Сочинения. Том 1 - Евгений Тарле

«Молодая Ирландия» перед этим призывом Лэлора очутилась в серьезном затруднении. Начиная свою деятельность, она сеяла семена, которые дали неожиданно быстрые всходы. Она боролась против того, что ей казалось принижающим, сервилистическим, слишком робким в пропаганде О’Коннеля; она стремилась, во-первых, удержать в безусловной полноте и неприкосновенности идею политической самостоятельности Ирландии и воспитать в обществе чувство собственного достоинства, выдержку, готовность на жертвы. И вот вдруг обстоятельства слагаются таким образом, что О’Коннель умирает, никакой мало-мальски политически-активной группы его последователей после него не остается, полемика, которая столь удачно и с такими благородными последствиями против него велась, становится совершенно ненужной (но старому французскому афоризму — la bataille cesse — faute des combattants), наступают голодные времена, убийства и пожары, и к «Молодой Ирландии» приходят люди, готовые не то что на расторжение унии, а на перемену всего социального строя, говорящие не то что о выдержке, собственном достоинстве и прочем, а о самых крутых переворотах, заявляют «Молодой Ирландии»: «Ты говорила, что куда-то ведешь нас, советовала готовиться, — вот мы готовы; а сама ты готова ли?» Все это сделалось быстро, круто и внезапно. А что Лэлор не один — доказывали ежедневные факты. Надо было решать.

Мнение Даффи было таково. Теория Лэлора — одна фантазия. Крестьяне вовсе не способны на широкую и организованную борьбу. «Голод, страдания, рабское учение о вечном подчинении» — все это сделало их негодными к столь огромному усилию. Они почти совсем не знают, как обращаться с оружием, они деморализованы теперь надеждами на благотворительность, на общественные работы, верят они больше всего духовенству, которое не посоветует им бороться ни за что, наконец, «крестьянское восстание никогда еще не удавалось». Между тем согласиться с Лэлором значило для «Молодой Ирландии» безнадежно порвать с тем классом (буржуазией городов и средними землевладельцами), который пока больше всего помогал этой партии и со времени смерти О’Коннеля все больше переходит на ее сторону. Вследствие всего этого Даффи не хотел, чтобы их «конфедерация», их общество взяло на себя пропаганду идей Лэлора о верховном праве собственности ирландского народа на землю, об отказе от уплаты аренды и пр. Смит О’Бриен и большинство влиятельных членов партии разделяли мнение Даффи. Но Митчель, соглашаясь с неудобством для «конфедерации» брать на себя это дело, вместе с тем заявлял, что принципиально вполне разделяет учение Лэлора. Даффи и О’Бриен увидели, тем не менее, что в такое время, как они переживали, бороться против человека, имеющего ясный (хотя бы и несостоятельный) план, можно гораздо успешнее не критикой этого плана, а предъявлением своего собственного, столь же ясного. И вот Даффи выработал программу действий: 1) парламентские депутаты ирландцы должны и имеют возможность «остановить все парламентские дела», пока не будет сделана уступка их требованиям; изгнать же их не посмеют, если вся ирландская нация активно примет участие в их судьбе; 2) самая нация должна быть организована для такой борьбы, должна обладать собственной выборной организацией, объединяющей и представляющей весь народ; 3) нужно деятельно знакомить Европу и Америку с ирландскими делами и искать их симпатии и возможной помощи. Но этот план интереса не возбудил и впечатления не произвел; он казался неясным в самом главном пункте: испугается ли — и если да, то почему — Англия даже «всей ирландской нации», которая вздумала бы поддерживать своих депутатов? При неясности этого основного пункта, новый (и впоследствии сыгравший — при Парнеле — такую большую роль) принцип парламентской обструкции прошел совсем незамеченным. Лэлор продолжал пропагандировать свою мысль; Митчель помогал ему, остальная «Молодая Ирландия» продолжала противиться переносу центра тяжести и всех упований со «среднего образованного класса» на крестьянство. «Очень трудно знать ирландское крестьянство», полагали они, и так как крестьянство действительно являлось для интеллигентного класса вполне terra incognita, так как историческая репутация всех вообще чисто крестьянских бунтов, где бы то ни было происходивших, стояла — в смысле успешности — весьма не высоко в их глазах, то они продолжали противиться новому течению. Они даже боялись крестьян. «Крестьяне забросали бы нас камнями в Корке, избили бы в Бельфасте, подожгли бы для потехи конфедеративный митинг в Килькенни. Мы приобрели интеллигентных ремесленников, которые читают и думают, приобрели молодых людей в городах вообще, но, конечно, не крестьян», — так писал Даффи. Митчель вышел из журнала «Нация» и все теснее примыкал к Лэлору. Когда начался 1848 г., в Ирландии уже было налицо течение, более радикальное, нежели партия Даффи и О’Бриена, — течение Лэлора и Митчеля. «Всякая реформация порождает своих людей пятого царства, каждая революция своих якобинцев и коммунаров. Анабаптисты смотрели на Лютера, как на кардинала в черном одеянии; энциклопедисты смотрели на Вольтера, который еще признавал Творца, как на ханжу; жизнь Кромвеля подвергалась смертельной опасности со стороны фанатических левеллеров его партии; и якобинцы послали Верньо на эшафот. Конфедерация не могла избегнуть