Театр китового уса - Джоанна Куинн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Забавно, что жизнь отца Джаспера служила препятствием для его собственной. Порой – ноябрьскими вечерами, к примеру, когда низкое солнце блестело над кобальтовым морем – океан вдохновлял огромные, невыразимые чувства, которые сокращали мысли Джаспера до разбитых полупредложений.
Я люблю…
Как можем мы не верить, что…
Встретить кого-то, кто…
На что будет похоже…
Предложения, разломанные надвое до того, как они получили возможность стать клише, до того, как его мрачный разум мог отбросить их как вздор, как невозможный нонсенс.
– Джаспер, не витай в облаках, бога ради, – рявкал его отец.
На кухне его ждал сыр. И кекс. Яблочные клецки. Мятный зефир. Рахат-лукум. Покрытая желе корочка старого пирога со свининой.
Рождественская охота
Декабрь 1914
Шесть лет назад
Уиллоуби. Уиллоуби! Джаспер изо всех сил старался игнорировать брата. Это было первое и, бог даст, последнее Рождество войны, и младший Сигрейв был дома в увольнительной. В перерыве между солдатством Уиллоуби прогуливался по передней лужайке в белых галифе, алом мундире и цилиндре, опрокидывая бокал портвейна и ведя резвую лошадь для воздушной светловолосой наследницы. Джаспер слышал, как наследница восклицает:
– Какая отвага! Мы все думаем о вас, – и знал, что не британские полки она и другие женщины Англии держали в уме, стоя на коленях в деревенских церквях или вглядываясь за море в израненную боями Францию, а проклятого Уиллоуби.
Уиллоуби Сигрейв был любимцем общества, и, что больше всего раздражало, любимцем женщин. Джаспер видел, как даже самые неказистые старые девы кидают страстные взгляды на его длинноногого брата. Косоглазые перестарки, которых Джаспер сопровождал на балы графства, никогда не смотрели на него так. И ловя свое отражение в зеркалах в серебряных рамах, он знал почему. Он был скучноватым мужчиной за тридцать, с напоминающим хаггис[6] лицом, и вечно смотрел по сторонам, будто пытаясь сообразить ответ на вопрос, который всем был известен.
Джаспер надеялся, что ситуация может измениться, когда он станет главой семьи. Что его начнут уважать. И действительно, когда его отец был так добр покинуть мир – свалившись как дерево после воскресного обеда, будто показав пример смерти англичанина, – дела пошли на лад.
Вся деревня выстроилась вдоль дороги к церкви снежным днем похорон, прямо перед Рождеством 1913 года, и Джаспер шел с несущими гроб мужчинами, чувствуя на себе взгляды жителей. Шагая следом за телом отца, он мысленно напевал гимн «Добрый князь Вячеслав». Так, след в след слуга ступал при погоде скверной[7].
Нельзя сказать, что он был счастлив на похоронах; отсутствие отца он ощущал как огромную свистящую пустоту. Но когда траурное шествие покинуло церковный двор, сложив Роберта в крипте рядом с женой и всеми их детьми, Джаспер обнаружил, что еле заметно насвистывает – Что ж, неси вино и снедь, – а к тому времени, как вернулся в дом (дом, который теперь принадлежал ему) и налил себе бренди, он уже тихонько напевал: Кровь твоя, ты верь и знай, не застынет в жиии-ииилааа-ааах.
Но вскоре стало ясно, что ничего не изменилось. Когда бы Джаспер ни встречался с местными жителями, они хотели говорить только о его отце и о том, что не будет ему равных. Роберт был благословлен даром рассеянности, за который, казалось, деревенские им восхищались. Когда бы Роберт ни проносился мимо на лошади, он махал им так неопределенно, что можно было подумать, будто он слеп и жестикулирует в направлении, в котором, как ему сказали, находятся люди. Если же он появлялся пешим шагом, то сквозь суматоху приподнятых шляп и поклонов проходил подобно исследователю, пробирающемуся сквозь заросли джунглей. В редких случаях, когда Роберт замечал-таки среди масс кого-то – особенно милого ребенка, крайне уверенного конюха, – этому человеку казалось, будто на него пал взгляд Божий.
Джаспер не был и никогда не будет Богом.
– Все в порядке, сэр? – спросил Том Хардкасл, человек, держащий лошадь Джаспера.
– Хм, – ответил Джаспер, наблюдая, как восторженная наследница наклоняется в седле, чтобы отпить из бокала Уиллоуби. Их отец никогда не разрешал женщинам присоединяться к охоте, так как был уверен, что их хаотичные реакции испортят спорт, но Уиллоуби приветствовал их с распахнутыми объятьями.
Затянутая в сапог нога легла в сильные ладони Тома, и Джаспер устроился в седле, тут же направляя свою лошадь Гвиневру в сторону от других охотников.
* * *
К счастью, Уиллоуби долго не протянул. После часа в седле он объявил, что лиса, которую они загоняли, была непобедимым зверем, вскричал:
– Портвейн, портвейн, все царство за портвейн, – и повел своих последователей и запыхавшихся гончих обратно по полям к дому.
Джасперу понадобился еще час решительной скачки, прежде чем он смог найти успокоение в природе: в механическом треске крыльев фазана, вырвавшегося из кустов, в далеком море того же размытого белого цвета, что и небо.
Верная Гвиневра несла его, пока они не остались одни. Он почти начал приходить в равновесие, когда к нему галопом приблизилась женщина в черном жакете для верховой езды и шляпе с вуалью. Она была не в дамском седле, а сидела прямо, как мужчина.
– Пытаетесь сбежать? – спросила она, переходя на рысь.
Джаспер что-то нечленораздельно проворчал.
– Развит не по годам, не так ли? Ваш брат, – сказала она. – Меня предупреждали.
– Загонит свою чертову лошадь до чертовой смерти, – сказал Джаспер.
– Жаль, что предупредить лошадь было невозможно. Считаю, поле для галопа просто отличное – давайте.
Она рванула. Гвиневра радостно скакнула вперед, и Джаспер понял, что следует за ней. Словно жокеи, они с громом понеслись по твердой зимней земле.
На дальней оконечности поля женщина остановила лошадь. Джаспер заметил, что уздечку она держит в руках твердо, но нежно. Она не дергала за нее, как делал частенько Уиллоуби и его криворукие друзья.
– Там неподалеку есть приличный паб, – сказала она. – Мы можем дать этим прекрасным созданиям заслуженный отдых.
Она привела его на место, а там с мальчишеским задором спрыгнула с седла. Джаспер спешился, как всегда ощущая падение своего статуса, неизменно сопровождающее его сход на землю. Его слабая лодыжка подвернулась, едва ноги коснулись земли.
Счищавшая грязь с сапог женщина подняла на него глаза:
– Несчастный случай на лошади?
Джаспер перебрал свой обычный список мужественных объяснений хромоты, но ее раскрасневшееся лицо, дружелюбное как у лабрадора, неожиданно заставило его сказать:
– Каменистый пляж. Виски.
– Не повезло, – поморщилась она, привязывая их
