И заплакал палач... - Фредерик Дар

Они там, наверное, уже плетут свою паутину, чтобы отловить преступницу. И газеты, видимо, вовсю кричат об этом. Если бы речь шла только об убийстве Бридона, ее, возможно, и оправдали бы, но смерть ребенка Марианне ни за что не простят. Наверное, называют ее сен-жерменской матерью-убийцей, людоедкой или еще как-нибудь в том же духе.

Сбежав в Испанию, я на время отделался от полиции. И в запасе у нас по крайней мере сорок восемь часов, пока слухи об этом не докатятся сюда, на эту сторону Пиренеев. Значит, надо воспользоваться передышкой... Дорога каждая минута... Я было решил сразу бежать, но потом передумал. У нас нет никакого средства передвижения. Да и не могу же я тащить Марианну куда-то на ночь глядя, даже не объяснив, что к чему.

Я жестом подозвал Техеро. Он подошел, волоча за собой драные сандалии.

– Маньяна... Монсерра...

Это была обычная экскурсия, ее совершают все туристы, приезжающие в Барселону.

– Si[9].

Я постарался объяснить, что моя машина сломалась и хозяин должен будет завтра с утра подвезти нас к вокзалу.

– Си...

Уладив это, я поднялся и пошел к себе. Марианна двинулась следом.

Она села на кровать. В моей каморке было так мало места, что больше никуда и не денешься. Она ждала, что я подсяду к ней, но мне что-то не хотелось. Любовь моя стала чище, непорочнее, чем в начале нашей совместной жизни.

– Ты, кажется, расстроен, Даниель...

Она смотрела на меня с удивлением и грустью.

– Это от усталости, любимая... Сама понимаешь...

– Да-да, верно... Тоща не надо завтра ехать на экскурсию.

– Надо.

– Может, лучше побыть здесь вдвоем, на пляже?

– Я и сам жутко тосковал. Ужасно не хотелось уезжать из «Каса Патрисио».

– Послушай, Марианна, нам надо отсюда уехать. Не спрашивай ни о чем, я сам тебе потом объясню.

Она все-таки хотела о чем-то спросить, но увидев мое перекошенное лицо, промолчала.

Скрипка лежала отдельно от футляра. Она увидела, что я на нее смотрю, и сказала:

– Когда тебя не было, я "приходила сюда поиграть... Так хорошо было! Как будто мы снова вместе!

Марианна взяла инструмент. У меня перед глазами возникла обшарпанная гостиная в доме на улице Гро-Мюр, львиная пасть на шпингалете, тюлевые занавески...

– Оставь ее, Марианна!

Она положила скрипку на место. И когда обернулась ко мне, в глазах у нее стояли слезы.

– Даниель, – прошептала она, – ты что, больше меня не любишь?

Да, именно это я и хотел услышать. Люблю ли я? О, Господи! Конечно, люблю! Я любил ее до потери рассудка, умереть был готов... Да-да! Именно умереть! Теперь я понимал, что это значит!

Я кинулся на Марианну как дикий зверь. Сорвал юбку, блузку, и распял ее на постели.

21

После неистовых объятий мы долго лежали неподвижно. Все в «Каса» затихло, и миром снова овладел плеск морских волн. Время от времени желтый пес Трикорнио подвывал на луну. Из окна мне было видно голубое небо, совсем не похожее на ночное. Шум моря вселял ощущение покоя. Казалось, мы затерялись где-то на краю света, там, где никто не сможет нас найти.

Марианна заговорила первой.

– Знаешь, Даниель?

Голос ее прозвучал словно откуда-то издалека. Словно между нами было оконное стекло.

– Нет...

– Когда я играю на скрипке, то начинаю вспоминать...

– Что ты сказала?

Я наклонился над ней, стиснув зубы так сильно, что даже заболели челюсти.

– Что с тобой? – прошептала она. – Даниель! Мне страшно... Какие страшные глаза... Налитые кровью...

Кровью! Кровь-то как раз была у нее на руках, у моей бедняжки! Но она об этом не знала.

– Прости, Марианна... Просто я так тебя люблю, что даже ревную к прошлой жизни.

– Ревнуешь?

– Ну да, глупость, правда?

– Нет, я тебя понимаю.

Она обвила мне шею руками.

– Знаешь, ревновать-то не к чему, вспоминается ведь совсем немного.

– О чем ты вспоминаешь?

Она прикрыла глаза, пытаясь сосредоточиться.

– Ну вот... Знаешь, это окно с львиной пастью...

– Да, Марианна, знаю!

– А за ним ветка...

– Да...

– Ну вот, а когда я подхожу ближе, то видны качели, привязанные к дереву. Странно, правда?