общего закона», — так характеризовал историческими примерами один из важнейших инициаторов «конфедерации» положение этого общества и всей «Молодой Ирландии» к началу 1848 г. Прямая борьба между двумя течениями сосредоточилась сначала больше всего на оспаривании О’Бриеном и Даффи мнения Митчеля, который предлагал прекратить уплату налога в пользу бедных, чтобы этим протестовать против английского правительства. Ему доказывали, что такая тактика больше всего повредит именно бедным, которые и так умирают от голода. Но это были все частности. Главное было в вопросе: мыслимо ли восстание, которого так лихорадочно добивались Лэлор и Митчель? О’Бриен, Мигир, Даффи указывали на следующее. Средний класс, аристократия, духовенство — против восстания; крестьяне не подготовлены, не вооружены, не организованы, пищи нет, дисциплины нет, военных запасов нет и не будет, денег нет. Солдат стоит в Ирландии пятьдесят тысяч человек, средств у Англии сколько угодно, она в полном мире с Европой, ничем не отвлечена мало-мальски серьезно (на чартистов Ирландия уже мало надеялась). Лэлор и Митчель могли рассчитывать на то, что возможно собрать и планомерным образом употребить энергию, сказывающуюся в бесчисленных аграрных преступлениях, если дать крестьянству такой лозунг, как утверждение ирландского народа в правах верховной собственности над землей и отказ в уплате податей. Но их оппоненты совсем не были убеждены в возможности такого «объединения энергии», и вместе с тем видели, серьезно тревожась, что дело может окончиться взрывом, совсем необдуманным, неподготовленным и наперед осужденным на неудачу. Вымирание к началу 1848 г. пошло ускоренным темпом. Еженедельные отчеты об умерших, по словам современника, напоминали бюллетени какой-нибудь жестокой войны. В деревне Балларэрде из 55 человек не осталось ни одного, в другой деревне из 143 за несколько месяцев осталось 50, в третьей из 200 умерло 54, в четвертой (Дэлисе) из 90 — умерло 60, в пятой из 260 умерло 80… Такие цифры непрерывно появлялись в газетах, оставляя впечатление, что вымрет не четверть населения, а вся нация, если будет так продолжаться. Разорение самое полное постигло торговый класс, ремесленников, духовенство (католическое): в чисто земледельческой стране такое бедствие, как неурожай, и не могло локализоваться в пределах одного только крестьянского класса. Эмиграция принимала огромные размеры. В несколько первых месяцев уже около ста тысяч человек эмигрировало в Соединенные Штаты и Канаду, часто без единого пенни за душой, из них, по официальным данным английской администрации, 6100 человек погибло во время пути, на пароходах, 4100 тотчас по прибытии, 5200 — и больницах и 1900 — в городах, где они поселились. А по неофициальным, но вполне достоверным сообщениям «эмигрантского общества в Монреале» из этих 100 000 погибло более 20 000 человек. Нечто безвыходно-страшное надвигалось на страну. Помимо голода, болезни свирепели все более, врачей не было, лекарств не было, больниц не было в нужном количестве; священники и причт ухаживали за больными, заражались и умирали десятками, и ни их, ни пациентов, умиравших вместе с ними, некому было хоронить. Правительство затеяло было общественные работы с целью помочь беде. Конечно, все бросились на эти работы, чуть ли как не на единственно верный кусок хлеба. В октябре 1846 г. таких работников было 114 000 человек, в ноябре — 285 000, в декабре — 440 000, в январе 1847 г. — 570 000, в феврале — 708 000, в марте — 734 000 человек. Расходы правительства были колоссальны, работ, подходящих для этой рабочей армии, не находилось, и администрация вдруг решила отказаться от этой мысли, т. е., поманив надеждой на избавление от голодной смерти, предоставить голодающих их участи. 20 марта 1847 г. было уволено 20 % рабочих, и увольнения продолжались необыкновенно круто. Еще в марте (1847 г.), как сказано, общественными работами питалось 734 000 человек; в первую неделю апреля их было уже 525 000, в первую неделю мая — 419 000, в первую неделю июня — 101 000, а в конце июня — 28 000 человек; к концу года вся затея была ликвидирована. Была организована раздача пищи в столовых, организованных правительством, и, например, в течение только июля 1847 г. эти столовые выдавали более трех миллионов порций взрослым (3 020 712) и 755 тысяч порций малолетним. Это было действительно «величайшей попыткой», когда-либо сделанной, бороться с голодом, — как выразился сэр Бэргойн, и стоило это немного (сравнительно со средствами казначейства и с достигнутыми результатами); ни казенные, ни пожертвованные частными лицами деньги не были по пути украдены чиновниками, но пошли на то дело, для которого предназначались. И все-таки этого было мало, и благотворительность оказывалась бессильной в борьбе с бедствием. Смертность, все возрастая, являлась самым грозным из всех бедствий этого времени. Призрак смерти всей нации витал над образованными классами, ежедневная угроза личной гибели давила крестьян, уволенные сотни тысяч рабочих с общественных работ страшились эмигрантских пароходов, казавшихся (и бывших для многих) пловучими гробами; работы не находили; милостыни не у кого было просить. Число преступлений возрастало, число казней и ссылок в Австралию повышалось параллельно. Голодное лето сменилось голодной зимой. Пришел новый год, наступил февраль.