Хороший парень - Михаил Пархомов

Застегивая на ходу ватник, Яшка подошел к директору и уверенно сказал:

— Разгрузим эшелон — будь здоров! Я за хлопцев ручаюсь...

Неизвестно, отчего, но Яшке сейчас стало удивительно легко и весело. Он чувствовал себя так, словно ему предстояла небольшая прогулка. Буран, ветер? Все это в конечном счете чепуха. Нам не страшен серый волк, верно? Он даже обрадовался, когда его с ног до головы обсыпало снегом. И только услышав от Чижика, что Глеб Боярков, сказавшись больным, остался в бараке, Яшка выругался.

— Ладно, я ему это еще припомню! — сказал он. — Я ему покажу, как позорить нашу бригаду! Пошли, Чижик, не отставай...

Позднее, когда все было кончено, Яшка и сам, хоть убей, не мог понять, каким чудом им удалось тогда разгрузить все одиннадцать платформ и доставить машины в МТС.

Они долго шли, втянув головы в плечи и пригибаясь под напором ветра. Ноги вязли в сугробах. Впереди глухо урчали четыре трактора, прокладывавшие дорогу. А вокруг... Белая мгла, казалось, поднялась стеной от земли к небу. Трудно и больно было дышать морозным воздухом. Одежда уже через полчаса покрылась тонким льдом и, отвердев, глухо стучала. И не было видно ни зги. Куда ни глянешь — снег. Только снег да снег, который движется навстречу волнами, пригибает к земле и сухо шуршит, шуршит, шуршит...

Снег и мгла.

Машины то и дело проваливались, тонули от собственной тяжести. Тогда их приходилось вытаскивать на руках. Трактористы, не полагаясь на ватные капоты, кутали моторы собственными телогрейками. Только бы моторы не заглохли, иначе гроб. На таком морозе достаточно десяти минут, чтобы замерзла вода, а тогда разорвет мотор...

Мгла и снег.

Нагнув голову, чтобы защитить лицо от снега и проскользнуть под встречным ветром, Яшка поминутно оступался, падал и снова, ругаясь сквозь зубы, поднимался и шел вперед. Никогда в жизни он еще не ругался так зло.

И вот наконец разъезд. Из мглы вынырнула голова Барамбаева и тотчас исчезла, чтобы через минуту появиться в другом месте. Директор что-то кричал, размахивал руками. Последовав за ним, Яшка очутился возле железнодорожных платформ.

Эти платформы стояли в тупике — одиннадцать неподвижных снежных глыб. Слегка посерело (уж не утро ли?), и Яшка, приглядевшись, с трудом различил очертания автомашин и тракторов. Их надо было сгрузить на землю.

Не долго думая, он взобрался на ближайшую платформу. Ледяной металл обжег руки. Рядом очутился еще кто-то, наклонился, засопел от натуги, и Яшка, не поворачивая головы, понял: Чижик. Потом увидел Пашку Сазонова, Кузю и — может, ему показалось? — Надю. Все они были рядом, в двух шагах от Яшки, его плечи касались дружеских плеч, и Яшка почувствовал в себе такую богатырскую силу, о которой не подозревал раньше.

— Раз, два... Взяли!.. Раз, два...

Снежная глыба сдвинулась и накренилась. Медленно, словно нехотя, поползла она вниз по бревнам. То, что было не под силу одному Яшке, сделали двадцать рук. За первым трактором пополз второй, за вторым — третий...

Потом наступила очередь автомашин. По сравнению с тракторами они казались легкими, летучими. Но сил уже не было: ребята валились с ног.

Промелькнуло бледное — ни кровинки! — лицо Нади. Охнув, осел Пашка Сазонов. Яшка видел, как плачет, не стесняясь, маленький Чижик, как выбиваются из последних сил здоровяки-молотобойцы, которые по утрам играючи «крестились» двухпудовыми гирями, и, чувствуя, что вот-вот не выдержит и свалится с ног, последним напряжением воли заставил себя подставить плечо под борт застрявшей в снегу автомашины.

«Врешь, не сломишь!..» — мысленно твердил он кому-то невидимому, чужому, который исподтишка нашептывал ему: «Да хватит, неужели тебе больше, чем всем, надо? Присядь, отдохни...»

Еще одно усилие, и автомашина сползла с насыпи. Эмтээсовский трактор, зацепив трос, отволок ее в сторону. Можно было выпрямить спину и передохнуть.

— Умаялся? — Яшка вытер рукавом взмокший лоб и улыбнулся Чижику. — Умаялся, вижу... — Яшкин голос был ласков. — Да ты присядь, мы тут сами управимся, без тебя.

— Нет. — Чижик замотал головой. В его глазах стояли слезы, но он не хотел сдаваться.

— Вот чудак! Я тебе как другу советую...

— Не...

— Ну и не надо! — Яшка отошел и уже в следующую минуту позабыл о Чижике. Снова на его плечах лежала мертвая непосильная тяжесть, снова болезненно ныли кости, и он мог думать только об этой тупой боли. Временами он боялся, что не совладает с собой.

