Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов

В тот недавний вечер, когда он показал ей каменного великана, она сказала: "Димка! Ведь я тебя совсем не знаю, оказывается!" И это было правдой, с каждым днем она убеждалась в этом все больше и больше...

* * * *

До развилки дорог, где росла старая корявая сосна, они дошли молча, уже в сумерках. Димка постоял, прислонившись плечом к сосне, глядя на Звенигору. Каменный великан был на месте, он безмолвно смотрел в темнеющее небо. Будто успокоившись, что тот никуда не делся, Димка опустился на землю. Она тоже села.

- От Семки-то все письма нету и нету, - негромко сказал он некоторое время спустя.

- Придет еще, Дим.

Он чуть приметно, сдерживая себя, вздохнул. И опять долго молчал.

- Пошли в деревню, Дима. Уже ночь. А то Володька зашипит: "Шляетесь, скажет, черт вас знает где, полуночники..."

В Михайловке ребята спали в просторном и теплом амбаре, и Владимир Савельев по-прежнему был их главным начальником, он строго следил, чтоб к ночи все собирались из карантинов, и, хотя дом его был рядом, спал тоже в амбаре.

- Ты никогда не думала, что мы умрем? - неожиданно спросил Димка.

- Да ты... ты что?! - воскликнула она громко, испуганно. Схватила его за плечо и тряхнула, будто прося опомниться. - Ди-им?!

Он осторожно снял с плеча ее руку, но не отпустил, держал и держал в своих горячих ладонях, затвердевших за лето от стеблей осота и сурепки, которых пришлось выдергать на хлебных полях невообразимое количество, от тяжелых, будто каменных, черенков кос и вил. Ганка попробовала было отнять руку, но он держал ее крепко, и она лишь дышала все сильнее и громче.

- А я вот все думаю: родится человек, ходит по земле, что-то делает, а потом... потом его не становится на земле, он исчезает без следа. А тут все так же деревья растут, листьями шумят. И все так же он, этот каменный великан, смотрит в небо. Днем смотрит, ночью смотрит. В лицо ему то снег сыплет, то дождь мочит. А он все глядит куда-то, все глядит...

- Ты ненормальный!

- Это правда, - вздохнул Димка, отпустил ее руку. - А что мне делать?

От такого вопроса она растерялась.

- Я... не знаю, Дима, - сказала она еле слышно. - Тебе что, тяжело?

- Да нет. Обидно только, что люди умирают.

- От природы ж так, Дима, - попробовала она в чем-то возразить, в чем-то поддержать его, хотя чувствовала, что делает это неумело. - Все живет, а потом умирает. Не только люди. Деревья вот, леса, реки даже... По географии мы учили - сколько на Земле высохших русел...

- А надо, чтоб не было смерти на земле. Не было! - упрямо сказал он.

- Ну, так же не бывает! - воскликнула девушка, чуть не плача, быстро поднялась на ноги. Но, молча постояв, опять опустилась рядом с ним. - А говоришь ты хорошо, Дима...

Он улыбнулся в темноте, она этого не видела, но почувствовала. Ей захотелось вдруг положить голову ему на плечо и так посидеть молча, но она не решилась. Не решилась, но знала, что когда-то так и будет, на душе у нее стало легко и светло.

- А вот сейчас, в этот миг, о чем ты думаешь? - спросила она. - Только честно.

- Сейчас? А я не думаю сейчас. Я вот смотрю на его каменное лицо, и в голове у меня... слова просто.

- Какие слова?

- Да вот... "На горе высокой, длинной богатырь лежит былинный..."

- Это как? - ничего не поняла она.

- Что - как?

- Это ж... стих, что ли? - Она даже привстала перед ним на коленях.

- А я почем знаю, - сказал он, опустив голову. Голос его был грубоват. Никакой это не стих. Так...

Вечерняя мгла медленно и неостановимо растекалась по всей поверхности земли, сумерки становились все гуще, деревья темнели и темнели.

- Ты... стихи, что ли, умеешь складывать?! - спросила Ганка еле слышно, задыхаясь.

- Ничего не умею, - мотнул он головой. - Выдумала тоже! Пошли домой. - Он поднялся и пошел, но через несколько шагов остановился. - Привязалась, а теперь еще выдумала...

Но он сказал ей неправду. Он умел, как она выразилась, "складывать" стихи. Слова как-то сами собой появлялись у него в голове, укладывались в строчки, и строчки эти легко рифмовались. Он обнаружил эту особенность в себе давно, но стеснялся или даже боялся ее, никому о ней не говорил, а втайне на случайных клочках бумаги записывал различные строчки и четверостишия.

