Странная барышня (СИ) - Эрра Алла

— Ну чё? — тихо спрашивает Кривуша.

— Не знаю…

Бросив инструменты на пол, словно зомби, выхожу на улицу и валюсь в сугроб лицом. Лежу так, покуда холод полностью не остужает воспалённый мозг. Захожу обратно в избу.

— Сколько ещё спать будет?

— На полночи хватит, — отвечает Кривуша. — Ты сама б поспала. Краше в гроб кладут! Видано ли дело живое по живому резать, да столько времени закорюкой стоять!

И тут меня накрывает настоящая истерика, выгоняя напряжение последних часов. Сижу, рыдаю и трясусь. Понимаю, что это очень тупо, так как всё закончилось, но остановиться не могу.

— Ну, чаво ты, милая? — гладит меня по голове Кривуша, успокаивая, словно ребёнка.

— Я не могу… Всё не так, как в книгах… Я её убила!

— Ежели Бог разрешил, то выживет наша болезная. А ежели нет, то поймёт, что ты не со зла али корысти старалась. Всех не спасти, но пытаться надо, чтобы свою душу грешную сберечь. Лишь бы не зря тута святотатствовали. Дитё ж ещё неразумное. Жить бы Марфутке и жить!

Слышу, что Кривуша тоже начинает плакать. Подбежавшая Устинья обняла нас обеих и разразилась настоящим громким рёвом. Так и сидели втроём, пуская слезу, не знаю, сколько времени. Наконец, стали успокаиваться.

— Бабуль? — спросила я, вытирая кулаками заплаканные глаза. — Я тебя всё Кривуша да Кривуша… А зовут-то как?

— Баб Светой зови. Тебе теперича можно. И Устинье тоже. Девка сильная, хоть и дура. Прохоровская косточка! У него все в роду малахольные и упёртые. А сильных я люблю.

Два дня мы просидели около Марфы. Баба Света, как только больная пыталась очнуться, вливала ей какие-то настойки. Воняют сильно, но девочке от них становилось лучше. Я же не могла сомкнуть глаз, постоянно отслеживая пациентку.

— Выпей-кось! — в какой-то момент поднесла мне чарку ведунья.

— Что это? — поморщилась я, уловив знакомый запах, который часто встречала в мачехином кофе.

— Зелье от невзгод. Мария Артамоновна тож его пьёт. Недавно аж целую бутыль забрала. Говорит, что от ентих нервов сильно помогает.

— А ещё от чего помогает?

— Да блажь это! — махнула рукой старуха. — Но только много нельзя, а то голова дурная будет и в пень трухлявый превратится.

— В пень, значит? — подозрительно посмотрев на подношение, отставила я чарку в сторону. — Ну, Машка Кабылина! Опоить решила, сволочь такая! Недооценила я тебя!

— То верно заметила, Лизавета. Дура дурой наша барыня, но хитрющая… Прости меня Господи за енти слова! — кивнула баба Света и перекрестилась на последней фразе.

Когда Марфа полностью пришла в чувство, мы чуть ли не скакали от радости. Девочка сразу попросила пить.

— Ты как, голубушка? — спросила я.

— Плохо, барыня. Всё внутрях тянет. Но не так плохо, когда раньше было.

И в этот момент впервые у меня отлегло от души. От осложнений никто не застрахован при такой дичайшей операции. Но хоть не угробила на операционно-обеденном столе! Теперь одна надежда на молодой, цепляющийся за жизнь организм. И на Бога, конечно! А я свою работу сделала… Как могла. Пора возвращаться в усадьбу. Уверена, что меня в ней потеряли, если искали, конечно. Моя война с Мэри Артамоновной не закончилась. Она только набирает обороты!

12

Оставив Устю ухаживать за Марфой, я, тепло попрощавшись и с маленькой, и со старенькой, запрыгнула в сани к Прохору, что навещал нас каждый день. Как же не хочется возвращаться в усадьбу! Так бы и жила у бабы Светы. Но ведь в покое мачеха не оставит. У ней моё сватовство и деньги на кону немалые.

При воспоминании о Кабылиной в душе опять возникло чувство раздражения, плавно переходящее в злость. Я-то всё на Лизину психику грешила, но, оказывается, Мэри меня натурально травила, подливая в кофе Кривушино зелье, чтобы сделать тупой сонной овцой. Подстраховывается, уже вовсю оценив новый Лизин характер. И неважно, что в больших дозах оно опасно: для таких, как Кабылина, цель всегда оправдывает средства.

