Анжелика и ее любовь - Голон Анн

– Но почему? – повторила Анжелика в недоумении.

– Потому что корабль имел все шансы получить течь, и я хотел, чтобы в минуту смертельной опасности вы были со мною рядом.

Ничего не понимая, Анжелика уставилась на него. Неужели он говорит серьезно? Невероятно! Это опять его мрачные шутки!

Прежде всего, всю эту непостижимую грозную ночь она проспала, не подозревая, что опасность совсем рядом. И потом, как может он говорить, что хотел в час смертельной опасности видеть ее рядом с собой, когда сам с откровенным презрением оскорбляет ее.

– Вы смеетесь надо мной, монсеньор? Зачем вы смеетесь надо мной?

– Я не смеюсь над вами и сейчас скажу вам почему.

Анжелика уже овладела собой:

– Во всяком случае, если опасность была так велика, как вы утверждаете, то лично я, к вашему сведению, желала бы в такую минуту быть рядом с дочерью и своими друзьями.

– Особенно рядом с мэтром Габриэлем Берном?

– Да, – подтвердила она, – рядом с Габриэлем Берном и его детьми, я всех их люблю, словно это моя семья. Перестаньте считать меня собственностью и распоряжаться мною, как вам заблагорассудится.

– Однако нам надо обговорить кое-какие долги, я предупреждал вас об этом.

– Возможно, – ответила Анжелика, все более повышая тон, – но прошу вас на будущее: когда вы надумаете пригласить меня для беседы, делайте это в менее оскорбительной форме.

– Что вы имеете в виду?

Она повторила то, что сказал ей арабский врач: монсеньор Рескатор хотел бы, чтобы она провела ночь в его апартаментах.

– Но ведь так оно и есть. В моих апартаментах вы находились в двух шагах от капитанского мостика, и в случае опасности…

Он сардонически рассмеялся:

– А вы надеялись на нечто иное?

– Нет, не надеялась, – жестко сказала Анжелика, платя ему той же монетой. – Боялась – да, ибо ни за что на свете не хотела принимать знаки внимания со стороны человека столь малогалантного, человека, который…

– Не бойтесь. Я ведь не скрыл от вас, что ваш нынешний облик вызывает у меня глубокое разочарование.

– Слава богу!

– Лично я готов поклясться – здесь даже дьяволу уже нечего добавить! Какой крах! Я хранил в памяти волнующую одалиску с солнечными волосами, а нашел женщину в чепце, благонравную мать семейства, нечто вроде монахини… Поверьте мне, есть отчего изумиться даже такому закаленному пирату, как я, который на своем веку повидал много женщин…

– Сожалею, что с товаром произошла неувязка, монсеньор. Надо было бы как-то постараться сохранить его, когда он был в надлежащем виде…

– И ваше высокомерие вместе с ним! Экая заносчивость! Когда там, на невольничьем рынке Кандии, вы стояли, униженно опустив голову…

Анжелика снова пережила час своего позора. Час, когда ее, обнаженную, выставили напоказ под вожделенные взгляды мужчин.

«Оказывается, мне суждено было пережить нечто худшее…»

Его странный голос вдруг зазвучал серьезно:

– О, вы были так прекрасны, госпожа дю Плесси, когда ваше тело прикрывали только волосы, ваши глаза напоминали глаза загнанной пантеры, а на спине виднелись следы весьма нелюбезного обращения с вами моего друга маркиза д’Эскренвиля. В общем, вы были прекрасней, неизмеримо прекрасней, чем сейчас в своей буржуазной надменности… А если к этому добавить, что вы имели честь быть любовницей короля Франции, а это, естественно, окружало вас ореолом, то стоили вы дорого… Уж поверьте мне!

Это было уже чересчур. Он бросает ей в лицо клевету, которую она слышала только от придворных, а главное, возвращается к ее прошлому, давая понять, что раньше она была куда красивее. Ну и грубиян! Ее охватила ярость.

– Ах вот как! Вам мало моей спины в рубцах? Так смотрите же! Смотрите, что люди короля сделали с той, которую считали любовницей его величества!

Она принялась яростно рвать шнуровку корсажа, распуская его, и потянула за рукав сорочки, обнажив плечо.

