Театр китового уса - Джоанна Куинн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Метод производства детей казался невероятным, но их смерть – неизбежной. Джаспер был единственным выжившим: всепобеждающим и чудовищным. Лежа в своей постели ночью, он порой слышал плач ребенка и превращал эти звуки в крики побежденных арабов Хартума. Он представлял, как ведет разные британские полки, как быстро приходит всенародная слава, как гордый отец хлопает его по спине. Когда крики наконец прекращались, в дрожащем воздухе повисала тишина, тягучая и выжидающая.
Затем родился Уиллоуби. Джаспер едва заметил его появление, ожидая, что младенец отправится за предшественниками, но Уиллоуби, с рыжими волосами и изогнутыми луком губами, не умер. И однажды Элизабет неожиданно уронила посреди завтрака приборы и попросила принести ей ребенка из детской. Джаспер, который в чердачной классной повторял с учителем латинские глаголы, услышал топот ног, а затем – как мимо несут Уиллоуби, будто юного махараджу на параде слонов.
На следующий день случилось нечто еще более удивительное. В классной комнате появилась его мать. Прежде она здесь не бывала. Раньше классная комната была всего лишь названием места, что существовало где-то над ней, так же далеко, как небеса.
– Одна из горничных предположила, что Уиллоуби хочет игрушку, – сказала Элизабет.
Появилась горничная с двумя оловянными солдатиками Джаспера.
– Эти подойдут, мэм?
– Идеально, – сказала его мать, и захватнический отряд удалился, оставив Джаспера с одними только amo, amas, amat, amamus, amatis, amant.
С тех пор в доме будто бы начался какой-то праздник, присоединиться к которому Джасперу не разрешали. По пути на ежедневную прогулку с учителем вдоль побережья он видел собирающихся в гостиной гостей, прибывших посмотреть на чудо-ребенка – и мать с Уиллоуби на руках и лицом, напряженным от тревожной надежды. Такое выражение Джаспер видел у Кухарки каждый раз, когда она создавала новое блюдо для его родителей.
(Джаспер частенько прятался в углу кухни, пока Кухарка ждала новостей о том, как приняли плоды ее трудов, потому что, заметив его, она подмигивала и говорила: «А вы-то съедите все, что я вам дам, мастер Джаспер», после чего одаривала чем-нибудь вкусненьким: кусочком сыра или быстро обтертым о фартук яблоком. Это было правдой. Джаспер съел бы все, что Кухарка ни дала бы ему, в основном потому, что она была одной из немногих, кто разговаривал с ним без принуждения. Кроме того, что-то это в нем удовлетворяло – принять еду и съесть, неважно какую. Он был заброшен и капризен, капризен и заброшен. Сложно сказать, что брало верх.)
– Не спи, Джаспер, – говорил его учитель, поторапливая его, и Джаспер всю прогулку бил траву своим деревянным мечом.
По вечерам, когда наставал час Джасперу поприветствовать родителей перед их ужином, он, пригладив волосы слюной, спускался по лестнице и начинал слоняться по залу, пока не получал разрешения зайти в столовую; порой он видел их лишь мельком, потому что ему не позволялось по-рыбьи пучить на них глаза. Стены были выкрашены кроваво-красным, чтобы подсветить мясо, подаваемое на фамильных сервизах, над освещенными свечами родителями нависали длинные тени. В углах тайком ждали слуги, стремясь услужить, так же как и столовая ждала каждый день Джаспера, ждала, чтобы посчитать его недостойным.
Однажды вечером Роберт, начинавший беседы где-то с середины, сказал:
– Настало время тебе узнать что-то помимо латыни, мальчик. Тебе надо будет показать Уиллоуби пример. Поедешь завтра со мной.
При упоминании Уиллоуби Элизабет улыбнулась обеденному столу, будто разглядывая собственное отражение в пруду. Джаспер оглядел портреты на стенах. Портреты Сигрейвов с алебастровой кожей, тех времен, когда и мужчины, и женщины носили локоны. Казалось, все они прижимали одну ладонь к груди, чуть отставив один палец, будто пытаясь незаметно на что-то указать: на роскошные ткани, в которые были одеты, возможно, или фальшивый классический пейзаж позади – Смотри! Среди деревьев! Маленький храм с куполом! – или даже на тревожно высокий лоб человека на соседнем портрете. В дальнем конце комнаты висела фотография угрюмого Джаспера в моряцком костюме с Уиллоуби в крестильном платье на руках.
– Этот твой деревянный меч, – сказал Роберт. – Это детская игрушка. Отдай его брату. Можешь быть свободен.
Джаспер поднялся к себе и забрался в постель, где достал спрятанное под подушкой печенье и взялся за книгу о короле Артуре. Затем он отложил их. Нужно меньше читать. Меньше есть. Нужно забыть о мечтах. Джаспер уставился в потолок.
Следующим утром – точнее даже все следующие утра всех следующих лет, всю молодость, все свои двадцатые и тридцатые годы – Джаспер мрачно следовал за отцом из дома, чтобы узнать о своих обязанностях в качестве наследника, пока оставшийся внутри младший брат с легкостью расцветал. Уиллоуби выучился ходить за один день; Джаспер украл виски из отцовского буфета, отправился поздней ночью плавать в море, поскользнулся на камнях и так неудачно сломал ногу, что на всю жизнь охромел. Уиллоуби резвился повсюду с его любимым деревянным мечом; Джаспер ковылял, без оружия, в ожидании, пока умрет отец, чтобы он смог проявить себя.
Хромота не помогала. Джаспер чувствовал неловкость, посещая фермеров-арендаторов. Он предпочитал объезжать их на лошади. Верхом он оказывался на достаточном расстоянии от населения, чтобы достичь доброжелательности. Пешком, переваливаясь с ноги на ногу, он был неуклюж, как цирковой медведь. Он подмечал острые глаза работников поместья, их ухмылки, когда он неловкими рывками, будто двигая шифоньер, пробирался по неровным полям.
Его социальная жизнь была схожим образом ограничена. Он очень хотел быть благородным английским джентльменом, но не мог танцевать, поскольку его слабая лодыжка не могла удерживать его. Он сидел у стенки на балах, представляя ужасные кончины молодых холостяков, которые могли вальсировать. Его стихи не покидали карманов. Он утешал себя мыслью, что благородный Гектор никогда, черт подери, не вальсировал. По ночам, если он за ужином съедал слишком много (а так обычно и случалось), он слышал во сне, как пускает газы, будто беспомощно ускользающий воздух был своего рода продолжением его жалких попыток завести разговор и нерешительно поделиться поверхностными остротами.
Иногда, следуя за своим все еще вполне живым отцом, Джаспер придумывал, как изменит жизнь в Чилкомбе, если возьмет его в свои руки. На самом деле, размах идей отца не оставлял места его идеям. Растущая викторианская уверенность Роберта Сигрейва доминировала над будущим, как планируемая им