Загадка XIV века - Барбара Такман

Ричард правил во времена все возраставшего напряжения, которое не уменьшилось после крестьянской революции. Банды рыцарей и лучников по-прежнему сеяли беспорядки, тяжелые налоги вызывали постоянные жалобы. Социальная угроза, не менее, чем религиозная, объединяла корону и церковь: дни единения Иоанна Гентского с Уиклифом прошли, и на высокие трибуны взгромоздились лолларды. В 1394–1395 годах они неожиданно разразились пламенной петицией — «Двенадцать умозаключений и истин о реформе святой церкви в Англии».

При поддержке нескольких членов нижней палаты, в том числе неугомонного сэра Ричарда Стери и другого рыцаря, состоявших в Тайном совете, лолларды подали в парламент написанную по-английски петицию о двенадцати реформах и представили ее на правах билля. Одновременно лолларды повесили свое воззвание на дверях собора Святого Павла и Вестминстерского аббатства. Этот документ отражал мнение людей, разочарованных церковью позднего средневековья; народ хотел верить, но его вере мешали материализм и идолопоклонство. Это были те же положения, о которых говорил Уиклиф, начиная с двух, самых опасных для церкви и священства: секуляризация церковной собственности и отрицание таинства пресуществления. Среди других пунктов, перечисленных в списке, лолларды ратовали за отмену безбрачия священников, поскольку это вело к нарушениям — ведь женщины «по природе своей слабы и несовершенны», что чревато многими ужасными грехами. Лолларды осуждали экзорцизм и освящение физических объектов, поскольку это не что иное, как плутовство, сходное с черной магией; они выступали против паломничества к деревянным и каменным изображениям, считая его разновидностью идолопоклонства. Десятый пункт положения был новым — отрицание права на убийство. Лолларды утверждали, что убийство в бою или по решению суда противоречит Новому Завету.

Епископы так встревожились из-за «Двенадцати умозаключений», что призвали Ричарда из Ирландии, где на тот момент монарх подавлял новые бунты. Король, разгневавшись, пригрозил уничтожить сэра Ричарда Стери и «предать его самой непотребной смерти», если когда-либо он нарушит данную им клятву. «Двенадцать умозаключений», однако, правитель уничтожить не мог. Идеология лоллардов нашла отклик у свиты Анны Богемской, и через этих людей идеи Уиклифа соприкоснулись с воззрениями Яна Гуса.

Слухи о сватовстве Ричарда дошли до Авиньона, и не всем это предложение понравилось. Филипп де Мезьер очень его приветствовал, поскольку оно отвечало интересам крестового похода, доволен был и герцог Бургундский: он считал, что это пойдет на пользу торговле. Однако враждебность второй половины столетия рассеять было не так легко. Герцоги Беррийский и Орлеанский возражали, и когда предложение выдвинули для обсуждения в совете, несколько человек выступили против него. Они заявили, что в отсутствие мирного договора между государствами брак выглядит странно. Если бы де Куси не был на тот момент в Италии, он, скорее всего, разделил бы это мнение. Инцидент, случившийся в том же году, показывает, что де Куси старался поддерживать официальные отношения между врагами даже во время перемирия. Когда Фруассар, готовившийся к поездке в Англию, попросил у него рекомендательные письма к Ричарду и его дядям, де Куси отказался писать королю, «потому что он француз», хотя и дал Фруассару такое письмо для своей дочери Филиппы. Если даже письмо королю Англии он посчитал неполитичным, то брак француженки с английским королем, должно быть, представлялся ему попранием всего святого.

В совете канцлеру Арно де Корби рекомендовали принять предложение, поскольку брачные узы должны были укрепить позицию английского короля против военной партии его страны. Интересы мира были важнее всего. В июле тысяча двести французских аристократов выступили в качестве эскорта английского посольства. Англичане с маршалом Ноттингемом во главе приехали в Париж для переговоров. Было достигнуто соглашение по вопросу приданого Изабеллы — восемьдесят тысяч франков, но без земли, а по вопросу перемирия стороны договорились на двадцать восемь лет. Впервые продолжительность перемирия была столь длительной, что доказывало искренние намерения воюющих стран, по крайней мере со стороны переговорщиков.

Если французы, на чьей земле шла война, уже настрадались, то многие англичане, к примеру герцог Глостер, еще не навоевались. Им казалось, что их обманули, французы, дескать, зачеркнули все то, что зафиксировал договор в Бретиньи. Они хотели сатисфакции, а предлагаемый брак навсегда их ее лишал. Свободных рыцарей и йоменов по-прежнему привлекала война и добыча, которую они намеревались найти на континенте. Простолюдины, страдавшие от прерванной торговли и тяжких налогов, возможно, хотели мира, но и им не нравился брак с французской принцессой. Они боялись, что Ричард слишком много отдаст французам; шептались по поводу Кале и насчет малолетней королевской невесты, да и с наследником престола по-прежнему все было непонятно, а это многих огорчало.

