Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

– Да, заходи, я одета скромно, как монашка.

Луиза была в халате, подаренном Сарой Кортни. Он закрывал все тело от подбородка до щиколоток и руки до запястий.

– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Джим.

– Я натерла мазью твоей тети Ясмини больную лодыжку и почти все остальные больные места.

Она приподняла халат на несколько дюймов и показала перевязанную лодыжку. Жена Дориана Кортни хорошо знала арабскую и восточную медицину. Ее знаменитые мази считались в семье панацеей. Сара поставила в медицинский сундучок, который приготовила в дорогу, десяток флаконов с этими мазями. Один такой открытый флакон стоял рядом с постелью Луизы, и внутри фургона приятно пахло травами.

Джим не вполне понимал, к чему это было сказано, но на всякий случай глубокомысленно кивнул. Луиза покраснела и, не глядя на него, сказала:

– Однако шипы есть в таких местах, до которых мне не дотянуться. И там столько синяков, что хватило бы на двоих.

Джиму не пришло в голову, что она просит его о помощи, и ей пришлось выразиться яснее. Подняв руку, она протянула ее за плечо как могла далеко.

– Мне кажется, что там торчат все шипы леса.

Он продолжал молча смотреть на нее, и тогда Луиза окончательно презрела деликатность и скромность.

– В сундуке возьми пинцет и иголки, – сказала она, поворачиваясь к нему спиной и спуская халат. – В одном месте, под лопаткой, особенно болит. – Она коснулась этого места. – Словно гвоздь распятия.

Он с трудом сглотнул, поняв наконец, чего она хочет, и потянулся за пинцетом.

– Я постараюсь не причинять тебе боль, но кричи, если будет больно.

Впрочем, Джиму часто приходилось заботиться о больных и раненых животных, и действовал он хоть и решительно, но мягко и осторожно.

Луиза легла лицом вниз на тюфяк и покорилась его действиям. Хотя вся ее спина была исцарапана, во многих местах проколота и из отверстий сочились лимфа и кровь, кожа в неповрежденных местах оставалась гладкой и блестящей, как мрамор. Когда Джим впервые увидел ее, она была худой и выглядела бродяжкой, но с тех пор изобилие хорошей еды и езда верхом укрепили и сформировали ее мышцы. Джим никогда не видел более прекрасного тела, пусть и столь израненного. Он работал молча, не доверяя голосу; Луиза тоже молчала, только изредка негромко ахала.

Когда он отогнул край халата, чтобы добраться до нового места, она передвинулась, чтобы ему было удобней. Еще чуть ниже, и показалась щель, разделяющая ягодицы, такая тонкая и светлая, что была не видна, пока не изменился угол освещения. Джим отодвинулся и отвел взгляд, хотя ему было очень трудно это сделать.

– Дальше не могу, – выпалил он.

– Почему? – спросила она, не отрывая лица от подушки. – Я чувствую там шипы, которые нуждаются в твоем внимании.

– Скромность не позволяет.

– Значит, ты предпочитаешь, чтобы ради твоей драгоценной скромности у меня воспалились раны и я умерла от заражения?

– Не шути так!

Мысль о ее смерти поразила Джима в самое сердце. Сегодня утром она была на волосок от нее.

– Я не шучу, Джеймс Арчибальд. – Луиза подняла голову и с ледяным выражением посмотрела на него. – Я ни к кому больше не могу обратиться. Считай себя врачом, а меня – пациенткой.

Линии ее обнаженных ягодиц были чище и симметричнее любых геометрических чертежей, какие он изучал. Кожа под его пальцами – шелковистой и теплой. Вытащив шипы и смазав раны бальзамом, Джим отмерил дозу опия. И наконец смог покинуть ее фургон. Но ноги у него подгибались, и он шел с трудом.

Ужинал Джим у костра один. Зама поджарил большой кусок слоновьего хобота, который его отец и другие любители считали главным деликатесом африканского буша. Но у Джима от попыток разжевать мясо болели челюсти, а вкус показался похожим на вареную древесину. Когда огонь костра начал гаснуть, усталость взяла свое. Джиму хватило сил заглянуть за клапан фургона Луизы. Девушка лежала лицом вниз, укрывшись кароссом, и спала так крепко, что Джиму пришлось прислушиваться, чтобы различить звуки ее дыхания. Оставив ее, он побрел к своей кровати. Разделся, бросил одежду на пол и упал на постель.

Проснулся он в смятении, не понимая, слышит наяву или во сне. Голос Луизы был полон ужаса:

– Джим, Джим! Помоги!

Он вскочил, чтобы бежать к ней, но вспомнил, что голый. Пока он ощупью отыскивал штаны, она снова закричала. Надевать штаны было некогда; держа их перед собой, он побежал спасать ее. Спрыгнув, ударился коленом об откидную доску фургона, бросился к фургону Луизы и влетел в него.

