Ангрон: Раб Нуцерии - Иэн Сент-Мартин

Он поднял взгляд к потолку.

— Хр-р-рм… о мои братья и сестры, что бы вы на это сказали? Вы, кто с боем вырвался из рабства вместе со мной, прочь из пещер, чтобы свершить месть. — Примарх вновь посмотрел на Кхарна. — Посмел бы хоть кто-нибудь из вас взглянуть им в глаза?

На этот раз легионер ничего не ответил своему повелителю. За долгие годы он хорошо усвоил, что с тем лучше не заговаривать, когда в его голове раскаляются Гвозди.

— Мы, всего лишь кучка сбежавших рабов, — продолжал Ангрон, — полуслепых от голода, полумертвых от холода, бросили вызов верховым и победили! Были у нас ваши ненаглядные звездолеты, доспехи, оружие? Нет! У Гоцциана мы бились с ними палками и камнями. Палками и камнями мы выбили из этого города вой. А потом сожгли его дотла. С верховых мы собрали столько черепов, до скольки считать не умели. Мы выдирали из их голов серебряные провода, пока они еще дышали, вдвойне отплачивая за железо и огонь, которыми они начинили наши! И все это мы свершили, пока солнце поднималось в зенит и закатывалось обратно за горизонт. За один нуцерийский день — тридцать один час по вашим терранским стандартам — мы одержали победу. Подвиг, который вы, недоноски, со всеми вашими арсеналами и хваленой подготовкой свершить не сумели.

Магон стиснул зубы, когда его сердце сдавила щемящая пустота. За годы с момента вознесения в легион, после тысяч войн он познал и утрату, и поражение, но стыда не знал, пока не явился Ангрон.

— Вожаки, — примарх злобно произнес это слово, которым отчасти пренебрежительно называл ротных командиров, — выходите и крутите веревку. Держите ответ за свое поражение.

Вперед выступили все выжившие капитаны, чтобы повторить ритуал, который они уже не единожды выполняли под взором отца. Они принялись скидывать выпачканные желтой кровью доспехи деталь за деталью, пока не остались обнаженными по пояс. Той ночью каждый Пожиратель Миров проделает то же самое, однако лишь центурионам надлежало вынести это унижение на глазах у всего легиона.

Магон обнажил боевой нож и провел пальцами по узловатому шраму, багровой змеей вившемуся от позвоночника вокруг торса. Чистые рубцы обозначали победы в гладиаторских ямах — «красные узлы», как называл их отец. Но порезы, отмечавшие кампании, которые не удалось завершить за один нуцерийский день, отличались.

Нащупав конец триумфальной веревки, он глубоко вонзил туда свой клинок. Рана должна быть достаточно глубокой, иначе его усовершенствованный организм заживит шрам без следа. Кровь тонкими струйками стекала по бедру, пока нож все глубже проникал в плоть и, наконец, впился в черный панцирь.

Центурион потянулся к поясу и снял с карабина небольшой подсумок. Открыв клапан, он высыпал в ладонь его содержимое — горсть геннской земли, которую забрал с поля боя. И, надавив на нож, чтобы расширить края раны, набил порез почвой. Магон с легкостью переносил боль от клинка. Она едва чувствовалась, как и кислая земля чужой планеты, которую капитан втирал в уже свернувшуюся кровь в открытой ране в боку. Донимавшая его боль происходила изнутри — позор, который останется с ним навечно, когда тело заживит рану и превратит ее в «черный узел». Плетение веревки — единственная традиция родного мира, которую Ангрон позволил перенять легионерам. И отчаявшиеся Пожиратели Миров с готовностью приняли ее в попытке скрепить узы с отцом, пусть даже рожденные неудачей и поражением.

К тому времени, как все было готово, кровотечение остановилось. Магон понаблюдал, как Кхарн втирает землю в свой узел, но брат не ответил на его взгляд. Покончив с публичным самоуничижением, капитаны в молчании облачились в доспехи. Но примарх еще не закончил.

— И вы называете себя… завоевателями?! — пророкотал Ангрон. — Вы смеете называть себя теми, кто пожирает миры, хотя ни разу даже близко не сравнялись в ярости с моими братьями и сестрами, заслужившими себя имя доблестью, огнем и слезами своих врагов. Вы лишь жалкие лицедеи.

Кулаки примарха судорожно сжимались на топорище Оставляющего Вдов. Ангрон принялся расхаживать вокруг, лязгая бронзовым доспехом с каждым тяжеловесным шагом. Сыновья смотрели на отца в молчании, страшась слов, которые, они знали, вот-вот сорвутся с его губ.

— Воины, у кого в головах раскаленным дымом дышат Гвозди, не подвели бы меня. Им хватило бы сил устоять… хр-рм… и упорства, чтобы забыть о чести и выживании. Чтобы превозмочь страх смерти, какая предначертана судьбой каждому из вас.

Сейчас кровь лилась у Ангрона из носа ручьями и тонкой струйкой вытекала из уха.

— Гр-рхм, гхм… — Он прищурил свои желтые глаза. — Я смотрю на вас, мой так называемый легион, и вижу только слабаков. А слабости я не терплю. Слабость нужно искоренять.

Ангрон остановился. Свой приговор примарх выразил одним словом:

— Децимация.

У Магона оборвалось сердце. В очередной раз жизни, утраченные в поражении, дополнятся жертвами отцовского гнева. Один из каждого десятка воинов, выживших, сражавшихся, истекавших кровью за своих товарищей и своего центуриона, должен в наказание подставить горло под нож. По прихоти сломленного разума их повелителя один из десяти должен принять смерть.

— Тяните жребий или выбирайте особо провинившихся, вожаки, — сказал Ангрон, — но кровавая десятина должна быть уплачена.

— Нет.

Все взгляды обратились к Магону еще до того, как он сам понял, что творит. Ангрон ринулся к центуриону, преодолев расстояние между ними за три скачка. Огромная фигура примарха склонилась над ним, на его безгубой пасти вспенилась кровавая слюна.

— Нет?!

— На Квадра Ни, — начал капитан 18-й роты, — когда мы не справились за один нуцерийский день, вы тоже велели нам убивать друг друга. И на Брухо, Голу, Трикатоне и на Цесте Четыре. Мы обагрили клинки кровью наших братьев, наших родичей, только ради того, чтобы усмирить ваш гнев.

— Убивали, — Ангрон наклонялся, пока его свирепое лицо не оказалось прямо напротив глаз Магона, — потому что потерпели неудачу.

— Мы не потерпели неудачу! — выкрикнул тот.

Центурион прекрасно знал своего отца. Как и то, что его жизнь