Из-за популярности Глостера и его влияния на лондонцев Ричард не осмеливался заключать альянс без согласования с герцогом и его партией. Более года прошло в стараниях заполучить это согласие. Французы послали Робера Отшельника, чтобы тот от имени небес призвал к миру и рассказал англичанам об опасности, исходящей от турок. Отшельник узнал об этом, пока путешествовал по Сирии. Вряд ли провидцы могли произвести впечатление на Глостера, пусть даже Робер и путешествовал с семью лошадьми за счет французского короля. В разгар своего разглагольствования Отшельник предупредил: «Тот, кто выступает или выступит против мира, дорого заплатит за это, будь он жив или мертв». Глостер резко ему ответил: «А тебе это откуда известно?» Робер мог только сказать, что на него нашло «божественное откровение», и герцог отнесся к его словам с равнодушием. Он по-прежнему был настроен против мира и говорил, что проклинает и презирает французов.

Встревоженный Ричард признался графу Валерану де Сен-Полю, сопровождавшему Отшельника, что Глостер пытается повлиять на людей, настроить их против мира, возможно даже «поднять против меня народ, а это очень опасно». Сен-Поль, практичный брат святого Пьера Люксембургского, посоветовал королю убедить дядю красивыми словами и подарками с тем, чтобы бракосочетание состоялось и мир восстановился. Тогда король соберет другой совет, он будет сильным и подавит всех бунтовщиков, а «французский король поможет вам в этом, даже не сомневайтесь». Политика, что тогда, что сейчас, опирается на деньги. Ричард пообещал Глостеру сто тысяч фунтов, графский титул для его сына, две тысячи фунтов в год и различными убеждениями и давлением добился неохотного согласия.

В марте 1396 года в Париже был заключен брак по доверенности и подписан мирный договор. От имени короля выступал Ноттингем. У Ноттингема появилась возможность добиться цели если не в бою, так в развлечениях. Де Куси был одним из тех, кто принимал английских послов во время их трехнедельного пребывания в столице. Английские бароны подписали брачный контракт, и Ричард сам в августе приехал в Кале, где на совещаниях с герцогом Бургундским показал себя другом Франции. Он согласился поддержать «путь уступок» и хотел убедить римского папу подать в отставку но, что более существенно, согласился уступить английский плацдарм в Бретани. Ричард отправился домой и сказал, что доложит условия мира своим соотечественникам, ибо, по его словам, «он не может твердо обещать мира без согласия всего английского народа».

В октябре он вернулся. Встреча с французским королем произошла с подобающим этому событию великолепием. На поле, на границе Кале, раскинули яркие шатры. Четыреста французских и четыреста английских рыцарей с мечами в руках выстроились в две шеренги, а короли прошли между ними навстречу другу к другу, каждый в сопровождении дядюшек. Встретившись, короли обнялись, а все восемьсот рыцарей встали на колени, и многие растроганно плакали. Последовали веселые встречи и пиры. Семилетнюю невесту, наряженную в алый бархат и обвешанную изумрудами, передали жениху, а архиепископ Кентерберийский в ноябре официально обвенчал ее в Кале с Ричардом. Ангерран де Куси не присутствовал на этих церемониях и не встречался со своей дочерью Филиппой, ибо он уже ушел с рыцарями и нобилями в последний крестовый поход средневековья.

Короли примирились, но все старые вопросы — оспариваемые границы и территории, феодальные присяги и репарации, Гиень и Кале — остались неразрешенными, и злость Глостера никуда не делась. Французы считали, что все почести, развлечения, золотые и серебряные дары, которые они обрушили на герцога из желания смягчить его антагонизм, были потрачены впустую. Он принял дары, но оставался все так же холоден, суров и скрытен. «Мы напрасно мечем бисер пред этим герцогом Глостером, — сказал герцог Бургундский своему советнику, — покуда он жив, мира между Францией и Англией не будет. Он всегда придумает новую каверзу — лишь бы вызвать ненависть и вражду между нашими странами». Дело было не только в Глостере, который через год скончался. Сам герцог Бургундский, погрязший в братоубийственной борьбе с герцогом Орлеанским, нес не меньшую ответственность. Нескончаемая война породила между странами пропасть, слишком глубокую, чтобы ее можно было легко преодолеть. В Англии Ричард и Ланкастер были единственными искренними приверженцами профранцузской политики, и оба умерли через три года после заключения французского брака. Враждебность к Франции не утихла. Не прошло и двадцати лет после примирения, как Генрих V призвал своих соратников на войну: «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом».