Жестокий век - Исай Калистратович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
XVI
На войлок насыпали сырого песка. Тэмуджин разровнял его, потом нагреб кучу, ладонью округлил вершину.
– Мухали, показывай, кто где стоит.
Мухали стал на колени, ножом сделал несколько черточек.
– Тут, в середине, найманы, на левом крыле меркиты, на правом – ойраты и Джамуха.
Рядом горел огонь, возле него толпились нойоны, к ним подъезжали порученцы – туаджи, о чем-то спрашивали и уносились в темноту. Заложив руки за спину и затолкав под широкий пояс указательные пальцы, Тэмуджин ходил вокруг песка, прижмуривал то один, то другой глаз, словно бы прицеливаясь.
– Будем бить Таян-хана или ждать, когда он ударит?
– Зачем ждать – бить надо, – сказал Мухали.
– У него воинов больше, чем у нас…
– Больше, – согласился Мухали, сел, скрючив кривые ноги. – Но Таян-хан побаивается.
– Почему так думаешь?
– Своих воинов поставил очень плотно, плечо к плечу. Рыхлое у него войско, хан Тэмуджин. Потому-то сбил потуже. Нам от этого – польза.
– Хорошо подметил, Мухали. Глаз у тебя острый. Напрасно Таян-хан так поставил своих воинов. Стрела, пущенная в плотный табун дзеренов даже неумелым стрелком, всегда найдет цель. Будем бить. А как?
Над песчаным бугорком наклонился Хасар. Огненные блики заиграли на сверкающих доспехах, от широкой ярко-красной накидки упала тень, закрыв песок. «Опять вырядился, селезень!» – подумал Тэмуджин, захватил пальцами край накидки, легонько подергал.
– Снял бы ты это, а? Найманы скажут: «Бедный брат у хана Тэмуджина – свой шатер на себе носит».
– Что мне найманы! Меня мои воины отовсюду видеть должны… Я думаю, брат, так: главные силы Таян-хана стоят в середине, вот по ним и надо ударить как следует. Переруби у бочки обруч – она сама рассыплется. Наши главные силы, отданные твоим соизволением мне, поставим так. – Он взял из рук Мухали нож, нарубил на песке коротких зарубок – одну за другой. – Я поведу тысячи и рассеку найманское войско надвое. – От зарубок к подножью бугорка Хасар провел глубокую борозду.
Ничего нового Хасар не придумал. Он хотел вести битву так же, как ее вел сам Тэмуджин, когда был прижат к горам Ван-ханом. Ни одна битва не бывает похожа на другую. То, что в одной приводит к победе, в другой может принести поражение. Однако, зная обидчивость Хасара, ничего этого Тэмуджин не сказал, похвалил:
– Хорошо, очень хорошо… – Опустился на колени рядом с Мухали. – Но, но… Таян-хан посторонится, пропустит несколько твоих тысяч, потом – хоп! – Поставил ладони на ребро, сомкнул их, перерезав борозду. – Стиснет, как хрящик в зубах, пожует и выплюнет. Давай, Хасар, подумаем еще. Нойоны, идите поближе.
Время близилось к полуночи, когда обо всем уговорились. Тэмуджин поднялся, положил руки на затылок, выгнулся всем крупным телом – рыжая борода торчком, шапка съехала на макушку.
– Ох-хо! Ну, все, что надо, мы сделали. Остальное в воле вечного синего Неба. Всем спать!
В походную юрту не пошел, бросил на землю у огня войлок, в голову положил седло, лег. Нойоны разошлись к своим тысячам. Стало слышно, как возносит молитвы Небу Теб-тэнгри. Он ходил вокруг одинокого огонька, звенел подвесками, железный посох с рукояткой в виде головы лошади гулко бил по сухой земле. Повернулся на спину. Низко над головой висели крупные звезды, их свет колол глаза. Прикрыв веки, он заставил себя не думать о завтрашнем дне. Беспокойное бормотанье шамана, звон его подвесок не давали забыться сном. Совсем не к месту вспомнил Ван-хана таким, каким видел в последний раз, – слабый, больной старик с запавшими глазами. Сейчас эти глаза маячили перед ним, безмолвно укоряя. Он часто видел его таким, и на душу ложилась тяжесть. Ожесточенно подумал: «Сам виноват, старый дурак, сам!»