– Луиза? Что с тобой?

– Скачи! Скачи быстрей! Не позволяй ему коснуться меня! – кричала она. Джим понял, что она кричит в кошмаре. Разбудить ее было нелегко. Пришлось схватить за плечи и потрясти.

– Джим, это ты? – Она наконец вырвалась из мира сна. – Мне снился ужасный сон. Опять этот слон.

Она вцепилась в него, и он подождал, пока она успокоится. Луиза раскраснелась, у нее был жар, но немного погодя он сумел снова уложить ее и накрыть кароссом.

– Спи, маленький Ежик, – сказал он. – Я буду близко.

– Не оставляй меня, Джим. Побудь еще немного.

– Пока ты не уснешь, – согласился он.

Но он уснул раньше ее. Луиза почувствовала, как он расслабился и вытянулся рядом с ней. Дыхание его стало медленным и ровным. Он не касался ее, но его присутствие действовало успокаивающе, и постепенно Луиза тоже начала засыпать. На этот раз темные фантазии не преследовали ее.

Когда она пробудилась на рассвете от звуков просыпающегося лагеря, то потянулась, чтобы дотронуться до Джима, но его не было. И она остро ощутила утрату.

Она оделась и с трудом вышла из фургона. Джим и Баккат промывали царапины и мелкие раны, которые Драмфайр и Трухарт получили во вчерашней битве со слоном, и в награду за храбрость кормили лошадей драгоценным овсом с отрубями, смешанным с патокой. Увидев выходящую из фургона Луизу, Джим тревожно вскрикнул и побежал к ней.

– Ты должна лежать. Что ты здесь делаешь?

– Собираюсь готовить завтрак.

– Что за вздор? Зама сегодня обойдется без твоих указаний. Ты должна отдыхать.

– Не обращайся со мной как с ребенком, – ответила она, но ее ответу не хватало задора, и она улыбнулась Джиму, ковыляя к костру. Он не стал спорить. Утро было великолепное, яркое и прохладное и обоих привело в солнечное настроение. Ели под деревом под птичьи песни в ветвях, еда стала небольшим праздником в честь вчерашних событий. Оживленно обсуждали все подробности охоты, заново переживая возбуждение и ужас, но ни один из них не упоминал о ночных событиях, хотя думали они о них непрерывно.

– Теперь мне нужно вернуться к туше, чтобы извлечь бивни. Эту работу я никому не могу поручить. Неосторожное движение топора безвозвратно уничтожит слоновую кость, – сказал Джим Луизе, вытирая тарелку пресным хлебом. – Сегодня дам Драмфайру отдохнуть, он вчера перетрудился. Поеду на Вороне. Трухарт останется в лагере, она хромает, как ты.

– Тогда я поеду на Олене, – ответила Луиза. – Мне недолго натянуть сапоги.

Оленя, сильного, но послушного жеребца, они отобрали у полковника Кайзера.

– Ты должна остаться в лагере, чтобы полностью оправиться.

– Мне нужно вернуться за ружьем, я уронила его в кустах.

– Неубедительный предлог. Ружье могу отыскать я.

– Неужели ты думаешь, что я пропущу вытаскивание бивней, ради которых мы рисковали жизнью?

Он раскрыл рот, собираясь возражать, но по ее лицу понял, что это бесполезно.

– Велю Баккату седлать Оленя.

Существовало два традиционных метода извлечения бивней. Тушу можно оставить разлагаться, и, когда хрящи, удерживающие бивни в гнездах, размягчаются и распадаются, те можно рывком отделить от черепа. Но это дело долгое и зловонное, а Джиму не терпелось побыстрее заполучить трофей во всем его великолепии. Луизе тоже.

Вернувшись, они увидели над тушей самца стаю падальщиков, затмевавшую небо. Это было огромное сборище хищных птиц: орлы всех видов, а также журавли-могильщики с их чудовищными клювами и лысыми головами, которые казались обваренными. Ветви деревьев вокруг мертвого слона скрипели под тяжестью этой пернатой орды. Когда Джим и Луиза подъехали к туше, разбежалась стая гиен, а маленькие рыжие шакалы, насторожив уши, смотрели на них из колючих кустарников блестящими глазами. Стервятники выклевали глаза слона и пробивались через его задний проход, но не смогли прорвать толстую шкуру и добраться до плоти. Там, где на туше сидели стервятники, остались белые полосы их экскрементов. Джим почувствовал гнев при виде осквернения благородного животного. Он сердито извлек из футляра ружье и выстрелил в стервятника на вершине одного дерева. От удара свинцовой пули отвратительная птица упала клубком перьев и бьющихся крыльев. Остальные взлетели с насестов и присоединились к другим, кружащим в небе.