Дело об императорском пингвине - Андрей Константинов

На следующий день я приехал в «Золотую Пулю» уже традиционно для этой недели помятый и невыспавшийся. Зураб категорически отказался подниматься и остался спать у меня в квартире.

Я быстренько проскочил по коридору, не желая напороться на кого-нибудь из наших, и вошел в приемную Обнорского. Секретарша Оксана красила ногти и одним глазом смотрела телевизор, где шел повтор утренних питерских новостей. Я посмотрел на экран и сразу же узнал знакомые интерьеры «Успеха».

— А, Витя. Успел все-таки. Ну жди теперь — у них только что летучка началась. Кстати, ты в курсе? Обнорский сказал, что если ты до обеда не появишься, то можешь потом уже писать заявление об увольнении.

— В курсе, в курсе. — Звук у телевизора был приглушен, и я никак не мог разобрать комментарий диктора. А в данный момент камера крупным планом как раз демонстрировала внутренности металлического шкафа. — Слушай, Оксан, а чего там произошло-то? — Я ткнул пальцем в сторону экрана.

— Ой, да этот сюжет уже третий раз за утро показывают — сначала по Питеру, потом по РТР, а теперь вот и по НТВ прошло. Короче, сегодня ночью кто-то пролез в контору — «Успех», кажется, или что-то в этом роде, и взломал их архив. А там столько всякого дерьма и на чиновников, и на губера — в общем, на всех. Говорят, что некоторые материалы грабители унесли, а остальные почему-то оставили. Дикторы еще удивляются — как же так, все самое сытое и скандальное не взяли?

— Н-да, дела. А чего руководители этой конторы говорят?

— Да ничего они не говорят. Их для объяснений в ментовку забрали, а потом, говорят, еще и налоговая собирается заняться. Они вроде бы там с «черным налом» чего-то крутили, словом, тоже ребята не промах…

— Охотно верю, — сказал я и взялся за ручку двери шефа.

— Шах, ты куда? Туда сейчас нельзя, мне сказали никого не пускать. Ты что? Обнорский же еще больше разозлится…

— Не волнуйся, Ксюш, — я потянул дверь. — Мне можно. В конце концов, должен же я знать, писать мне заявление или все-таки немного погодить. — И я бесцеремонно шагнул в кабинет, нарушив таинство обряда совещания высшего командного состава Агентства.

Все были в сборе — Сам, Спозаранник, Скрипка, Повзло, Каширин.

И все одновременно, как по команде, повернули головы и обалдело воззрились на мою наглую персону.

— А, явился, — грозно провозгласил Обнорский. — Явление Витька народу. Ну что ж, иди в приемную, сиди, жди. Закончим совещание — вызовем, будем разговаривать…

Я изящным жестом раскрыл сумку и небрежно водрузил на стол шефа две видеокассеты.

— Это что? — спросил Обнорский.

— Это головная боль депутата Бореева, по причине которой, я так полагаю, он в настоящее время страдает стойким половым бессилием.

Я порылся в сумке, и рядом с кассетами легли «успеховские» папки с лейблом нашего Агентства. Обнорский недоуменно раскрыл верхнюю и первой же бумажкой, попавшейся ему на глаза, стало его персональное досье.

Шеф прикрыл папку рукой, посмотрел на отцов-командиров и усталым голосом попросил их прервать летучку и на некоторое время покинуть кабинет.

Народ недоумевающе потянулся к выходу. Последним вышел намеревавшийся что-то возразить, но так и не решившийся это сделать Скрипка.

Мы с Обнорским остались одни, немного помолчали, после чего он спросил:

— Так, значит, это ты был сегодня ночью в «Успехе»?

Я утвердительно кивнул.

— Я так понимаю, — продолжил шеф, — что у тебя были на это какие-то личные причины? Ведь не за бореевскими же пленками ты под статью полез?

Я ничего не ответил, но Обнорский, похоже, и так уже обо всем догадался.

— Ладно, не хочешь говорить — не надо. Вот только объясни мне, зачем ты в этот блудняк еще и Зураба с Железняк втянул? А если бы вас там всех троих замели? Да что замели — просто убить же могли. Ты об этом подумал?

Я сделал недоуменное лицо: мол, при чем здесь вообще Нонка и Гвичия?

— Шах! Вот только не надо делать из меня идиота. Мне с утра жаловался Модестов, что вы втроем где-то полночи зависали. Они с Нонкой совершенно разругались, потому что она ни в какую не говорит, где вы были… И совершенно правильно делает, между прочим… В общем, так.

Я еще с ребятами лично поговорю — и чтобы в Агентстве про это ни единая душа ничего не знала. Ясно? Надеюсь, ты там по-серьезному не наследил, по крайней мере — трупов после себя не оставил?