Утром его подняла на ноги дробь барабанов. Сначала где-то далеко, в стане найманов, призывно пропела труба, едва умолкла, ей откликнулся большой барабан: бум, бум, бум – круто покатилось с сопки, следом зачастили малые барабаны; дробь подхватили в его стане, и будто град обрушился на долину.
Взошло солнце и, едва блеснув, скрылось в мутно-черную, с белесыми дождевыми свесами тучу. Воины уже сидели на конях, тысячи стояли каждая на своем месте, ждали сигнала. Тэмуджин расположился на вершине невысокого увала. Отсюда видно было далеко не все. И он приказал прикатить телеги, поставить их одну на другую. Кешиктены быстро возвели башню высотой в три человеческих роста, надежно стянули ее веревками, настлали сверху войлоков. Хлебая горячий, обжигающий губы шулюн, хан посматривал на тучу. Она быстро приближалась, застилая белыми свесами очертания сопок, порывистый ветер вертел, лохматил траву, сгибая метелки дэрисуна. Подскакал Джэлмэ. Покосился на тучу, спросил:
– Скоро ли начнем, хан Тэмуджин?
– Жди, Джэлмэ, стой на своем месте.
Кешиктены помогли ему взобраться на телеги. Под его грузным телом, под напором ветра башня покачивалась и скрипела. За его спиной теснились кешиктены и запасная тысяча под началом нойона Архай-Хасара, впереди, прячась в лощинах, таились главные силы под началом брата Хасара, и на виду стояли тысячи алгинчи – передовых: Джэлмэ, Субэдэй-багатура, Джэбэ, Хубилая. Им предстояло самое трудное – начать. На правом крыле темнели, едва угадываясь, тысячи Боорчу, на левом – уруты и мангуты Джарчи.
Крупные капли дождя застучали по спине. Все чаще, чаще, и полилось… Струи дождя больно секли лицо, халат разом промок насквозь, и холодная вода поползла по телу. Он сгорбился, натянул на уши войлочную шапку. Дождевая завеса скрыла от взоров и найманское, и его собственное войско. Кешиктены, воины тысячи Архай-Хасара, попрыгали с седел, попрятались под брюхо коней. Он хотел было слезть и пойти в юрту, но, взглянув еще раз на мутное небо, увидел, что дождь вот-вот перестанет: туча уплывала в сторону найманского войска.
Еще падали последние редкие капли, а он поднялся, скрестил над головой руки. По сырой земле, вскидывая ошметки грязи, передовые тысячи вслед за грозой ринулись на врагов.
Ветер смел с неба клочья тучи, выглянуло солнце.
Перед огромным войском четыре его передовые тысячи выглядели жалкими кучками. У Тэмуджина заныло сердце – вдруг все они ошиблись? Погибнут его самые лучшие воины…
Тысячи налетели на строй найманов, отскочили, снова бросились вперед. Так псы наседают на неповоротливого медведя – кусают и отскакивают, уворачиваясь от тяжелых лап. Кусают и отскакивают. Молодцы! А ну еще! Еще!
Найманский строй задвигался, начал ломаться, вытягиваясь вслед за его передовыми тысячами. Это и нужно. Ну, Джэлмэ, еще немного!
Подскакал Хасар, прямо с лошади, как рысь на дерево, взлетел на тележную башню, горячими глазами впился в сражающихся.
– Пора, Тэмуджин! Пора! – Голос Хасара подрагивал от нетерпения.
– Подожди. Ближе подманим.
Строй найманов ломался все больше, вытягивался вперед острым соском. Разозленные воины Таян-хана, теряя рассудок, гнались за его передовыми, посаженными на отборных коней. Все ближе и ближе к тысячам Хасара, замершим в долине.
– Пошел! – крикнул Тэмуджин.
Хасар скатился вниз, взлетел в седло, ветер полоснул накидку, раскинул во всю ширь. Огненной птицей подлетел Хасар к своим воинам, выхватил меч:
– Вперед, багатуры!
– Хур-ра! – откликнулись воины, выскакивая из долины.
Найманы, гнавшие передовые тысячи, были смяты, воины Хасара вломились в строй врага. Началась ожесточенная сеча, в нее втягивались все новые и новые воины. Найманы было попятились, но вскоре оправились, остановились, а затем начали и теснить
