Каторжанка (СИ) - Брэйн Даниэль

— Стричь? — густые брови кока поползли вверх и замерли удивленным «домиком». — Подать блюда сможешь?

— Нет! — вырвалось у меня, и вышло настолько испуганно-нервно, что кок вздрогнул. — Я не… я не хочу… туда… господин… к ним, не хочу.

— Да не бойся, — выдохнул кок тоже слегка перепуганно. — Никто тебя не обидит. — Я все равно упрямо мотала головой. — Ладно. Посуду мыть, резать, над кашами стоять сможешь? — Я кивнула. — Хм. Стричь. Сирота?

Я еще раз кивнула. Кок опять хмыкнул, на этот раз невесело, и сообразил наконец отпустить мою руку.

— Забижали тебя, — сказал он внезапно так злобно, что я от неожиданности отступила на шаг. — Поди, — голос его изменился, стал мягким, — и паспорта нет. Как звать тебя?

— Аг… риппина. — Ничего другого мне в голову не пришло, может, кок и не поверил. А мне теперь важно отзываться на это имя, а не стоять столбом, пока не пришибут.

Мне стало жарко. Пекло как в сауне, и я не знала, списывать это на жар в кухне или случилось что похуже. Может, я все же простыла, или все дело в подарке Натальи, я использовала его неправильно, и вот результат.

— Грунька, значит, — улыбнулся кок. — А я Филат. Так и зови меня — дядь Филат. Добро, море не спрашивает, море на дело смотрит. Сбежала, значит, судьба такова. А кто забижал тебя, — он понизил голос и коснулся кончиками огромных пальцев век, — за то перед Всевидящим все ответят. Он почему так зовется? Все видит, все знает. Забижать сироту — последнее, за то прощения никому нет. Ну, пойдем, покажу тебе где спать, что работать. А стричь правда можешь?

— Могу, дядь Филат, — я тоже улыбнулась. — У меня отец брадобреем был.

Алкашом и бабником был мой отец, и это тоже суровая правда жизни.

— О, мастеровой, — одобрительно протянул Филат. — А сама-то тощенькая, нежная, как господская дочка. Отец небось любил, баловал. Эх, судьба у каждого — врагу не пожелаешь…

Он посмотрел на огонь в плите — огромной, закрытой заслонкой, довольно хмыкнул и указал мне на дверцу чуть в стороне в стене кухни, но сам за мной не пошел. Я туда сунулась — совсем крошечная комнатка, но есть лежак, подушка и даже покрывало, если бы оно еще мне потребовалось. Филат подошел, с трудом пролез в узкую дверцу, забрал чью-то куртку и небольшой мешок. Где хозяин этих вещей? Умер в море?

Мне везет, пока мне везет. Где предел этому фантастическому везению? Может, это и есть магия Аглаи Дитрих — удача, но где она раньше была? Для того, чтобы она начала как-то работать, мне надо ее осознавать?

Снаружи сквозь рев моря донеслись раздраженные голоса. Кто-то крыл, не стесняясь в выражениях, уверенным, полным власти голосом, видимо, стражу и каторжников, и я обеспокоенно посмотрела на Филата.

— Прибыли, — ворчливо откликнулся тот. — Не первый раз на север арестантов возим. Вона, дворяне. Что-то там замышляли. Зачем? Голова есть, язык есть. Ты нам лучшую жизнь сам от себя не делай, ты спроси, чего нам надо. А нам надо плату хорошую да поборов поменьше. Что нам император? Он там, а мы здесь. Один, другой, оно все без разницы. Что, Грунька, хочешь взглянуть? Да не бойся, со мной никто тебя, сиротинку, не тронет!

— Нет, дядь Филат, — отказалась я. — Я лучше начну работать. Скажи, что делать нужно, вот увидишь, я сильная!

Еще не хватало сунуться волку в пасть. Там меня ищут. Филат опять захмыкал, жестом подозвал меня к куче песка в большом чане и рядом стоящей горе посуды. Он объяснил, как мыть: использовать песок, перемешивать с частью чистого, снова тереть песком котлы и подобие сковородок. Я внимательно слушала, вникала, на первый взгляд не было в этом искусстве ничего мудреного, но кто знает, в каждом деле, даже простом, есть секрет, не узнать который банально глупо. Потом я скинула плащ, отнесла его в свое новое жилище, закатала рукава лонгслива и принялась за работу.

Песок был горячим, жег руки, но я терпела. Я понимала, что к вечеру нежные пальчики Аглаи покроются волдырями, и утром, чуть свет, она снова встанет к этому чану с песком, и никто не проявит к ней снисхождения. Филат оценивал мои навыки, периодически отлучаясь к плите, шум на палубе понемногу затих, но мне было не до него. Узнать бы еще, где здесь туалет… Не общий ли с арестантами? Конечно, сомнительно.

