Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Анри Феваль

Регент вопросительно вскинул брови.

— Они мертвы, — повторил Гонзаго, — убиты его рукой.

— А вам известно, — проговорил Филипп Орлеанский, — что, по его словам, ему тоже было поручено сберечь дочь де Невера и отомстить за нашего несчастного друга?

— Известно, но я ведь уже говорил, что Лагардер — дерзкий и ловкий обманщик. И я надеюсь, что герцог Орлеанский, принимая во внимание наши титулы, хладнокровно рассудит, кто из нас говорит правду.

— Так и будет, — медленно произнес регент. — Продолжайте.

— Шли годы, — снова заговорил Гонзаго, — но заметьте: Лагардер ни разу не попытался дать вдове де Невера хоть какую-нибудь весточку о себе. Фаэнца, который был человеком смышленым и которого я отправил в Мадрид для наблюдения за похитителем, однажды вернулся и сообщил мне нечто странное, на что я хотел бы обратить особое внимание вашего королевского высочества. Лагардер, живший в Мадриде под именем дона Луиса, выменял свою пленницу на девочку, которую ему за деньги уступили леонские цыгане. Лагардер боялся меня, он чувствовал, что я иду по его следу, и решил сделать подмену. С тех пор цыганка осталась у него, а истинная наследница де Невера была увезена ее соплеменниками и жила вместе с ними. Я стал сомневаться. Это и было причиной моей первой поездки в Мадрид. Я повстречался с цыганами в ущельях Баладрона и понял, что Фаэнца меня не обманул. Я видел там девочку, которую тогда еще прекрасно помнил. Мы приняли все меры, чтобы вернуть ее во Францию. Она очень радовалась при мысли, что увидит мать. В назначенный для похищения вечер я и мои люди ужинали в кибитке вожака, дабы не возбуждать ничьих подозрений. Но нас предали. Эти нехристи владеют всякими необычайными хитростями: в самый разгар ужина веки у нас смежились, и мы уснули, а когда назавтра утром проснулись, оказалось, что мы лежим на траве в ущелье Баладрона, вокруг не было ни следа от табора, костер догорал, а все леонские цыгане исчезли.

Рассказывая, Гонзаго не пренебрегал и правдой: даты, места и действующие лица были названы им верно. Его ложь была обрамлена истиной. Поэтому, если бы вопросы стали задавать Лагардеру или Авроре, их ответы частично совпали бы с его версией. Но раз, как он утверждал, Лагардер и Аврора были обманщиками, то никто не удивился бы тому, что они искажают факты.

Сохраняя на лице ледяную мину, регент внимательно слушал.

— Таким образом, ваше высочество, мы упустили хорошую возможность, — продолжал Гонзаго с той неподдельной искренностью, которая делала его таким красноречивым. — Удайся наша затея, скольких слез можно было бы избежать в прошлом, сколько бед отвратить в настоящем! О будущем я не говорю, оно в руках Божиих. Но вернемся в Мадрид. Никаких следов цыган; Лагардер куда-то уехал, цыганка была отдана на воспитание в монастырь Преосуществления. Ваше высочество, вам не хочется показать, какое впечатление производит на вас мой рассказ. Вы остерегаетесь легкости суждений, которую когда-то любили. Я стараюсь быть ясным и кратким. Тем не менее я не могу не прерваться и не сказать, что ваши опасения и даже предубеждения ни к чему не приведут. Правда сильнее, чем они. Как только вы согласились меня выслушать, все было решено: у меня есть множество, даже больше, чем нужно, наиубедительнейших доводов. Прежде чем продолжить излагать факты, я должен сделать одно важное наблюдение. Вначале Лагардер подменил ребенка, просто чтобы сбить меня со следа, это очевидно. В те поры он намеревался в нужный момент забрать наследницу де Невера назад и воспользоваться ею в своих честолюбивых устремлениях. Но затем он передумал. Причину этого ваше высочество поймет без труда: Лагардер влюбился в цыганку. С этих пор подлинная де Невер была обречена. О получении выкупа уже не шло речи, горизонты перед дерзким авантюристом раздвинулись: он мечтал посадить свою любовницу на герцогский трон и стать супругом наследницы де Невера.

Регент зашевелился под своим одеялом, на его лице выразилось неудовольствие. Достоверность какого-нибудь факта часто зависит от нрава и повадки аудитории. Скорее всего, Филипп Орлеанский не слишком-то верил в романтическую преданность Гонзаго умершему другу, во все эти подвиги Геркулеса, которые он совершил, чтобы сдержать слово, данное им умирающему, однако расчет Лагардера, попросту говоря, сразу бросился ему в глаза и мгновенно ослепил его. Окружение регента, да и он сам не терпели ничего трагического, однако в комедию с интригой он легко поверил. Он был поражен до такой степени, что не заметил, с какой ловкостью Гонзаго подбросил ему первые посылки этого аргумента, и не обратил внимания на то, что подмена детей возвращает всю историю на романтическую стезю, коей он не принимал.

Внезапно весь рассказ приобрел для него нотки реальности. Мечта авантюриста Лагардера настолько логично вытекала из ситуации, что распространила свое правдоподобие и на все остальное. Гонзаго сразу заметил произведенный эффект, но был слишком искушенным человеком, чтобы воспользоваться им немедленно. Полчаса назад он был убежден, что регент знает до мелочей все происшедшее за истекшие два дня. Поэтому принц и решил прибегнуть к другим средствам.

Про Филиппа Орлеанского ходили слухи, что у него есть своя полиция, не подчиняющаяся господину де Машо, и Гонзаго не раз приходило в голову, что даже среди его прихлебателей есть одна и даже несколько подсадных уток. Термин «подсадная утка» был особенно популярен в эпоху Регентства. Но в наше время жаргонный оттенок этого выражения исключил его из словаря честных людей.

Гонзаго делал ставку на самое худшее, и отнюдь не из осторожности. Он играл так, словно регент знал все его карты.

— Ваше высочество, — гнул он свою линию дальше, — будьте уверены, я не придаю этой подробности слишком уж большого значения. С Лагардером при его уме и дерзости так и должно было случиться. Так оно и случилось. У меня были доказательства этого еще до приезда Лагардера в Париж, а потом из-за изобилия новых доказательств старые уже стали излишни, и принцесса Гонзаго, которую никак нельзя подозревать в том, что она часто приходит мне на помощь, может многое сообщить вашему королевскому высочеству по этому поводу. Однако вернемся к фактам. Путешествие Лагардера длилось два года. К концу этого периода цыганка, воспитанная в монастыре, стала неузнаваема. Увидев ее, Лагардер и пришел к мысли, о которой мы только что говорили. Жизнь потекла по-иному. У мнимой Авроры де Невер был дом, гувернантка и паж, чтобы все выглядело как следует. Самое удивительное заключается в том, что настоящая де Невер и де Невер мнимая познакомились и подружились.