Русские поэты XVIII века. Стихотворения, басни - В. Коровин

Иван Иванович Хемницер (1745–1784)

Два соседа

Худой мир лучше доброй ссоры,Пословица старинна говорит;И каждый день нам тож примерами твердит,Как можно не вплетаться в споры;А если и дойдет нечаянно до них,Не допуская вдаль, прервать с начала их,И лучше до суда, хотя ни с чем, мириться,Как дело выиграть и вовсе просудитьсяИль, споря о гроше, всем домом разориться.

На двор чужой свинья к соседу забрела,А со двора потом и в сад его зашлаИ там бед пропасть накутила:Гряду изрыла.Встревожился весь дом,И в доме беганье, содом:«Собак, собак сюда!» – домашние кричали.Из изб все люди побежалиИ свинью ну травить,Швырять в нее, гонять и бить.Со всех сторон на свинью напустили,Поленьями ее, метлами, кочергой,Тот шапкою швырком, другой ее ногой(Обычай на Руси такой).Тут лай собак, и визг свиной,И крик людей, и стук побойТакую кашу заварили,Что б и хозяин сам бежал с двора долой;И люди травлю тем решили,Что свинью наконец убили(Охотники те люди были).

Соседы в тяжбу меж собой;Непримиримая между соседов злоба;Огнем друг на друга соседы дышат оба:Тот просит на того за сад изрытый свой,Другой, что свинью затравили;И первый говорил:«Я жив быть не хочу, чтоб ты не заплатил,Что у меня ты сад изрыл».Другой же говорил:«Я жив быть не хочу, чтоб ты не заплатил,Что свинью у меня мою ты затравил».Хоть виноваты оба были,Но кстати ль, чтоб они друг другу уступили?Нет, мысль их не туда;Во что б ни стало им, хотят искать суда.И подлинно, суда искали,Пока все животы судьям перетаскали.

Не стало ни кола у истцев, ни двора.Тогда судьи им говорили:«Мы дело ваше уж решили:Для пользы вашей и добраМириться вам пора».

Строитель

Тот, кто дела свои вперед все отлагает,Тому строителю себя уподобляет,Который захотел строение начать,Стал для него припасы собирать,И собирает их по всякий день немало.Построить долго ли? Лишь было бы начало.Проходит день за днем, за годом год идет,А все строенья нет,Все до другого дня строитель отлагает.

Вдруг смерть пришла; строитель умирает,Припасы лишь одни, не зданье оставляет.

Лев, учредивший совет

Лев учредил совет какой-то, неизвестно,И, посадя в совет сочленами слонов,Большую часть прибавил к ним ослов.Хотя слонам сидеть с ослами и невместно,Но лев не мог того числа слонов набрать,Какому прямо надлежалоВ совете этом заседать.Ну, что ж? пускай числа всего бы недостало,Ведь это б не мешалоДела производить.Нет, как же? а устав ужли переступить?Хоть будь глупцы судьи, лишь счетом бы их стало.А сверх того, как лев совет сей учреждал,Он вот как полагалИ льстился:Ужли и впрям, что ум слоновНа ум не наведет ослов?

Однако, как совет открылся,Дела совсем другим порядком потекли:Ослы слонов с ума свели.

Стрекоза

Все лето стрекоза в то только и жила,Что пела;А как зима пришла,Так хлеба ничего в запасе не имела.И просит муравья: «Помилуй, муравей,Не дай пропасть мне в крайности моей:Нет хлеба ни зерна, и как мне быть, не знаю.Не можешь ли меня хоть чем-нибудь ссудить,Чтоб уж хоть кое-как до лета мне дожить?А лето как придет, я, право, обещаюТебе все вдвое заплатить».– «Да как же целое ты летоНичем не запаслась?» – ей муравей на это.– «Так, виновата в том; да что уж, не взыщиЯ запастися все хотела,Да лето целое пропела».– «Пропела? Хорошо! поди ж теперь свищи».Но это только в поученьеЕй муравей сказал,А сам на прокормленьеИз жалости ей хлеба дал.

Метафизический ученик

Отец один слыхал,Что за море детей учиться посылаютИ что вообще того, кто за морем бывал,От небывалого отменно почитают,Затем что с знанием таких людей считают;И, смотря на других, он сына тож послатьУчиться за море решился.Он от людей любил не отставать,Затем что был богат. Сын сколько-то учился,Да сколько ни был глуп, глупее возвратился.Попался к школьным он вралям,Неистолкуемым дающим толк вещам;И словом, малого век дураком пустили.Бывало, глупости он попросту болтал,Теперь ученостью он толковать их стал.Бывало, лишь глупцы его не понимали,А ныне разуметь и умные не стали;Дом, город и весь свет враньем его скучал.