– Смотрите, – повторила она. – Они заклеймили меня цветком лилии!

Рескатор поднялся и подошел к ней. Он осмотрел след от раскаленного железа со вниманием ученого, изучающего редкий экспонат. Ничто не отражало тех чувств, которые вызвало у него это признание.

– И правда! – сказал он наконец. – А гугеноты знают, что среди них находится особа, заслуживающая виселицы?

Анжелика уже сожалела о своем необдуманном поступке. Палец Рескатора словно бы невзначай ласково гладил маленький загрубевший шрам, и это прикосновение привело ее в дрожь. Ей хотелось снова натянуть на себя корсаж. Рескатор привлек ее к себе, положил свою твердую крепкую ладонь ей на запястье:

– Они знают об этом?

– Один из них знает.

– Так во Французском королевстве клеймят проституток и каторжников…

Она могла бы добавить, что так же клеймят женщин-протестанток и ее приняли за одну из них. Но ее охватила паника. Та самая паника, которую она уже не раз переживала, которая парализовывала ее в руках мужчины, когда тот пытался внушить ей, что желает ее.

– О, что за важность! – сказала она, вырываясь. – Думайте обо мне все, что вам угодно, но только оставьте меня в покое.

Рескатор с силой, совсем как в тот первый вечер, прижимал ее к себе, и она не могла ни поднять голову к жесткой маске, которая маячила над нею, ни оттолкнуть ее. Его рука была крепче, чем железный ошейник.

Другую руку он поднес к шее Анжелики, и его пальцы осторожно скользнули к груди, которую прикрывала только полурасстегнутая сорочка.

– Вы надежно прячете свои сокровища, – пробормотал он.

Уже давно ни один мужчина не позволял себе по отношению к ней такой дерзости. Она напряглась под уверенной рукой.

Рескатор был настойчив: он знал свою власть.

Анжелика не могла шелохнуться, она с трудом дышала. С ней происходило что-то странное. Ее бросило в жар, ей показалось, что сейчас она умрет.

Однако чувство самосохранения оказалось сильнее. Она с трудом проговорила:

– Оставьте меня! Отпустите!

Его лицо под маской сморщилось, словно от боли.

– Я внушаю вам такой ужас? – спросил он.

Он уже не удерживал ее больше.

Она отодвинулась к переборке, и ей пришлось опереться на нее.

Он изучающе смотрел на Анжелику, и она поняла, что ее реакция озадачила его.

Она совсем потеряла чувство меры, а это было так несвойственно ей.

«Ты никогда больше не будешь настоящей женщиной», – твердил ей какой-то внутренний голос, наполняя ее горечью. Потом она постаралась взять себя в руки: «В объятиях этого пирата?.. О нет, никогда! Он достаточно засвидетельствовал мне свое презрение. Кнут и пряник – вот, по-видимому, с помощью чего он добивался успеха у восточных женщин. Но со мною так не получится. Если я попаду в его сети, он превратит меня в несчастнейшее создание, порочное создание… А я и без него уже достаточно настрадалась из-за своих ошибок».

Но странно, в глубине души она чувствовала разочарование. «Иногда мне кажется, что он единственный, кто мог бы…»

Что с ней? Приятное беспокойство под вкрадчивыми пальцами – она снова познала это – вновь пробудило ее чувства, породило искушение уйти от одиночества? С ним она не знала бы страха, она уверена в этом, однако в ее глазах застыл ужас, и он, должно быть, читает его в них. Но он не знает, что не он тому причиной.

И сейчас еще она не осмеливалась смотреть на него.

Как человек умный, Рескатор, казалось, принял свою неудачу философски:

– Честное слово, вы защищаетесь более яростно, чем какая-нибудь девственница. Кто бы мог подумать!

Скрестив руки на груди, он облокотился о стол.

– Ну ладно. Ваш отказ – дело серьезное. А как вы относитесь к нашей сделке?

– Какой сделке?

– Мне кажется, я правильно понял, когда вы пришли ко мне в Ла-Рошели, что в обмен на то, что я возьму на судно ваших друзей, вы вернете мне рабыню, которой я не сумел воспользоваться согласно моим желаниям и моим правам.

Анжелика почувствовала себя виноватой, как торговец, уличенный в том, что он пытается нарушить условия договора.