Ночь с четверга на пятницу - Инна Тронина

Неужели всех, у кого он побывал недавно, станут обыскивать? Ведь теоретически досье мог принять любой из хозяев этих вилл и особняков за высокими кирпичными заборами. У одного из сокурсников теперь был даже замок, правда, небольшой, но зато с защитным рвом и подъёмным мостом. Ведь не обязательно же всё рассказывать приятелю подробно! Можно положить попросить дискету в сейф, а когда шум уляжется, приняться за дело.

Райников почувствовал, как тяжелеют веки, и ощутил комариный звон в ушах. Надо бы кофе из термоса глотнуть, но некогда. И очень неуютно здесь — в каждой встречной и попутной машине может быть засада. Да, досье у него больше нет. Но ОНИ-то не в курсе, а, значит, мечтают прощупать его карманы. Всё же кусочек горького шоколада не помешает — ехать-то ещё долго.

Лёва сунул руку в «бардачок», который вполне оправдывал своё название. Самое интересное, что за границей дипломат преображался до неузнаваемости, и его «бардачок» превращался в перчаточный ящик. Теперь же он, как всегда, вылавливал правой рукой завёрнутый в фольгу остаток плитки, а попадались батарейки для фонаря, мелкие запчасти, гигиенические салфетки, зажигалки и прочая дребедень. И если крупные вещи Райников, чертыхаясь, распихивал по карманам и корзинкам, а запчасти убивал в багажник, то всякий сыпучий хлам надолго лишал его душевного равновесия. Особенно в такие дни, как сегодня, когда не было сил думать ни о чём, кроме этой дискеты.

Уже и Голицыно позади, скоро проедем Одинцово. Похоже, никаких вопросов к Райникову нет. Насколько мог, он следил за дорогой, за транспортом, но не замечал особо привязчивых «тачек». Встречные фары слепили сегодня особенно сильно, а от габаритных огней попуток воздух становился малиновым.

Сибилла смотрела на Льва с фотоснимка, укреплённого на лобовом стекле. Она была прекрасна даже в глухом чёрном джемпере — насмешливая и великодушная. Погрузив левую руку в распущенные платиновые волосы, она улыбалась мужу пухлыми губами цвета спелой моркови. Глаза её, цветом напоминавшие персидскую бирюзу, призывно мерцали в полумраке. Тонкие чёрные брови, длинные ресницы стрелками, смуглая для шведки кожа — всё это делало Сибиллу парализующе желанной. И Лев Райников уже в который раз удивился, что стал мужем этой женщины, причём всего вторым по счёту законным мужем.

В браке с первым, Нильсом Силингом, она пробыла всего несколько часов. После венчания они, оба заядлые байкеры, отправились в свадебное путешествие на бешено ревущих мотоциклах, и угодили в аварию. Нильс погиб на месте, а Сибилла полгода провела в инвалидном кресле. После этого отец, Харальд Юхансон, строго-настрого запретил ей садиться на мотоцикл и потребовал наконец-то взяться за ум, получить специальность, найти своё место в жизни. Молодая вдова, которой осталась на вечную память одна только фамилия, за ум взялась. И, похоже, взялась крепко.

Вот тогда она, судя по всему, и стала осваивать интересующую специальность — этакой «дамы плаща и кинжала». Так считал отец Лёвы Марк, который безуспешно пытался расстроить их мезальянс. Но жениху было безразлично, чем занимается любимая. Он был готов отдать ей не только государственную тайну, но и всю кровь по каплям, всю свою жизнь.

А Сибилла ничего и не требовала. Она была для Райникова только женой, матерью его детей и многообещающим учёным-этнографом. И одновременно — неутомимой, гениальной в своём роде любовницей, будто нарочно скрывающей под скромными одеждами свою вызывающую красоту.

Проезжая украшенное к праздникам Одинцово, стараясь не зацепить никого из компании подвыпивших молодых людей, Райников вспоминал лазурное Эгейское море, колышущийся от сильного ветра тент. И Сибиллу за столом — в очках-авиаторах, в соломенной шляпе и коротком белом халатике, с морскими ракушками в ушах и на шее. И он, преданный, как пёс, сидит напротив, в таких же очках и в халате, только без шляпы.

Сидит и ждёт, когда они, выпив коктейли, поднимутся в свой люксовый номер, чтобы там медленно развязать пояса халатов и спрятать очки в футляры. Потом Сибилла небрежно отшвырнёт свою шляпу, и они займутся любовью в каком-нибудь неподходящем месте. Место это они начинали выбирать с утра, смакуя все подробности, предвкушая удовольствие и свежесть ощущений.