В метафизическом беснуясь размышленьеО заданном одном старинном предложенье:«Сыскать начало всех начал»,Когда за облака он думой возносился,Дорогой шедши, вдруг он в яме очутился.Отец, встревоженный, который с ним случился,Скорее бросился веревку принести,Домашнюю свою премудрость извести;А думный между тем детина,В той яме сидя, размышлял,Какая быть могла падения причина?«Что оступился я, – ученый заключал, —Причиною землетрясенье;А в яму скорое произвело стремленьеС землей и с ямою семи планет сношенье».

Отец с веревкой прибежал.«Вот, – говорит, – тебе веревка, ухватись.Я потащу тебя; да крепко же держись.Не оборвись!..»– «Нет, погоди тащить; скажи мне наперед:Веревка вещь какая?»

Отец, вопрос его дурацкий оставляя,«Веревка вещь, – сказал, – такая,Чтоб ею вытащить, кто в яму попадет».– «На это б выдумать орудие другое,А это слишком уж простое».– «Да время надобно, – отец ему на то. —А это, благо, уж готово».– «А время что?»– «А время вещь такая,Которую с глупцом я не хочу терять.Сиди, – сказал отец, – пока приду опять».

Что, если бы вралей и остальных собратьИ в яму к этому в товарищи сослать?..Да яма надобна большая!

Михаил Никитич Муравьев (1757–1807)

«Товарищи, наставники, друзья…»

Товарищи, наставники, друзья,О книги! к вам украдываюсь яМгновенье скрыть оставшейся прохлады,Вкушая в вас полезные отрады.Я наслаждатися меж вами прихожуИ время течь скоряе обяжу.Ах! несмотря, что время скоро мчится,Мгновенья есть, когда оно влачится,Коль числит их душа, в бездейство впад.Единый труд отъемлет скуки хлад.

Утро

Тревожится кипяща младость,И рушится мой сладкий сон.Опять земле приносит радостьИз волн спешащий Аполлон,Предвозвещаемый денницей,С своей горящей колесницейПоверх является валов.В востоке злато разлиянно,И вещество благоуханноЛиется в воздух со цветов.

Ночь

К приятной тишине склонилась мысль моя,Медлительней текут мгновенья бытия.Умолкли голоса, и свет, покрытый тьмою,Зовет живущих всех ко сладкому покою.Прохлада, что из недр пространныя землиВосходит вверх, стелясь, и видима в далиТуманов у ручьев и близ кудрявой рощиВиется в воздухе за колесницей нощи,Касается до жил и освежает кровь!Уединение, молчанье и любовьВладычеством своим объемлют тихи сени,И помавают им согласны с ними тени.Воображение, полет свой отложив,Мечтает тихость сцен, со зноем опочив.Так солнце, утомясь, пред западом блистает,Пускает кроткий луч и блеск свой отметает.Ах! чтоб вечерних зреть пришествие теней,Что может лучше быть обширности полей?Приятно мне уйти из кровов позлащенныхВ пространство тихое лесов невозмущенных,Оставив пышный град, где честолюбье бдит,Где скользкий счастья путь, где ров цветами скрыт.Здесь буду странствовать в кустарниках цветущихИ слушать соловьев, в полночный час поющих;Или облокочусь на мшистый камень сей,Что частью в землю врос и частию над ней.Мне сей цветущий дерн свое представит ложе.Журчанье ручейка, бесперестанно то же,Однообразием своим приманит сон.Стопами тихими ко мне приидет онИ распрострет свои над утомленным крилы,Живитель естества, лиющий в чувства силы.Не сходят ли уже с сих тонких облаковОбманчивы мечты и между резвых сновНадежды и любви, невинности подруги?

Уже смыкаются зениц усталых круги.Носися с плавностью, стыдливая луна:

Я преселяюся во темну область сна.Уже язык тяжел и косен становится.Еще кидаю взор – и все бежит и тмится.

«Мои стихи, мой друг, – осенние листы…»

Мои стихи, мой друг, – осенние листы:Родятся блеклые, без живости и цвету,И, восхищаемы дыханий злых усты,Пренебрегаемы разносятся по свету,Не чтомые никем. Но дух во мне кипитИ слезы зависти катятся по ланитам,Что, указуемый гражданами пиит,Не достигаю я в сообщество к пиитам,Биющим верные удары во сердца,Со воздыханьями влекущим слезы сладки.

Богине Невы