К счастью, кто-то догадался развести костер. Огонь загородили от ветра с трех сторон листами фанеры и жести. Стало легче, можно было отогреть руки. Благо солярки хватало и ее никто не жалел.

Зато стоило отойти на два шага от костра, как опять пробирал мороз, и снежная мгла подступала со всех сторон, забираясь под ватники и в сапоги. И опять впереди были только огромные и неуклюжие — в метель все кажется огромным — тракторы и автомашины, которые во что бы то ни стало надо доставить в МТС. А это значило, что надо пройти еще пятнадцать километров. Не бросить же, в самом деле, машины в степи!

Теперь у Яшки было одно желание: хотелось поскорее покончить с этим делом и завалиться спать. Лечь на койку, укрыться одеялом, вытянуться во всю длину...

Эта навязчивая мысль не давала ему покоя. Он представлял себе, как стягивает сапоги, как снимает гимнастерку и касается головой подушки. Впрочем, гимнастерку можно не снимать... И тогда... У него сами собой закрывались глаза.

Однако он стряхивал с себя дурманящий сон и машинально повторял:

— Раз, два... Взяли!.. Навались, братки!..

Буран кончился почти так же неожиданно, как и начался. По земле, извиваясь, пробежали последние снежные дымки. Пушистой стаей поднялись облака. Мало-помалу ветер стих, и вся степь остро засияла под солнцем.

Но ребята этого не видели. Так и не успев раздеться, они спали тяжелым сном. В бараке пахло портянками, валенками и овчиной. Было воскресенье, но никто не поднялся даже к завтраку.

Яшку, однако, разбудил Глеб Боярков. Довольный собою, отоспавшийся, Боярков наклонился над Яшкой и, тормоша его за плечо, приговаривал:

— Вставай, будет тебе... Тут из газеты приехали, слышишь?..

— А ну их... — выразительно промычал Яшка и повернулся на другой бок.

— Фотографировать будут, слышишь? — Глеб не унимался. — Сам директор велел тебя разбудить...

— Барамбаев? Что ж ты сразу не сказал? — Яшка приподнялся на локте. — Передай директору, что я прибуду в полном параде. Свеженький, как огурчик...

Он протер кулаками глаза. Затем вскочил и, подставив голову под сосок рукомойника, из которого, обжигая, тонкой струйкой бежала ледяная вода, несколько минут блаженствовал. Обмылок выскользнул у него из рук, но Яшка даже не заметил этого. Только переодевшись, он осмотрел себя со всех сторон и, видимо, остался доволен осмотром...

— Можно?

Яшка вошел в директорский кабинет, который был сверху донизу увешан выцветшими диаграммами и почетными грамотами в деревянных рамочках. Под ними в кресле, положив тяжелые руки на стол, восседал Барамбаев. Директор беседовал с сидевшими напротив двумя какими-то неизвестными Яшке людьми. Один из них был в треухе, в ватной телогрейке и в высоких валенках, разрезанных сзади под коленями, и Яшка отвернулся от него ко второму собеседнику директора, в котором журналист угадывался уже за версту. Это был подвижной черноглазый толстяк в роскошном свитере с оленями и в кожаной курточке.

— Вот товарищ Буланчик, Яков Ефимович, — произнес Барамбаев, кивая на Яшку.

— Тот самый Буланчик? — Толстяк подался вперед.

О чем это он? Яшка, который знал, что с корреспондентами надо держать ухо востро, на всякий случай ответил:

— По всей вероятности... У меня здесь однофамильцев нету.

— Вы в этом не совсем уверены? — Толстяк поднял брови.

— Отчего же?.. Я Буланчик, — уже твердо сказал Яшка. — А что, разве плохо звучит?

— Звучит ничего. — Толстяк в кожаной курточке рассмеялся. Он был смешлив, любил веселых людей и, вытащив записную книжку, стал с профессиональной легкостью расспрашивать Яшку, откуда он прибыл, кем работает, как живет...

— Как живу? — Яшка, польщенный вниманием толстяка, улыбнулся. — Как говорится, лучше всех и хуже некоторых...

Он охотно, с какой-то небрежностью — мол, и не такое бывало! — рассказал толстяку о том, как разгружали платформы в буран. Потом великодушно разрешил себя сфотографировать. Что ж, он не против того, чтобы его портрет появился в газете! Хотите в анфас? Пожалуйста! В профиль? Будьте любезны! Разве он не понимает, что это нужно, так сказать, для истории? Ну да, он действительно личным примером увлек ребят за собой...

Говорил Яшка не умолкая. И если какой-нибудь час назад ему бы даже в голову не пришло кичиться и задирать нос, то теперь, глядя на себя как бы со стороны восторженными глазами корреспондента, он с каждой минутой все больше проникался убежденностью, что действительно совершил чуть ли не геройский поступок.