Борьба и победы Иосифа Сталина - Константин Романенко

Чтобы не быть обвиненным в невнимании к остальным членам ЦК, Ленин как бы походя ставит всех на место и дает почти язви­тельно уничтожающие оценки. Он напоминает о штрейкбрехер­стве Зиновьева и Каменева в октябрьских событиях и делает раз­нос Бухарину и Пятакову. «Это, по-моему, самые выдающиеся си­лы (из самых молодых сил)?.. — обнадеживающе отмечает Ленин. Более того, словно подслащивая пилюлю, он подчеркивает: — Буха­рин — ценнейший и крупнейший теоретик партии, он также за­конно считается любимцем партии».

И из этого почти ребячливого «достоинства» Ленин делает не­ожиданный вывод: «но его теоретические воззрения с очень боль­шими сомнениями могут быть отнесены к вполне марксист­ским, ибо в нем есть нечто схоластическое (он никогда не учился и, думаю, никогда не понимал диалектики)».

«Теоретик», не понимающий диалектики! Большего для нис­провержения Бухарина с пьедестала теоретика марксизма невоз­можно придумать. А подчеркивание отсутствия образования и не­понимания «диалектики» совершенно перечеркивает деловую «ценность» «любимца партии».

Характерно, что в отношении Пятакова Ленин использует ту же понравившуюся формулу — «...человек выдающихся способно­стей». А затем следует все перечеркивающий вывод: «но слишком увлекающийся администраторством и администраторской сторо­ной дела, чтобы на него можно было положиться в серьезном по­литическом вопросе».

Вывод Ленина убедительно однозначен, что все эти «выдаю­щиеся и преданные работники» — Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин и Пятаков — могут рассматриваться как руководители партии только после исправления, когда сумеют «пополнить свои знания и изменить своей односторонности»...

При таком условии утверждение, что Сталин уже «сосредото­чил в своих руках необъятную власть», — является прямым указа­нием на него как единственного, реального преемника Ленина.

Ленин совершенно не оставляет своим соратникам иного вы­бора. Но самое замечательное в том, что такой выбор они якобы будут вынуждены сделать сами и они все это поймут. Мало того, Ленин своими характеристиками нейтрализовал, на первый пери­од, всех конкурентов Сталина даже от попыток борьбы за власть.

Он потому и держал свое обращение в строгом секрете, что ка­ждый из претендентов, ошарашенный (нужно заметить, справед­ливыми характеристиками), в первую очередь будет озабочен «от­мыванием» навешанных Лениным ярлыков. Что и получилось в действительности.

Правда, выразив свою волю, Ленин не ощущал умиротворения. Его общее состояние в эти дни было плохое. По записям М.И. Улья­новой, его мучили «почти постоянные неполадки с желудком, го­ловные боли, плохой сон, общая слабость. Пессимистическое на­строение не могло не влиять, со своей стороны, и на физическое со­стояние Владимира Ильича».

Конечно, его настроение не поднялось, когда, выполняя пред­писания врачей, 24 декабря Политбюро приняло решение ограни­чить Ленину его умственную работу: «Владимиру Ильичу предос­тавляется право диктовать ежедневно 5—10 минут, но это не долж­но носить характер переписки... Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».

Но что мог значить для него этот «запрет»? Только ограничения в переписке. Впрочем, он не особо церемонился с мнением коллег. Ограниченный в информации, он нашел себе тему для размышления.

И в раздраженном состоянии, «под горячую руку», Ленин на­диктовал 30—31 декабря 1922 года заметки «К вопросу о нацио­нальностях или об «автономизации», в которых делает нападки на русских, обвиняя их в шовинизме, и допускает упреки Сталину за «торопливость» в вопросах создания СССР и «озлобление против пресловутого «социал-национализма». Он исходил из того, что в созданном Союзе, являющемся по форме федерацией, воплощены идеи Сталина о создании унитарного государства с областными ав­тономиями.

Исходным поводом для написания этих заметок стал конфликт между Закавказским краевым комитетом РКП(б), руководимым Г.К. Орджоникидзе, и группой грузинских оппозиционных членов ЦК во главе с Мдивани.

Еще в июле 1921 года при участии Сталина Кавбюро ЦК РКП(б) создало комиссию для рассмотрения вопроса по объедине­нию Закавказских республик, а в ноябре оно приняло решение об организации Закавказской федерации (ЗСФСР).