Обнорский вышел из-за стола, закурил и раскрыл одну из папок, откуда высыпался с десяток фотографий.

Мы бросились их подбирать.

— Вот ведь суки, — ругнулся Обнорский, разглядывая одну из фоток, на которой он был запечатлен с какой-то полуголой девицей, — даже не помню, в каком же это году было снято? А главное, где они этот снимок достали?

— А кто это? — беспардонно поинтересовался я.

— Да так, грехи студенческой молодости, — уклончиво отмахнулся шеф и, сделав пару затяжек, неожиданно ударился в воспоминания:

— Хорошая девчонка была, между прочим. Можно сказать, первая настоящая любовь.

Я, помнится, так в нее втрескался, что начал было даже стихи писать. — Он задумался, вспоминая, и потом продекламировал:

Ах, какая ты вся есенинская,

Взгляд глазишь твоих растревожил,

И печальный я вышел на Ленинском,

Окунувшись в унылые рожи.

Мы собрали рассыпавшиеся фотографии, и Обнорский вместе с остальными папками запер их в сейф.

Я увидел, что одна из фоток, на которой Обнорский был запечатлен уже явно с какой-то другой своей любовью, так и осталась лежать на полу, однако вида не подал.

— Ладно, Виктор-Шеф протянул мне руку. — В конце концов, будем считать, что победителей не судят. Да, ты сам-то как — не зря туда сходил? Решил свои проблемы?… Ну и отлично. Все. Давай-ка, позови там остальных…

Ожидавшее в коридоре начальство оживленно обсуждало мою судьбу. Похоже, они не надеялись, что я выйду от шефа столь подозрительно спокойный и вполне живой. После того, как мы все снова собрались в кабинете, Обнорский обвел взглядом присутствующих и заявил:

— Господа! Хочу сообщить вам, что в последнее время Виктор Михайлович Шаховский по моему поручению занимался специальным секретным заданием, которое требовало строжайшего соблюдения конспирации. Только что Виктор Михайлович доложил мне об успешном завершении расследования, в связи с чем в вашем присутствии я хочу поблагодарить его за отлично проделанную работу и соответственно прошу подготовить приказ о его премировании.

Больше других эта пламенная речь Обнорского ошарашила Скрипку. Он долго не мог прийти в себя, а потом наконец выдавил:

— Как же так. Он же пейджер потерял. Проверка еще не закончена.

Я продемонстрировал Алексею Львовичу числящееся за мной казенное имущество и в тон Обнорскому пояснил, что сцена с утерей пейджера была инсценирована, конечно же, сугубо в интересах исполняемого мною секретного задания. В это время внимание Каширина привлек валявшийся на ковре снимок. Он поднял его и удивленно присвистнул:

— Ого… Ах, какая женщина, а, Андрей Викторович? Мне б такую…

Договорить, какую именно, Родион не успел. Смутившийся шеф выхватил у него фотографию и сунул ее в стол, пробурчав при этом, что-то типа «фотомонтаж» и «враги подбросили». Похоже, ему не особенно поверили, поэтому Обнорский поспешил замять тему и подвести черту под нашей встречей:

Ну все, Виктор. Иди работай. — Он повернулся к Скрипке:

— Я надеюсь, что ваши трения с Алексеем Львовичем отныне можно считать исчерпанными?

После этого нам со Скрипкой ничего не оставалось, как пожать друг другу руки, и я победителем покинул этот «эскадрон гусар летучки».

В тот же вечер я заехал домой к матери Татьяны и оставил для нее запечатанный пакет, в котором находились пять «поляроидных» снимков и оказавшаяся невостребованной тысяча американских долларов.

Спустя несколько дней ночью меня разбудил междугородний телефонный звонок. Я был почти уверен, что это звонит она, и потому не собирался снимать трубку. Однако звонки были столь долгими и настойчивыми, что в конец концов я все-таки решился.

— Привет! Это ты? Я тебя разбудила?

— Привет! Это я. Да, ты меня разбудила.

— Виктор, я смотрела сюжет. Ну тот самый, про «Успех». А потом мама передала для меня твой пакет. Там, в «Успехе» — это был ты? — Я ничего не ответил, и она продолжила:

— Знаешь, Рустам мне рассказывал про эту контору. Они и здесь, у нас, столько гадостей людям устраивали. Когда Рустам увидел, как их обнесли, а потом еще и ославили на всю страну, он просто радовался как ребенок…

— Я рад, что он у тебя такой живой и непосредственный…

— Шах, ну скажи — это был ты? Ты сделал это только для меня? Или это просто было частью твоего очередного расследования?…