Качка то усиливалась, то начиналась снова. Филат начинал нервничать, но, как и говорил боцман, его набожность не позволяла ему ругаться. Мы не отплывали, в этом была причина, и нервозность кока передалась и мне.

— Вот, дядь Филат, смотри, достал! — в камбуз влетел молоденький парнишка, увидел меня, замер. — А это кто?

— Помощница тебе, Филька, будет. Посуду помыть, постирать что за этими каторжными. Убраться, пока они по палубе ходить будут. Тебе только им баланду носить. Спать теперь со всеми будешь, я ей твою каютку отдал. Чего не отчаливаем?

Филька радостно заулыбался, возможно, его порадовало уменьшение неприятных обязанностей, а может, то, что его переселяют «ко взрослым», принимая таким образом в полноценные члены команды. Я не претендовала на подобное ни за что.

— Так это, дядь Филат, беглую ловят. То ли жена чья-то, то ли еще кто….

Нет, это не земля ушла из-под ног, это палуба. Я схватилась за стоящий на столе тяжелый котел — снова удача, холодный.

— Вот и ловят, — частил Филька, — капитан еще полчаса дал — и все, сказал, уплываем как есть и никто не указ, ну, ты же знаешь нашего капитана. А вот это, на, что просил, семена вердики. Три серебряка отдал!

— Добро, — сурово глянул на него Филат, и мальчишка расплылся в счастливой улыбке, словно бы кок был скуп на похвалу. — Давай, команда ужина ждать не станет, вставай да чисти клубни, после вот это, — он указал на мешки, — разберешь, что сразу в котел, что ждет. Плавание долгое. — Затем кок, странно прищурившись, посмотрел на меня: — Грунька, поди, голодная? Да не держись ты за котел, дурашная, это разве качка? Не бойся, иди, иди, дам тебе что…

«Что» оказалось простым и вкусным варевом, когда я нашла в себе силы отлипнуть от котла — черт знает, почему он казался чем-то незыблемым и способным меня защитить. Я запихивала уже порядком натруженными руками красноватые сладкие клубни в рот, прислушивалась к малейшему звуку, и слезы сами, против моей воли, катились из глаз. Еще немного. Совсем немного. Слишком долго длятся эти проклятые полчаса, и это что — шаги? Это за мной?..

Как сквозь вату я слышала ровную, полную несомненной личной ненависти речь Филата:

— Гляди, Филька, гляди… Какая у сестры нашей жизнь была, что она на черной работе за каторжниками ходить готова, лишь бы обратно не возвращаться. То сейчас хорошо, то добрые слезы, когда плоти да духу скверно, и слез нет. Узнаю если кто заобидел ее, так и передай — лично за борт кину. Мою руку команда знает.

— Дядь Филат, — отозвался Филька тусклым потерянным голосом, — а что, мамку тоже?..

— Рано тебе еще… — вскинулся Филат, но вздохнул и все же ничего не ответил. — Работай, пойду спрошу, когда…

И в этот момент я почувствовала, что баржа с облегчением подпрыгнула на волнах, будто ей дали свободу. Не ей, а мне, и я, застыв, ловила каждый звук с палубы: мы отплываем? Что-то утробно тарахтело, как сердце огромного зверя, и пол подо мной уже не только качался, но и трясся, и размеренный плеск воды с огромных колес добавился к корабельной симфонии.

— Все, милая, — положил мне на плечо огромную ручищу Филат, — будь спокойна. Никто тебя уже с берега не найдет.

Перепачканной в масле рукой я утерла с щек все бегущие слезы. Неужели он догадался, неужели ему хватило нескольких слов, чтобы понять, кто его новая кухонная девка? Чем мне это грозит, что он теперь будет делать, у него тьма вариантов на выбор, на каком он остановится мне на беду?

На кухне, как выяснилось. Я поела, вернулась к своим занятиям, и лишь разговорчивый Филька скрашивал мои тоскливые однообразные действия рассказами о море. Он оказался племянником Филата, тоже сиротой, и в море из своих тринадцати лет был уже третий год, считал себя опытным моряком и мечтал стать, как дядя, коком. Сам Филат был в Уединенных Стенах, как я догадалась — аналоге монастыря, хотел стать священником, но священники здесь были все сплошь монахи, ни в коем случае не обремененные ничем мирским, хоть имуществом, хоть родственниками, и после смерти сестры Филат оставил служение, вернулся в море и взял Фильку с собой.