Однако оппозиция националистов во главе с Мдивани настаи­вала на том, чтобы Грузии входила в состав СССР не через Закав­казскую федерацию, на правах автономии, а самостоятельно. По­зиция Ленина в этом вопросе расходилась с мнением грузин.

В разработанном им проекте решения Политбюро он призыва­ет «Признать федерацию Закавказских республик абсолютно пра­вильной и, безусловно, подлежащей осуществлению, но в смысле практического осуществления — преждевременной, т.е. требую­щей нескольких недель (курсив мой. — К.Р.) для обсуждения, про­паганды и проведения снизу...»

Сталин более реально смотрел на этот вопрос. Получив 28 но­ября ленинский проект, он ответил: «Тов. Ленин. Против вашей ре­золюции не возражаю, если согласитесь принять следующую по­правку: вместо слов «требующей нескольких недель обсуждения» сказать: «требующей известного периода времени для обсужде­ния» и т.д. согласно вашей резолюции.

Дело в том, что «провести» федерацию в Грузии «снизу» в «со­ветском порядке» в «несколько недель» нельзя, так как в Грузии Советы только начинают строиться. Они еще не достроены». Ле­нин согласился с этой поправкой.

Сталин не ошибся. Решить грузинский вопрос в короткий срок

было невозможно. 11 августа 1922 года Оргбюро ЦК образовало комиссию, которой поручалось подготовить к Пленуму материалы о взаимоотношениях РСФСР с национальными республиками.

Проект, представленный Сталиным, предлагал: единым Совет­ским государством станет РСФСР, а УССР, БССР и Закавказская федерация войдут в него на правах автономий. 25 сентября мате­риалы комиссии были направлены Ленину. 26 сентября он беседо­вал по этому вопросу со Сталиным, а позже принял ряд представи­телей Закавказья.

Грузия желала войти в состав Союза не в составе Закавказских республик, а на правах федерации. Урегулировать разногласия, воз­никшие между Центром и руководством Грузии, Политбюро по­ручило Серго Орджоникидзе. Однако грузинская оппозиция про­явила несогласие с позицией руководителя краевого комитета, де­монстрируя несдержанность. Ленин узнал об этом и еще в письме от 21 октября 1922 года высказал недовольство действиями сто­ронников Мдивани, допускавшими «брань против Орджоникидзе».

Проблема была непростой, и страсти накалились. Горячие «гру­зинские парни» не церемонились в выборе выражений и аргумен­тов. Во время острого спора вокруг этого вопроса в Тбилиси, на квартире Орджоникидзе, один из местных уклонистов, некий Кохабидзе, бросил своему оппоненту лживое обвинение в коррупции. Не сдержавшись, Серго нанес обидчику пощечину. Орджоникидзе можно понять: для этого кристально честного и неподкупного че­ловека такое обвинение являлось оскорблением.

Чтобы «подогреть» ситуацию, сторонники Мдивани обрати­лись с жалобой на Орджоникидзе в ЦК РКП(б). Для ее проверки 25 ноября Политбюро приняло решение направить в Грузию ко­миссию во главе с Дзержинским. Дзержинский поддержал пози­цию Орджоникидзе.

Между тем слух об этом инциденте дошел до Ленина. По воз­вращении Дзержинского 12 декабря он имел с ним продолжи­тельную беседу, и, не удовлетворенный выводами, Ленин вновь на­правил Ф.Э. Дзержинского и начальника ГПУ в Грузию для нового расследования происшествия.

Пожалуй, этот конфликт, даже помноженный на южную тем­пераментность, не стоил выеденного яйца. Но, лишенный из-за бо­лезни возможности работать, Ленин чересчур остро и близко к сердцу воспринял «грузинский вопрос». Он назвал поступок Орд­жоникидзе возмутительным, а поскольку Дзержинский и в этот раз защищал темпераментного коллегу, то Ленин к «нарушите-

лям» причислил и его, усмотрев в действиях сторонников Центра русский «великодержавный шовинизм».

Конечно, конфликт не стоил растрачиваемых на его рассмотре­ние «свеч», но оторванного от живой работы, больного Ленина он волновал. Его бодрствующий и требующий эмоциональной пищи мозг заставлял снова и снова возвращаться к этой теме.

Впрочем, еще в начале лета он жаловался в письме к Сталину: «Т. Сталин! Врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оста­вить без опровержения... Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия своевременных и компетентных разговоров. Вы поймете это и ду­рака немецкого профессора и К° отошьете. О Пленуме ЦК непре­менно приезжайте рассказать».