Однажды вечером, когда работали еще на прополке, он долго не мог заснуть, лежал и слушал, как где-то поблизости кричат перепела. Он осторожно поднялся, вышел из риги, постоял у стенки. День был, как всегда, жаркий, а теперь на землю упала прохлада, в той стороне, где были приречные луга, поднимался белесый туман, над Звенигорой вспыхивали, прокалывая мутное небо, первые звезды. "Спать пора, спать пора..." - все уговаривали кого-то перепела, потом где-то в кустах, недалеко от риги, ухнула сова, и перепелки сразу умолкли. Пахло остывающей сосновой смолой. Димке почему-то было грустновато, он присел на травянистую землю у стенки риги, ожидая чего-то, еще каких-то звуков умирающего дня. Но теперь было тихо, и ему вдруг захотелось описать стихами эту тишину, этот вечер, в голове завертелась первая строчка: "Холодный вечерний воздух... Холодный вечерний воздух..." Он нащупал в кармане огрызок карандаша, который все время носил с собой, достал старое Семкино письмо и в полутьме, быстро, без всяких помарок и исправлений, набросал на краю листка, где было свободное место:

Стылый вечерний воздух

Густо пропах смолой.

Солнце, рассыпав звезды,

Спряталось за горой.

"Спать!" - перепелка запела.

Ухнула глухо сова.

И от росы побелела

На луговинах трава...

[Здесь и далее стихи написаны Владимиром Фирсовым.]

Написал это - и поразился: ведь у него получались, кажется, стихи, настоящие стихи! Первое слово "холодный" как-то само собой заменилось на "стылый", и он почувствовал, что это лучше и правильнее, воздух действительно был не холодный, он, нагретый за день, потихоньку остывал, становился стылым.

Теперь у него есть старый, обтрепанный блокнот, куда он записывает всякие пришедшие на ум слова и строчки; об этом блокноте никто не знает, и он ни за что никому о нем не скажет, даже Ганке, бесшумно шагающей сбоку. И зря он ей сегодня сказал о тех строчках, которые звенели весь вечер у него в голове...

Когда они подходили уже к Михайловне, Ганка неожиданно тронула его за руку.

- Дим! Звенигора высокая, но ведь не длинная. Про нее как-то и нельзя сказать, что она длинная, а?

- Ну... это, наверно, правильно. Слово другое надо поискать. Я найду...

Он проговорил это и остановился, посмотрел на нее хмуро и недоброжелательно.

- Что? - спросила она виновато.

- Ты... Я прошу - никому ничего не говори про это. Понимаешь?

Она поняла, о чем он просит и почему просит. И серьезно ответила:

- Ладно, Дима.

* * * *

К Ноябрьским праздникам, когда лег первый белый снежок, всем стало известно, что директором Шантарского завода назначен генерал Миронов Александр Викторович, отец Наташи, приезда его в Шантару ждали со дня на день.

Со времени смерти Нечаева обязанности директора исполнял Хохлов, за три месяца с работой освоился великолепно. Впрочем, "освоился" - это даже не то слово, нечего ему было осваиваться, различные заводские службы, сложное и громоздкое производство было для него как вода для рыбы, и, попав в эту стихию, он почувствовал в себе необыкновенный прилив энергии, помолодел даже и возбужденно заявил Кружилину:

- Спасибо, Поликарп Матвеевич! Ну просто, знаете, великое спасибо! Вернув на завод, вы меня возродили заново из пепла, как говорится... Надеюсь, вы понимаете, что я не о должности говорю? Слишком уж ответственная работа, знаете, не для меня, я не рожден для этого. Работая в райисполкоме, я старался, но сознавал всегда, что был вам плохим помощником. И здесь я буду стараться, пока не назначат нового директора...

Хохлов не рисовался, он говорил искренне, Кружилин это знал, но все равно слова Хохлова были ему неприятны, и он прервал тогда его раздраженно:

- Да что ты, как баба, ей-богу! "Не рожден", "Не для меня"... Как будто кто-то специально рождается для руководящей работы! Так вот и определяется кем-то: ты - для такой работы, ты - для сякой... Да?

- Но, Поликарп Матвеевич... - захлопал глазами Хохлов. - Я же, так сказать, иносказательно...

- А я не иносказательно, а прямо говорю. Какую работу, исходя из наших способностей, партия нам поручит, такую мы и обязаны делать, отдавая ей все силы. И в райисполкоме ты был хорошим помощником. И здесь... Ты знаешь мнение райкома и обкома. Мы рекомендовали тебя, куда положено, в этой должности утвердить. И кончим разговор.

- Ну, извините, извините, - пробормотал Хохлов.

И вот, несмотря на мнение райкома и обкома партии, директором завода назначен Миронов. Кружилин теперь сожалел о тех резких словах. Теперь получалось, что по способностям Иван Иванович как бы не дорос до такой должности, это его, конечно, обидит.

Но как же, с радостью пришлось отметить для себя Кружилину, мало он все-таки знал этого человека! Когда вместе с Савчуком и исполняющим обязанности председателя райисполкома Малыгиным он пришел в кабинет к Хохлову и сообщил о состоявшемся назначении Миронова, Иван Иванович по привычке несколько раз хлопнул от неожиданности глазами, и тут же они у него засветились тем светлым и ясным светом, который никому и никогда не удавалось еще вызвать искусственно. Он сорвался с места, кинулся к дверям, крича: