Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Анри Феваль

Голос Гонзаго не дрогнул, когда он произносил эту низкую ложь. Регент погрузился в размышления. На его мудром, задумчивом лице лежала печать усталости, однако от опьянения не осталось и следа.

— Вы сделали правильно, что исполнили волю умирающего, — проговорил он, — это был ваш долг. Но почему вы целых двадцать лет молчали об этом?

— Я люблю свою жену, — без тени колебания ответил принц, — о чем уже говорил вашему высочеству.

— И каким же образом ваша любовь сумела закрыть вам рот?

Гонзаго опустил взгляд и слегка покраснел.

— В противном случае мне пришлось бы обвинить отца своей жены, — ответил он.

— Ах вот как, — заметил регент. — Значит, убийца — маркиз де Келюс.

Гонзаго склонил голову и тяжело вздохнул. Филипп Орлеанский не сводил с него пристального взгляда.

— Но если убийца — маркиз де Келюс, — продолжал он, — то в чем же вы обвиняете Лагардера?

— В том, в чем у нас в Италии обвиняют наемного убийцу, чей стилет за деньги вонзился кому-то в сердце.

— Выходит, господин де Келюс подкупил Лагардера?

— Да, ваше высочество. Но его роль прислужника длилась лишь один день. После этого он уже восемнадцать лет упорно действует по своему усмотрению. Лагардер по собственному почину похитил дочь Авроры и все документы, удостоверяющие ее происхождение.

— А что вы утверждали вчера перед семейным советом? — прервал его регент.

— Ваше высочество, — ответил Гонзаго, — я благодарю Господа, волею которого состоялся этот допрос. Я считал себя выше всего этого, и в этом моя беда. Свалить наземь можно лишь вышедшего из укрытия врага, свести на нет можно лишь выдвинутое обвинение. Итак, враг пошел в открытую, обвинение выдвинуто — тем лучше! Вы уже вынудили меня зажечь светоч истины в потемках, рассеять которые мне не позволяло мое почтение к супруге, а теперь вы заставляете меня открыть вам лучшую сторону моей жизни, полную благородства, христианских чувств и скромной преданности. В течение почти двадцати лет я терпеливо и непреклонно воздавал добром за зло, ваше высочество. Ночью и днем я молчаливо трудился, часто рискуя при этом жизнью, я заработал свое огромное состояние, я заставил молчать прельстительный голос честолюбия, я отдал все, что осталось у меня от молодости и сил, отдал частицу собственной крови…

Регент нетерпеливо шевельнулся. Гонзаго продолжал:

— Вы считаете, что я кичусь всем этим, не так ли? Выслушайте же мою историю, ваше высочество, вы ведь были мне другом и братом — точно так же, как были другом и братом де Неверу. Но слушайте внимательно и беспристрастно. Я желаю, чтобы вы рассудили, но не принцессу и меня — боже сохрани! — я не собираюсь затевать против нее процесс, и даже не меня и этого авантюриста Лагардера — я слишком себя уважаю, чтобы становиться с ним на одну доску; я хочу, чтобы вы рассудили нас с вами, ваше высочество, двоих оставшихся в живых из трех Филиппов, вас, герцога Орлеанского, регента Франции, имеющего в руках почти королевскую власть, чтобы отомстить за отца и защитить дитя, и меня, Филиппа Гонзаго, простого дворянина, у которого для выполнения этого святого долга есть лишь сердце да шпага! Я выбираю вас третейским судьей, и, когда я закончу, вы, Филипп Орлеанский, зададите себе вопрос: вам или Филиппу Гонзаго рукоплещет и улыбается теперь у Божьего престола Филипп де Невер!

II

Защитительная речь

Выпад был смел, удар точен — он достиг цели. Регент Франции, не выдержав сурового взгляда Гонзаго, опустил глаза. Поднаторевший в словесных баталиях принц заранее рассчитал эффект. Речь, которую он собирался произнести, вовсе не была импровизацией.

— Неужто вы осмелитесь утверждать, — тихо проговорил регент, — что я пренебрег долгом дружбы?

— Нет, ваше высочество, — ответил Гонзаго, — поскольку я вынужден защищаться, мне приходится соразмерять свои слова с вашими. И не надо краснеть, ваше высочество, мы здесь одни.

Филипп Орлеанский опомнился.

— Мы знакомы с вами давно, принц, — сказал он, — но вы заходите слишком далеко, берегитесь!

— Неужели вы станете мне мстить, — глядя регенту в глаза, спросил Гонзаго, — за мою привязанность к нашему другу, которую я выказывал и после его смерти?

— Если вам причинили вред, — отозвался регент, — справедливость будет восстановлена. Говорите.

Гонзаго надеялся вызвать гнев у своего собеседника. Спокойствие герцога Орлеанского отчасти лишало его ораторского пыла, на который он очень рассчитывал.

— Своему другу, — тем не менее начал он, — Филиппу Орлеанскому, который еще вчера меня любил и к которому я был нежно привязан, я поведал бы свою историю иначе, однако при теперешних наших с вами отношениях, ваше высочество, я буду краток и точен, как оно и подобает. Во-первых, я должен вам сказать, что этот Лагардер — не только весьма опасный забияка, своего рода герой среди равных себе, но также человек умный и хитрый, способный вынашивать честолюбивую мысль годами и не отступающий ни перед чем для достижения своей цели. Я не думаю, что мысль жениться на наследнице де Невера появилась у него с самого начала. Когда он бежал за границу, ему для этого нужно было ждать лет пятнадцать — это слишком долго. Сперва его план, вне всякого сомнения, заключался в том, чтобы потребовать громадный выкуп — он ведь знал, что Неверы и Келюсы богаты. Я преследовал его по пятам с той самой ночи, когда было совершено преступление, поэтому мне известен каждый его шаг: завладев ребенком, он просто-напросто надеялся заработать на этом целое состояние. Именно мои усилия заставили его переменить тактику. По тому, как я за ним охотился, он быстро понял, что любая противозаконная сделка невозможна. Я пересек границу вскоре после Лагардера и настиг его в небольшом наваррском городке Венаск. Несмотря на наше численное превосходство, ему удалось ускользнуть, после чего он под чужим именем направился вглубь Испании. Я не стану подробно рассказывать о наших с ним столкновениях. Он обладает поистине чудесной отвагой, силой и ловкостью. Кроме раны, которую Лагардер нанес мне во рву замка, когда я защищал нашего бедного друга…

Гонзаго снял перчатку и показал регенту след шпаги Лагардера.

— Кроме этой раны, — продолжал он, — я ношу на своем теле не одну оставленную им отметину. Ему нет равных во владении оружием. У меня на службе было целое войско, поскольку я хотел взять его живым, чтобы он мог удостоверить личность моей юной и дорогой подопечной. В этом войске были самые известные в Европе мастера шпаги: капитан Лорран, Жоэль де Жюган, Штаупиц, Пинто, Матадор,