Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * * *
После того дня, как уехал добровольцем на фронт Николай Инютин, что-то произошло с Лидой, дочерью учительницы Берты Яковлевны. Долговязый Колька будто увез с собой ее вечную желчь и все колючие слова, которые она постоянно рассыпала вокруг, и, лишенная этого, она сразу же сделалась растерянной и беспомощной, притихла. Да и все мальчишки и девчонки, работающие в колхозе, в чем-то изменились, словно в один день сделались намного старше, как-то реже затевались нехитрые ребячьи забавы по вечерам, совсем прекратились ссоры, которые раньше иногда бывали. Инютина провожали все - так распорядился председатель колхоза Назаров; узнав, что ученик их школы уезжает на фронт, освободил всех от работы на целый день и выругал деда Евсея Галаншина и Володьку Савельева, которые не хотели было давать подвод на станцию.
- Запрягай, сказано, четыре подводы! - повысил он голос. - Соображал-ка работать перестала? Свезешь мне ребятишек, обратно привезешь... Савельев Володька! Комиссаром при деде будешь.
- Да ладно, - нехотя буркнул Савельев. - Только и так кони измаянные.
- Без разговоров у меня! Деятели!
Николай Инютин прямо ошалел, когда они все высыпали гурьбой на перрон и, галдя наперебой, как воробьи, окружили его. В поношенном, выгоревшем на солнце, великоватом в плечах, видимо отцовском, пиджаке, он стоял возле заплаканной матери и молчаливой сестры Верки, был тоже хмур и бледен, сперва даже не мог и сообразить, зачем это они все явились сюда. А когда понял, губы его задергались, глаза заблестели, и, крутясь меж них, он бессвязно говорил:
- Это ж надо, а? Спасибо, что ж... Ведь такая даль из колхоза. Мам, Верка... Видите? Ну, прямо я... не предполагал.
Он это говорил и тер пальцем свой горбатый нос.
Позже других он увидел Ганку, стоявшую чуть в стороне, длинными руками разгреб всех, будто колосья в поле, шагнул к ней.
- И ты... пришла?
- Ага... - кивнула она. - Мы все приехали тебя проводить. Димка вот. Лида...
Губы у Николая опять дрогнули, он стоял перед ней, опустив тяжело длинные руки.
- П-понятно. Я так рад, что все... А Лидка где?
- Я здесь, Коля, - произнесла девушка негромко, смахнув слезу.
Он повернулся к ней, стоял какое-то время молча, спина его тоскливо горбилась. Он как-то странно оглядел ее всю, ощупал черными и грустными глазами ее загорелые под солнцем лицо, шею, крупную грудь. И опять, чуть заикнувшись, проговорил:
- П-понятно. Зачем плачешь?
- Я не плачу. Я думала, ты будешь в красноармейской форме. Почему не выдали?
- Выдадут. Нас сперва в Новосибирск. Там и выдадут, сказали. Счас вот поезд подойдет.
Потом Николай замолчал, и все примолкли. И в этой тишине он вдруг произнес отчетливо:
- Ты красивая, Лид. Я тебе буду писать, ладно?
Большие глаза ее совсем переполнились слезами, она, постояв еще столбом, всхлипнула, мотнула головой, повернулась и, рыдая на ходу, побежала прочь. Ганка и несколько девчонок с криком: "Лида, Лида!" - бросились за ней, Николай смотрел на все это с грустью, все потирая горбатый нос, а перед ним вертелся Андрейка и попискивал, как птенец:
- Дядь Коля, дядь Коля... До свидания. Хорошо б и мне твой фронтовой адрес узнать. Да я боюсь, что не успею...
В суматохе тогда никто не обратил внимания на слова Андрейки, на то, что он впервые назвал его дядей.
Поезд действительно скоро пришел. Лида не появлялась до самого его отхода. Николай, высунувшись из опущенного окна дощатого пассажирского вагона, хватал на прощанье протянутые ему руки и, отвечая на крики провожающих, все искал Лиду глазами, но ее не было. Она выскочила из-за угла станции, когда скрипучий поезд уж тронулся, и, отбежав от здания на несколько шагов, остановилась, стала махать ему косынкой. И Николай махал ей рукой, не обращая теперь ни на кого больше внимания, даже на сестру и мать, махал до тех пор, пока состав не скрылся за поворотом.
Так Инютин Николай, вечно выдумывающий необычные вещи парнишка, который недавно еще пытался скрестить кроля с зайчихой и выпускал на уроках то воробья, то крысу, уехал воевать. С тех пор прошло уже несколько недель, снова сбежал на фронт Андрейка, в Михайловском колхозе, в Шантарском районе, на фронте и во всей стране произошло множество разных событий, и радостных и горестных, - а Николай Инютин все не писал Лиде, как обещал, но она верила, что он напишет, и в ожидании этого жила своей тихой теперь и замкнутой жизнью.
Эпидемия в Михайловском колхозе началась со второй бригады. Назаров немедленно рассредоточил по лесным карантинам весь скот, а ребятам, собрав их в риге, сказал:
- Теперь и вовсе обстановка фронтовая в колхозе. Не спасем скот - гибель колхозу. Помогайте, детки, просьба такая от правления. На прополке вы хорошо подмогли, теперь здесь давайте.