Постель Сибилла не жаловала, считала её скучной и пресной, как английская овсянка за завтраком. Она научила мужа исполнять хастл, раскованный танец, состоящий из откровенных поз и движений. Поначалу смущавшийся и устающий Лёва быстро накачал бицепсы, выполняя поддержки в зале, а после — в спальне. Мама, разумеется, ни о чём таком не знала, а покойный отец уже не мог ей рассказать.

Кровь вскипела, в висках застучало, и спать уже не хотелось. Райников включил магнитолу, приоткрыл ветровое стекло, и встречные автомобили завжикали, как пули. Шоколада больше не было, оставалась музыка, которой так много было в его жизни — и классической, и современной.

Закрылась дверь, он вышел и пропал,

Навек исчез, ни адреса, ни тени.

Быть может, просто что-то он узнал

Про суть дорог и красоту сирени?

Райников слушал Юрия Шевчука со странным, сладостным чувством — как раз тем самым, что всякий раз вызывал запах цветущей сирени. Странная песня, но для сегодняшнего душевного настроя невероятно подходящая. Надо будет скачать её, прослушать несколько раз. Может, и наизусть выучить получится, чтобы исполнять в компании…

Я замечаю, вижу — ты везде.

Лежишь печальным снегом на аллеях,

В листве сырой, в растрёпанном гнезде,

На мёртвых пулях и убитых целях…

Что-то слишком много про мёртвых и убитых… про печаль… не нужно! Хорошего-то в жизни больше было, не на что грешить. Чёрная «Волга» с шофёром, просторная дача, по весне утопающая в море той самой сирени. Крутая лестница, ведущая к узкому пляжу близ Москвы-реки, чаепития в беседке — с родителями, с дядиным семейством, где росли два его кузена — Арсений и Борис.

Отец сотрудничал с Первым Главным управлением КГБ, занимающимся внешней разведкой. Дядя Яша имел отношение к Восьмому, ведавшему шифрованной секретной перепиской, в том числе и разведки с зарубежными резидентурами. Дядина жена работала в Десятом, архивном, Управлении. И только Дора Львовна, жена Марка, к Комитету никакого отношения не имела и много лет заведовала обычным роддомом в Москве. Более того, она тяготилась своими связями с представителями столь одиозного ведомства. И только огромная любовь к отцу заставляла маму общаться с подобной публикой, блистать на приёмах, встречать гостей.

Приходили соседи — такие же труженики «конторы». Жарили шашлыки, пили французское вино, пели под гитару песни Высоцкого и Визбора. Лёва Райников не знал никакой другой жизни. Не представлял, как можно ехать в школу на автобусе, а то и просто топать пешком. Три языка, фортепьяно, скрипка, уроки этикета и танцев, занятия теннисом и даже фехтованием, а также насыщенная школьная программа отнимали практически всё время.

Лёву с детства готовили для дипломатического поприща, чтобы шёл по стопам отца и деда. Из принадлежности к советским спецслужбам особого секрета не делали — это позволяло строить карьеру гораздо быстрее и надёжнее. В Москве Райниковы занимали пятикомнатную квартиру, где на стенах висели фотографии известных политических деятелей, артистов, спортсменов. С ними доводилось встречаться старшему поколению семейства. И Лёва не мог даже представить, что другие дети живут совсем не так.

Его день был расписан буквально по минутам. Несмотря на молодость, он уставал, постоянно находясь в жёстком корсете правил, по которым полагалось жить. Ни о каком футболе во дворе или компаниях в подворотне не могло быть и речи. Неподходящих друзей родители боялись, как огня, и сами выбрали Лёве товарища — чернявого живчика Артура Тураева.

Отец Артура, правда, неродной, делал блестящую карьеру сначала в районном, а потом уже и в городском советском аппарате. К тому же Альберт Говешев имел родственников в Венгрии, а, значит, считался настоящим европейцем, которому следовало подражать. Фамилия Альберта раньше звучала иначе, но постарались переделать на русскую — и вышло не очень удачно. Не только Артур, но и его младший братишка Арнольд, родной сын Говешева, были Тураевыми по матери.

Нора давно уже переехала в столицу из Казани, где принадлежала к местному бомонду. Её отец, оперный певец, стажировался в Италии, что приводило в восторг Лёвину маму. Сама Нора стала пианисткой, но по специальности работала недолго. После свадьбы с Альбертом Говешевым она навсегда стала только домохозяйкой, которой ни о чём, кроме благополучия семейства, думать не полагалось.

Эти два клана были будто созданы друг для друга. Только вот не было там дочерей; а, значит, невест для мальчиков приходилось искать на стороне. Правда, в определённом возрасте молодое поколение, как это часто бывает, взбунтовалось, заявив, что жениться станут, на ком сами захотят. И настоятельно попросили предков не совать носы в их дела.