Ну что же, разочаровывать её не буду, чтобы не насторожилась. От кофе, к сожалению, временно придётся отказаться, но это не такая уж и большая плата за здравый рассудок. Притворюсь “под кайфом” до самой помолвки, а потом отомщу.

— Прохор, — отвлеклась я от кровожадных мыслей. — А ты знаешь, что там за паровую машину мой папа в лесу оставил?

— Кому ж, как не мне, знать! — важно проговорил он. — Я грамотей один на округу, так меня Василь Юрьевич первого позвал её мастерить. Ох, и чудная штука! Её нам привезли басурмане какие-то. По-нашему не разговаривают, а всё на своём языке лают. Усё "шпрэх-мэх, шпрэх-мэх"… Тьфу ты! Как сами-то не путаются! То-то у нас всё справно: что ни слово, всё понятно. Хорошо, что с ними жинер рассейский был… Ну, это как наш кузнец Антип, только чистый и смышлёный. Благородных кровей, как-никак.

— Инженер? — уточнила я.

— Как есть он. С немчурой на ихнем перегавкался, потом они ему целую кипу бумажек дали и укатили. Тута я и пригодился! Жинер в бумажки зыркает да говорит, что куды присобачивать, чтобы одинаковые метки были. Ну, у меня в помощниках двое нашенских дурней, так что споро мы крутить гайки стали. И сладили бы енту махину, но вдруг батюшка ваш помереть умудрилси. Мэри Артамоновна жинеру платить не стала и отослала в столицу. На том и заглохло.

— А что за машина-то хоть была?

— Доски сама делать могёт.

— Пилорама, что ли?

— Она, родимая. И рама из железа, и две пилы были. Ещё котёл огроменный.

— Как думаешь, сгнило или нет?

— Я в прошлом годе был в тех местах. Стоит. Да и чё ж ей гнить, когда жинер перед отъездом сказал схоронить всё в ящики и какой-то чёрной смятаной обмазать.

— А бумаги на лесопилку у кого?

— У Мэри Артамоновны. Она ж замыслила продать. Токмо здесь никому такое не нужно. Мы ж люди простые: чаво надоть и ручками попилим, да топориком обтешем.

Оставшуюся дорогу думала уже не о Мэри, а о том сокровище, что ржавеет в лесу. Доски — это очень ценный товар, так как, несмотря на всю их простоту, вручную пилить замучаешься. Если наладить аппарат, то можно прилично денег заработать. Главное, чтобы мачеха не выкинула инструкции по сборке и эксплуатации. Пусть я далеко не механик, но высшее образование поможет справиться с местными отсталыми технологиями.

По страничке, по схемке соберу пилораму, и она начнёт приносить прибыль. Другой вопрос, позволят ли мне этим заниматься? Кабылина из кожи вон вылезет, лишь бы я не получила и крохи свободы. Но это дело не сегодняшнего дня. До весны ещё дожить надо.

Первой и единственной меня выбежала встречать Стешка. Исхудала за эти дни, круги под глазами.

— Успокойся, — ответила я на её немой вопрос. — Подлатали твою сестру. Радоваться преждевременно, но если сразу не померла, то…

Договорить не успела. Стеша упала передо мной на колени, схватила ладонь и стала целовать её со слезами на глазах.

— Отпусти! — вырвалась я. — Вставай давай и рассказывай, что тут без меня творилось. Мария Артамоновна как?

— Ох, Лизавета Васильевна! Когда я ей сказала, как вы и велели, мол, по бабьим делам поехали к Кривуше на пару днёв, то осерчала барыня сильно. Обзывала меня словами неласковыми, да и на вашу душеньку перепало. Потом успокоилася и сама ехать хотела. Передумала. Теперича каждый день о вас спрашивает.

— Понятно… Где она сейчас.

— В покоях своих.

— Ну что же, не буду расстраивать её сильнее, чем надо. Прохор, ты поезжай отсюда, пока и тебя пытать не стали. К бабке Кривуше наведывайся каждый день. Если что-то нехорошее будет, сразу мчи ко мне.

— Понял, Лизавета Васильевна, — низко поклонился старик. — Я и в деревне рот закрытым держу. А то пойдёт слушок, и до хозяйки доберётся.

— Верно мыслишь. Нам этого не надо.