Назаров и Владимир Савельев назначили Димку "начальником карантина № 1" неподалеку от Михайловки, велели сделать загородку из жердей, куда отделили двенадцать коров. Выпускать их из загона было нельзя, каждый день ребята тяжелыми косами соскребали по глухим таежным углам перезревшую уже траву, девчонки сгребали ее, потом на бричке везли к карантину и сваливали в загон.
Жесткую, как проволока, траву косить было тяжело, но ребята этому научились. Не умели они лишь отбивать косы - это делал Володька Савельев, а то и сам председатель. Каждый день кто-нибудь из них обязательно наведывался в карантин узнать, как дела, не потекли ли у какой коровенки слюни.
Вечером приезжали две доярки с флягами, оставались тут до утра в старой, изодранной палатке, а ребята шли на ночлег в Михайловку. Утром, еще до восхода солнца, они возвращались, а доярки со своими флягами уезжали.
Так они и жили день за днем. Работа была не такой трудной, как на прополке, не изнуряла теперь жара, но все равно все уставали и изматывались, шуток и вообще разговоров было мало.
В один из последних вечеров августа, когда приехали доярки, Димка спутал выделенную их карантину лошадь и пустил пастись на ночь. Лида с остальными уже отправилась в Михайловку, Ганка еще плескалась в лесном ключе, отмывая пыль с лица и рук и явно поджидая его.
- Чего ты с ними не пошла? - спросил он, вешая на сук только что снятую с лошади уздечку.
- Да я... Чего тебе одному идти?
- А я не в Михайловку сейчас пойду.
- А куда ж?
- Да так... Может, туда, на развилку, схожу, откуда тот каменный великан виден.
- А зачем?
- Погляжу на него.
- Да зачем тебе снова на него глядеть?
Димка пожал плечами:
- Не знаю.
Он повернулся и пошел. Она тихонько двинулась за ним следом.
К Димке она относилась теперь не так, как прежде. Что произошло с ней за это лето, особенно после того случая на прополке, когда приезжал в бригаду секретарь райкома партии, она не знала, не понимала, но чувствовала - что-то произошло. Мир был полон теперь еще большей сложности и непонятности. Оно вроде все и понятно - ну, уехал добровольцем на фронт Николай Инютин, у которого были, оказывается, какие-то чувства к ней, он приходил даже к ней из Шантары прощаться... Он сильно обиделся на нее, и вот потом чем-то поразила его Лидка, он обещал писать ей, и хорошо, если напишет. Лидка тайно плачет, никто этого не видел, а она знает. Придет письмо - и Лидка перестанет плакать... На фронт убежал Андрейка... Он, Димка, помрачнел, когда узнал, и в сердцах сказал: "Ну, дуралей! Раздавят где-нибудь, как мышонка". - "Ты еще не вздумай, как он... Мать же тогда совсем одна останется", - зачем-то сказала она, Ганка. "Отвяжись ты со своими советами! Я что, вовсе болван, что ли?" ответил он ей резко и грубо, но она не обиделась, считая, что на ее необдуманные слова он так и должен был ответить... Погорел весь почти хлеб в колхозе, кроме ржи, которую они пололи, погорели все почти травы, сена колхоз заготовил совсем мало... На фронте разбили немцев под Орлом и вроде погнали их, два дня назад взяли Харьков, скоро, наверное, и Винницу освободят. А тут, в колхозе, тяжело, теперь вот еще скот болеет и дохнет, а зимой, все говорят, будет еще тяжелее... Да, все это само по себе понятно, но за этим за всем что-то есть огромное и непонятное, какой-то другой смысл, большой и важный, который пока не открывается. Но хоть и не открывается, а она уже ко всем событиям и явлениям относится не так легко и беспечно, как прежде. Вот и Димка... Она думала, что он просто молчаливый и угрюмый от природы, а это, вдруг открылось ей, не так. Он просто живет в каком-то своем мире, куда никого не пускает. Все о чем-то думает, все о чем-то размышляет. Она, Ганка, не раз замечала - смотрит он на что-нибудь, на облака, к примеру, и в глазах его... непонятно и что. Не то радость, не то тоска, будто он и не на земле в это время. А раз она видела, как он разглядывал хлебный колосок. Это был обыкновенный ржаной колос, сухой и щуплый. Димка рассматривал его со всех сторон, то поднося совсем близко к глазам, то отставляя. "Чего ты в нем такое увидел?" - спросила она. Он вздрогнул, выронил колосок, но тут же поднял. "Чего пугаешь?" - "Я не пугаю, я только спросила". - "Спросила... - промолвил он как-то со вздохом, устало, вышелушил зерна на ладонь, опять долго рассматривал. - Вот ты думала когда, что это такое?" - "Ну, хлеб, хлебные зернышки, чего же тут непонятного?" - "Многое, - ответил он и совсем по-взрослому добавил, окончательно поразив ее: - В сущности, из-за этих зернышек все войны на Земле получались. И раньше какие были, и вот эта, что сейчас идет".