь то, что он недостаточно ревностно поддержал разработку новых моделей танков, которые Гитлер хотел получить еще в начале войны. Теперь это трактовалось как умышленный саботаж. Правда, сам Гитлер проявил уступчивость, и, когда я замолвил словечко за обоих офицеров, он согласился освободить их, но при условии, что они больше не будут служить в управлении артиллерийско-технического снабжения сухопутных войск.

18 августа в Ставке Гитлер при мне продемонстрировал недоверие к офицерскому корпусу. Тремя днями ранее фельдмаршал Клюге, главнокомандующий Западным фронтом, отправился в 7-ю армию, и с тех пор его нигде не могли найти. Когда сообщили, что фельдмаршал в сопровождении одного лишь адъютанта, имевшего при себе радиопередатчик, приблизился к линии фронта, Гитлер заподозрил, что Клюге выехал в условленное место для ведения переговоров с западными союзниками о капитуляции германской армии на Западе. Поскольку переговоры не состоялись, Гитлер предположил, что лишь авианалет помешал фельдмаршалу осуществить вероломный план. Фельдмаршала Клюге освободили от командования и приказали явиться в Ставку. В следующем донесении сообщалось, что по дороге Клюге скончался от сердечного приступа. Знаменитая интуиция не позволила Гитлеру поверить в сердечный приступ, и он приказал гестапо тщательно обследовать труп. И действительно, выяснилось, что Клюге принял яд. Гитлер полностью убедился в причастности Клюге к заговору, несмотря на то что в предсмертном письме фельдмаршал уверял фюрера в своей вечной преданности.

В бункере Гитлера я заметил на большом столе для оперативных карт донесения Кальтенбруннера. Один из моих приятелей-адъютантов давал мне их читать две ночи подряд, поскольку я понимал, что грозящая мне опасность все еще не миновала. Многое из того, что я говорил до 20 июля, прежде сошло бы за объективную критику, но теперь вполне могло быть вменено мне в вину. Хотя никто из арестованных не говорил ничего, что могло бы меня скомпрометировать, заговорщики явно приняли на вооружение мое любимое выражение: я называл подхалимов из ближайшего окружения Гитлера, любимым занятием которых было поддакивать шефу, «китайскими болванчиками».

В те дни на том же столе лежала груда фотографий. Как– то, забывшись, я взял одну и тут же бросил ее. Это была фотография повешенного. Он был в арестантской робе, но на брюках я разглядел широкий лампас. Один из эсэсовцев, стоявших рядом со мной, пояснил: «Вицлебен. Не хотите ли взглянуть на других? На всех этих фотографиях казненные».

В тот вечер в кинозале показывали кинофильм о казни заговорщиков. Я не мог и не желал смотреть, но чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, отговорился срочной работой. Многие другие, в основном эсэсовцы невысоких чинов и гражданские, направились в кинозал. Среди них не было ни одного офицера вермахта.

27. Натиск с запада

Когда я в начале июля предлагал Гитлеру отстранить некомпетентный «комитет трех» и поручить объединение всех ресурсов внутреннего фронта Геббельсу, я и представить себе не мог, что через несколько недель мое предложение расширить полномочия Геббельса ухудшит мои собственные позиции. Это случилось в основном потому, что заговорщики включили мое имя в список своего правительства. К тому же все большее число партийных лидеров объясняло наши неудачи моим противодействием вмешательству партии в решение многих вопросов. Если бы партии была предоставлена свобода действий, то она могла бы выдвигать военных командующих из своих рядов, утверждали гауляйтеры и открыто сокрушались по поводу того, что в 1934 году вермахт не был подчинен СА.

Теперь они считали, что, отвергнув идею Рема о создании народной партии, упустили возможность пропитать офицерский корпус национал-социалистическим духом и тем самым избежать поражений последних лет. По их мнению, давно пришло время взять в свою руки контроль хотя бы над гражданским сектором и подчинить правительственные структуры партии.

Всего через неделю после собрания гауляйтеров в Позене Артур Тикс, председатель комитета по снабжению моего министерства, известил меня о том, что «гауляйтеры, лидеры СА и другие партийные руководители неожиданно, без предварительных консультаций», пытаются вмешиваться в деятельность промышленных предприятий. Три недели спустя в результате партийного давления «возникла система двойного подчинения», которая привела к жуткому хаосу.

Геббельс, вдруг почувствовавший себя не столько членом правительства, сколько партийным лидером, активно поощрял честолюбие и предприимчивость гауляйтеров. При поддержке Бормана и Кейтеля он готовил план тотальной мобилизации. Подобное непродуманное вмешательство могло означать лишь полный срыв производства вооружений, но мне пришлось капитулировать, и 30 августа 1944 года я сообщил начальникам отделов о моем намерении возложить на гауляйтеров ответственность за военную промышленность.