Сочинения. Том 1 - Евгений Тарле

«Они скверные подданные, а как бунтовщики — еще хуже», — сострил в те дни один старичок, следивший за происшествиями. Многие не могли простить О’Бриену его внезапной попытки. Они были того мнения, что в марте 1848 г. восстание удалось бы или по крайней мере имело бы больше шансов, потому что под влиянием европейских событий, оживления чартизма в Англии, довольно сочувственного отношения католического духовенства революционеры имели под собой серьезную почву, даже без особой подготовленности чисто военной, технической. Если бы, пропустив этот момент, они отложили восстание на осень и зрело подготовились, то тоже, может быть, были бы известные шансы. Но затевать дело ни весной, ни осенью, а среди лета, когда боевого настроения в народе и (после парижских июньских дней) сочувственного отношения в духовенстве уже нет, а подготовки еще нет, значило идти на верную гибель. Лица, порицавшие О’Бриена, говорили, что делать внезапные сюрпризы в таком деле совсем непозволительно и не оправдывается никакими соображениями. Указывали, что не было все время денег, а между тем (но уже после поражения при Баллингэри) из Америки прибыли десять тысяч фунтов стерлингов, отосланные в Ирландию со всей поспешностью, едва лишь пришла весть о внезапном решении О’Бриена. Клубы тоже, захваченные врасплох, не успели мобилизовать своих сил: значит, были и деньги, и люди, но внезапность дела помешала использовать то и другое. Далее, указывали и на нежелание О’Бриена привлечь крестьян обещанием перемен в аграрном строе, на равнодушие крестьян к чисто политическим вопросам, на незнание крестьянства. Критики и горечи было много. И прежде всего, основываясь на мнении, что для успешной войны нужен как энтузиазм, так и обоз, упрекали О’Бриена, что он бросился в борьбу, надеясь на людей, у которых не было в данный момент ни того, ни другого.

Начались политические процессы и осуждения. Процесс О’Бриена длился девять дней и закончился 9 октября (1848 г.). До суда все время он сидел в строжайшем заключении; судоговорение происходило в Клонмэле. Подсудимый ничего не отрицал из тех фактов, которые происходили за короткий период восстания. Его обвиняли в наиболее тяжкой форме государственной измены; член английского парламента, потомок одной из царствовавших некогда в Ирландии династий, человек, снискавший себе общее уважение среди самых различных ирландских партий, он привлекал к себе особенное внимание. Во время процесса обвинение утверждало, что именно влияние французской февральской революции могущественно содействовало тому, что О’Бриен примкнул к партии решительного переворота; защита этого пункта не оспаривала. Дело защиты на той почве, на которой велся процесс вообще, было совершенно безнадежное. О’Бриен держался все время вполне спокойно и столь же спокойно выслушал обвинительный приговор присяжных. Председатель суда лорд Блэкборн предложил ему воспользоваться обычным правом заявить, что он находит нужным в своих интересах, перед постановлением приговора о наказании. О’Бриен встал и сказал громким голосом: «Милорды, я не намерен входить в какое-либо отстаивание своего поведения, как бы мне ни хотелось воспользоваться случаем сделать это. Я вполне удовлетворен сознанием, что я исполнил свой долг по отношению к моей стране, что я сделал только то, что, по моему мнению, входило в обязанности каждого ирландца. И я теперь готов перенести последствия того, что я исполнил свой долг по отношению к родине. Приступайте теперь к вашему приговору». Тогда председатель, обращаясь к прочтению приговора, сказал, что ввиду просьбы обвинивших подсудимого присяжных заседателей суд сообщит вице-королю о ходатайстве присяжных в пользу смягчения наказания. Вместе с тем лорд Блэкборн изъявил горестное сожаление об отсутствии всякого раскаяния у подсудимого. «О, если бы вы посмотрели на ваше преступление, как смотрит на него каждое разумное существо; если бы вы почувствовали и сознали, что оно на самом деле в основе столь же противно интересам человечества, наставлениям и духу исповедуемой нами божественной религии, насколько и враждебно положительному закону, тому закону, насилие над которым сопровождается теперь потерей вашей жизни. Те немногие слова, с которыми вы обратились к суду, не позволяют мне — говорю это с величайшей грустью — распространяться дальше об этом предмете. Теперь только остается суду произнести смертный приговор. Этот приговор состоит в том, что вы, Вильям Смит О’Бриен, будете взяты отсюда и отведены в место, откуда вы пришли, оттуда отвезены на плетенке к месту казни, и там будете повешены за шею, пока вы не умрете, затем ваша голова будет отделена от туловища, а туловище разделено на четыре части для того, чтобы о этими частями было поступлено, как сочтет за благо ее величество».

Спустя несколько дней смертный приговор постиг Мак-Манэса, О’Донога, Мигира. Впоследствии участь осужденных была смягчена, несмотря на энергичные их протесты против этого смягчения; они были сосланы в каторжные работы в Австралию. Отчаянная попытка Лэлора начать восстание уже после разгрома и ареста «Молодой Ирландии» окончилась убийством одного из полисменов и одного из инсургентов. Мрачный всюду конец 1848 г. был тяжел в Ирландии. «Что касается служения Ирландии, — писал Лэлор Чарльзу Даффи, когда уже все было потеряно, — то от служения Ирландии, какова она есть, я отказываюсь. Гробовая крышка захлопнулась над последней надеждой нынешнего поколения».