– Значит, там просто были эти качели, вот и все. А что еще ты видишь?

– Женщину с таким красным лицом. Она проходит мимо, потом поднимает голову и улыбается мне...

Я сразу же понял: мать.

– И все?

– Нет... Еще слышно...

– Что слышно?

– Пока я играю, где-то у меня над головой плачет ребенок.

Я закрыл глаза. К горлу подкатила тошнота.

– Он мешает мне играть.

– А-а...

– Да... Я каждый раз спотыкаюсь... Не могу как следует разобрать пьесу. Рука дрожит, выпадает смычок.

Я заметил, как у нее на лбу выступил пот. Она так напрягалась, переживая эти моменты своей жизни, что даже выбилась из сил.

– А больше ты ничего не видишь?

– Нет...

– Так вот, попробуй все это забыть. Не вспоминай больше.

– Хорошо, Даниель.

– Думай только о нас, ладно?

– Я и сама только этого хочу.

Я поцеловал ее, и в конце концов мы заснули. Но перед тем, как погрузиться в целительное небытие, Марианна нащупала в темноте мою руку.

Я вздрогнул: ладонь ее была холодна, как у мертвеца.

22

Когда я проснулся, часы показывали семь... Пора. У меня была большая пляжная сумка. В нее я положил костюм из альпаки. Потом побрился, надел льняные брюки и голубой свитер. Засунул деньги в дорожный несессер, а несессер – в сумку. И только после этого стал будить Марианну.

– Вставай, соня...

Во сне она выглядела совсем как ангелочек, даже невиннее, чем когда ее большие голубые глаза устремлялись на меня. Жалко было отрывать ее от сна.

Она вздохнула и чуть улыбнулась.

– Ты здесь, Даниель?

– Да, милая...

– Клянешься?

– Посмотри сама!

Она открыла глаза.

– Спасибо.

День начался так, как если бы мы и в самом деле ехали на экскурсию. Но, по правде говоря, мы просто уносили ноги.

Конечно, я поступил правильно, что не взял машину, но все-таки ее отсутствие здорово стесняло меня. Я привык пользоваться машиной, как своими ногами, и теперь без нее чувствовал себя как больной.

Папаша Патрисио отвез нас на вокзал в своем маленьком трехколесном фургончике, в котором доставлял клиентам продукты.

На прощание он спросил:

– Сегодня вечером?

– Нет: завтра!

Я показал на мольберт:

– Живопись... Монсерра!

– Си.

Последовало привычное рукопожатие, и ниточка, связывавшая нас с «Каса Патрисио», оборвалась. Мы с Марианной стали двумя беглецами, но она еще об этом не знала.

Вместо того, чтобы сесть в поезд на Барселону, как следовало бы, если и вправду ехать в Монсерра, мы ушли с вокзала и направились к автобусу на Ситжес.

– А поездом разве не поедем? – удивилась Марианна.

– Нет, знаешь, он тащится, как черепаха, у каждого столба останавливается... Лучше автобусом...

В Ситжесе я отыскал другой автобус на Вендрель. А оттуда мы пересели на третий в Таррагону. Удивление Марианны все росло.

Наконец на одной из крытых остановок она подошла к висевшей на стене карте Испании.

И, чуть побледнев, обернулась ко мне.

– Послушай, Даниель, мы же едем в противоположную сторону от Монсерра...

– Ну и ладно... В другой раз туда съездим. На побережье лучше, правда?

– Лучше. Только зачем мы все ездим на автобусах? Обратный путь в «Каса Патрисио» займет целый день.

Пришло время кое-что ей объяснить.

– Послушай, Марианна, я должен сказать тебе одну вещь...

Она растерялась, в глазах промелькнула настоящая паника.

– Я...

– Скажи скорей, это обо мне, да?

Я покачал головой.

– Нет, Марианна. Обо мне. Несколько лет назад я во Франции занимался политикой. В общем, был экстремистом... А здесь, знаешь ведь, диктатура. Ну вот, я узнал, что власти взяли меня на заметку. Могут даже выдворять из страны. Но сейчас мне это невыгодно, пока мы не получили документы, по которым можно будет тебя вывезти, ясно?

– Конечно! Ну и что?

– Так вот, сейчас нужно найти тихое местечко и спрятаться там до поры до времени...

Казалось, она клюнула на эту наживку. Я даже возгордился от того, что так все придумал.

Мы влезли в третий автобус. Но вдруг Марианна так и вскинулась:

– Ой, Даниель!

– Что такое?

– Как же мы получим документы, если уехали из «Каса Патрисио», никого не предупредив?