Семь столпов мудрости - Лоуренс Аравийский

Когда мы вышли на более твердый участок, на поверхность которого выступали обломки камней, к шуму водопада прибавился новый, лязгающий звук поезда, медленно приближавшегося со стороны Галилеи. Реборды колес пронзительно визжали на закруглениях пути, и над ущельем поднимались клубы пара от тяжело пыхтевшего паровоза. Серахины отставали. Их вел за нами Вуд. Мы с Фахдом взяли правее и в свете огня от паровозной топки увидели открытые платформы с людьми в хаки, возможно пленными, ехавшими в Малую Азию.

Мы прошли немного дальше и наконец увидали внизу, в бездонной черноте долины, что-то еще более черное, а у другого конца – вспыхивавший и гаснущий свет. Мы остановились, чтобы получше рассмотреть его в бинокли. То был мост, представший перед нашими глазами с этой высоты как будто на карте, с палаткой для охраны, стоявшей под темной стеной противоположной насыпи, над которой гнездилась деревня. Все было объято тишиной, нарушавшейся лишь шумом потока, и неподвижно, кроме пляшущего пламени костра перед палаткой. Вуд, чьей единственной обязанностью было повести группу дальше в случае моей гибели, изготовил индусов для обстрела палатки охраны, если этого потребовали бы обстоятельства. Али, Фахд, Мифлех и остальные с людьми племени бени сахр и с носильщиками динамита двигались дальше, пока мы не нашли тропу к ближайшему устою моста. Мы цепочкой пробрались по ней незамеченными, так как наши коричневые плащи и испачканные рубахи отлично сливались с высившимся над нами массивом известняка и с уходившими вниз обрывами, и спустились к рельсам прямо перед началом закругления пути, ведшего к мосту. Там все остановились, а мы с Фахдом поползли дальше. Мы добрались до опоры моста и продолжали двигаться, пряча лица в тени от рельсов, пока почти не уткнулись в серый скелет подвесной фермы. В шестидесяти ярдах от нас, на противоположной стороне ущелья, мы увидели одинокую фигуру часового на фоне другого устоя. Пока мы смотрели на него, он принялся расхаживать взад и вперед перед своим костром, ни разу не ступив ногой на сооруженный на головокружительной высоте мост. Я лежал и смотрел на него как зачарованный, как если бы забыл о нашем плане или чувствовал бы себя совершенно беспомощным, тогда как Фахд пополз назад вдоль стенки опоры, туда, где она ясно выступала из склона горы.

Это было плохо, так как я хотел подорвать саму ферму. И я пополз за носильщиками динамита. Прежде чем я дополз до них, раздался громкий стук упавшей и с грохотом покатившейся с высоты винтовки. Часовой остановился и оглянулся на этот звук. Он увидел высоко наверху, в свете медленно поднимавшейся луны, заливавшем ущелье и превращавшем это зрелище в прекрасную картину, пулеметчиков, перебиравшихся на новую позицию в отступавшую тень. Он громко закричал, потом поднял винтовку и выстрелил, продолжая звать караул. Возникло полное замешательство. Невидимые люди бени сахр, пригнувшись, бежали по узкой тропе над нашими головами, беспорядочно стреляя. Охрана моста бросилась в траншеи и открыла беглый огонь по вспышкам от выстрелов наших винтовок. Индусы, захваченные врасплох на ходу, не смогли изготовить к бою свои «виккерсы» и обстрелять палатку до того, как она опустела. Перестрелка стала всеобщей. Залпы турецких винтовок, отдававшиеся эхом в узком ущелье, сопровождались ударами пуль в скалы за спинами нашего отряда. Серахинские носильщики знали от моих телохранителей, что динамит от попадания пули взрывается, и когда вокруг засвистели пули, они побросали его в пропасть и убежали. Али бросился к нам с Фахдом на затемненный уступ, где мы оставались незамеченными, но были в руках противника, и объявил, что динамит теперь покоится где-то на дне ущелья.

О том, чтобы доставать его оттуда посреди ада завязавшейся перестрелки, не могло быть и речи, и мы благополучно поднялись по горной тропе через завесу турецкого огня на вершину. Там мы обнаружили недовольных Вуда и индусов, сказали им, что все кончено, и поспешили обратно к каменной пирамиде, где серахины уже карабкались на своих верблюдов. Мы, как могли, быстро последовали их примеру и погнали верблюдов резвой рысью, пока турки громогласно обсуждали случившееся на дне долины. Жители ближайшей деревни Турры услышали шум и тут же присоединились. Проснулись и другие деревни, по всей равнине замелькали огни.

В своем стремительном движении мы настигли группу крестьян, возвращавшихся из Дераа. Серахины, огорченные и раздраженные ролью, которую им пришлось сыграть (или тем, что я мог бы назвать поспешным отступлением), затеяли ссору и обобрали их дочиста.

Несчастные, подхватив своих женщин, обратились в бегство с душераздирающими мольбами о помощи. Их вопли, разбудившие всех в округе, услышали в Ремте. Оседлавшие верблюдов мужчины вернулись, чтобы напасть на нас с фланга, и на протяжении нескольких миль вокруг нас звучали ружейные залпы.

Мы оставили грабителей-серахинов с их добычей и поехали дальше в угрюмом молчании, насколько нам удавалось, держась вместе, в походном строю. Мои обученные люди с удивительным вниманием помогали подниматься упавшим, сажали к себе за спину тех, чьи верблюды получали слишком тяжелые повреждения, чтобы следовать принятым аллюром в общем строю. Грунт все еще оставался топким, а разрыхленные участки были еще более труднопроходимыми, чем раньше, но за нами осталось бесчинство, заставлявшее и нас, и верблюдов напрягаться из последних сил, словно какая-то свора гнала нас в убежище в горах. Наконец мы добрались до предгорий и по улучшившейся дороге ехали туда, где нас ждал покой, по-прежнему изо всех сил подгоняя изнуренных верблюдов, так как близился рассвет. Постепенно преследовавший нас шум затих, последние отставшие вернулись на свои места в строю, повинуясь замыкавшим колонну нам с Али ибн Хусейном, не скупясь раздававшим удары.

Рассвело как раз в тот момент, когда мы вышли к железной дороге. Вуд, Али и командиры, двигавшиеся теперь впереди, чтобы разведывать путь, развлекались обрезанием телеграфных проводов, попадавшихся во многих местах на нашем пути. Прошлой ночью мы перешли через линию перед тем, как взорвали мост в Тель-эль‑Шехабе, отрезав таким образом Палестину от Дамаска, а теперь лишали телеграфной связи Медину после всех пережитых мучений и опасностей. По-прежнему сотрясавший воздух справа от нас гром пушек Алленби был горьким аккомпанементом нашей неудачи.

Вставал серый рассвет, предвещая такой же серый моросящий дождь, который не замедлил и разразиться, – мягкий и безнадежный, будто смеявшийся над нашими верблюдами, на разбитых ногах тащившимися к Абу-Саване. На закате мы добрались до длинного водоема, и там те, кто оставался в ожидании нашего возвращения, с интересом подробно расспрашивали нас о нашей неудаче. Мы были глупцами, буквально все в равной степени, и поэтому бессмысленно было злиться и раздражаться. Ахмед и Авад снова подрались, юный Мустафа отказался варить рис, Фаррадж и Дауд лупили его, пока он не расплакался. Были избиты двое из слуг Али, и ни один из нас или из них не обратил на это ни малейшего внимания. Мы болезненно переживали провал рейда, наши тела были изнурены почти стомильным походом по отвратительной местности в отвратительных условиях, от заката до заката, без привала и без еды.