Одни плыли в Австралию, закованные в ручные и ножные кандалы; другие сидели в тюрьмах, третьи находили и для себя место на эмигрантских пароходах, увозивших в Америку целыми десятками тысяч в течение всего 1848 г. ирландских крестьян. Страница, которую «Молодая Ирландия» вписывала в историю своей земли, была закончена.

Один из самых влиятельных органов («Edinburgh Review») не мог воздержаться от восторга перед деятельностью вице-короля, лорда Кларедона: «Вместо того, чтобы агитация сокрушила правительство, само правительство, при аплодисментах всей империи, с триумфом сокрушило агитацию».

Впечатление легкости и полноты победы было чревато последствиями, ибо соединялось с почти презрительным отношением к побежденным. Это чувство держалось довольно долго, не даром же такой знаток Англии, как Монтескье, сказал об англичанах, что они не любят отрешаться от чувства презрения («ils ne reviennent pas du mépris» [52]). Поэтому и пробуждение Ирландии оказалось для Англии в 60-х годах таким болезненным. Но в эпоху разгрома «Молодой Ирландии» не только англичане, а и враги их, еще не представляли себе, какую новую форму борьбы выберет то поколение, которое в годы голода и восстания только выходило из детского возраста.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ [53]

1

Крушение революционных попыток 1848 г. в связи с все усиливавшейся эмиграцией, в связи с все растущей смертностью создало в Ирландии 50-х годов глубокую общественную реакцию. Апатия, владевшая страной в 50-х годах до выступления фенианства, носила гораздо более злокачественный, так сказать, характер, нежели, например, некоторая общественная реакция, наблюдавшаяся в Ирландии впоследствии, в 70-х годах, до Парнеля, или в 90-х, после смерти Парнеля. За это десятилетие (1849–1859 гг.) политический пессимизм приводил одних к полному, безнадежному равнодушию, других — к отчаянию. На почве этой общественной реакции оказалась тщетной единственная сделанная за эти печальные годы попытка опять возобновить борьбу за лучшее будущее голодающего народа. Эта попытка была сделала эпигонами разгромленной в 1848 г. «Молодой Ирландии», и отметить ее в нескольких словах следует хотя бы потому, что ее полная неудача также была одним из психологических моментов, на время отвративших ирландскую молодежь от всяких попыток конституционной, легальной борьбы и толкнувших впоследствии многих на путь фенианской деятельности.

Вот в чем эта попытка заключалась.

Даффи, Кроуфорд, Лэкэс, Мур и другие решили воспользоваться всегда существовавшими в разных частях Ирландии течениями в пользу аграрной реформы и основали в 1852 г. «Лигу юга и севера», которая имела целью добиться у парламента серьезных перемен в области арендных отношений. Конечно, ввиду упадка настроения под влиянием обидных воспоминаний о 1848 г., ввиду страшного опустошения страны после голода и непрерывно шедшей эмиграции эта лига надеялась главным образом на мирные средства и на парламентскую деятельность. Эпигоны «Молодой Ирландии» видели в этом не отказ от былых своих взглядов, высказанных в эпоху борьбы с О’Коннелем, а обусловливаемое временными обстоятельствами обращение к такому средству, которое отвергалось ими и прежде только в качестве исключительного, каким оно должно было быть по воззрениям О’Коннеля. Установление более выгодных для арендаторов условий земельного держания, большая определенность и большая длительность сроков аренды, обеспечение арендатора от произвола лендлорда, признание за арендатором прав на возмещение расходов по улучшениям в хозяйстве, произведенных им на земле лендлорда (в случае если лендлорд выселит его с занимаемого участка), — таковы были главные домогательства новообразованной лиги. Между прочим, лига агитировала в пользу учреждения в каждом округе особой ассоциации фермеров и сочувствующих им лиц, чтобы путем морального давления, угрозой общественной опалы и отлучения (слово «бойкот» еще не существовало) препятствовать кому бы то ни было селиться на участке, откуда несправедливо, был выгнан прежний арендатор. Католическое духовенство, после поражения революционеров более чем когда-либо приверженное идее повиновения английскому правительству, провалило эту лигу в простом народе, а всякие расчеты на борьбу в парламенте пришлось оставить, после того как двое из самых способных и многообещавших ирландских депутатов — Киг и Сэдлайер — оказались сознательными обманщиками, политическими авантюристами, которые по соображениям личной карьеры изменили делу борьбы за аграрную реформу и соединились с правительством и поддерживаемыми им в данном случае католическими епископами, видевшими в Даффи и его друзьях опасных демагогов. Киг и Сэдлайер внесли глубокую деморализацию в ряды парламентской ирландской партии 50-х годов и окончательно свели к нулю эту и без того слишком слабую группу. Даффи уехал вовсе из Ирландии и на долгие годы в Австралию, не возвращался более к политической деятельности на родине.