Доктор Данилов в госпитале МВД - Андрей Шляхов

Пока Данилов занимался больными, то есть «доводил до ума» новенького и делал ночной обход отделения (мастерство ночного обхода заключается в том, чтобы оценить состояние пациента, не разбудив его), Половникова сидела в ординаторской и слушала музыку на своем мобильнике. Иногда начинала подпевать.

You shut your mouth,How can you sayI go about things the wrong way,I am Human and I need to be lovedJust like everybody else does.

(Эй ты, заткни свою пасть,Какое тебе дело до того,Куда меня занесло?Я — Человек и, подобно всем людям,Я нуждаюсь в любви.)

По отрывку из «Смитс» Данилов сделал вывод о том, что Половниковой не чужд «антикварный» классический рок. Что ж — неплохой вкус у человека, не попсовый. Сам Данилов «Смитс» мог послушать под настроение, а мог и не слушать годами. «Оэйзис» нравился ему куда больше. Под «I Hope I Think I Know» (Я надеюсь, я думаю, я знаю) сразу же вспоминались беззаботные студенческие годы.

You're trying hard to put me in my placeAnd that is why I gotta keep runningThe future is mine and it's your disgrace'Cause in the end your laugh means nothing

(Вы все пытаетесь удержать меня на месте,И только потому я должен продолжать свой бег.Будущее принадлежит мне, и это унизительно для вас.Хорошо смеется тот, кто смеется последним.)

Данилов сделал записи в историях, отдал медсестре несколько распоряжений, касающихся «героического майора», еще раз предупредил того, что ни в коем случае не надо пытаться вставать, тем паче — отсоединяться от монитора, каким бы «хорошим» ни казалось самочувствие.

— Все только с нашего ведома и с нашей помощью, договорились?

— А если по маленькому захочется? — спросил пациент, то ли забывший о том, что Данилов собственноручно поставил ему катетер в мочевой пузырь, то ли не понявший, что с ним делал доктор.

— Не захочется, Анатолий Евгеньевич, — успокоил его Данилов. — У вас катетер в мочевом пузыре. Ну, а если захочется по большому…

— Какое там! — скривился Анатолий Евгеньевич. — Я пять дней ничего не ел, не до того было. Только чай с медом пил, вот и все питание…

Придя в ординаторскую, Данилов приподнял чайник, оценивая, насколько он полон, и спросил у Половниковой:

— Будешь что-то пить на сон грядущий?

Намек звучал ясно — сразу пойдешь спать в кабинет начальника отделения или чаю выпьешь?

Спать сном праведных в реанимации не полагалось, да и не получилось бы, а вот подремать часок-другой на диване, не разоблачаясь и внимательно прислушиваясь к звукам, доносящимся из отделения, вполне было можно. Подобный отдых конечно же не восстанавливал все силы, но помогал дотянуть до конца дежурства человеком, а не живым трупом, действующим на автопилоте.

— Нет, спасибо, — не вынимая наушников-«таблеток» из ушей, ответила Половникова.

Данилов не стал доливать чайник — пусть закипает быстрее. Пока вода нагревалась, можно было бы умыться на сон грядущий и почистить зубы, но при Половниковой заниматься подобными интимностями было неудобно. «Ладно, успею еще», — решил Данилов, надеясь, что Половникова вот-вот уйдет.

Надежды оказались напрасными — когда Данилов, сидевший за столом, допил чай, Половникова выключила музыку, встала, положила телефон с наушниками на стол и жеманно потянулась, ухитрившись при этом коснуться Данилова бедром и животом и, благо халат был расстегнут, продемонстрировать ему свой пупок.

— М-м-м! Чертовски хочется мужчину! — объявила она. — Меня всегда после стресса, как только отойду немного, на мужиков тянет.

— У тебя еще куча времени, — ответил Данилов, указывая глазами на часы. — Успеешь съездить домой и вернуться до начала дежурства.

— Нет! — Половникова перестала тянуться и покачала головой. — Мой муж сегодня в наказание оставлен без сладкого…

«Блаженны верующие, — усмехнулся про себя Данилов. — Или ты думаешь, что больше никто не даст твоему мужу „сладкого“? То ли самонадеянность зашкаливает, то ли жизнь плохо знаешь».

Скорее всего — зашкаливала самонадеянность, потому что Половникова, несмотря на все ее старания казаться наивной простушкой, не производила подобного впечатления. Как ни прикидывайся щука золотой рыбкой, зубы все равно не спрятать.

Дважды продефилировав мимо Данилова и отчаянно виляя при этом бедрами, Половникова забралась с ногами на диван и сказала:

— Не бойся, Наташа не будет трепать языком, она не из болтливых.

— Тебе пора, — ответил Данилов и уточнил: — В кабинет к шефу или в «бокс».

— Почему? — Половникова поиграла бровями, изображая крайнюю степень изумления. — Неужели ты такой бесчувственный? Не могу поверить! А если ты стесняешься или боишься…

— Я хочу немного отдохнуть и буду признателен, если ты оставишь меня здесь одного.

Запас вежливости понемногу иссякал, но грубить, повышать голос или как-то еще выходить из себя все равно было нельзя. Во-первых, на дежурстве надо держать себя и свои эмоции в узде, работа как-никак, причем очень ответственная, а во-вторых, не хотелось давать нахалке повода праздновать если не большую, то хотя бы маленькую победу. «Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав» — очень верно говорили в древности.

— Разве одному лучше? — усомнилась Половникова. — Странно, странно…

«Сейчас она спросит: гей я или импотент», — подумал Данилов, но не угадал.

— Я чувствую, что ты мне, мягко говоря, не симпатизируешь… — Половникова устроилась поудобнее — вытянула ноги и улеглась на диване, в точности копируя позу тициановой Венеры, только роз в руке не хватало.

Данилов не стал ни подтверждать, ни разубеждать. Только демонстративно посмотрел на часы, вначале на те, что висели на стене, а потом на наручные, которые предпочитал снимать на дежурстве, но иногда, как сегодня, забывал это делать. Часы совершенно не мешали работать, Данилов снимал их, чтобы не разбить в запарке. Это на «Скорой помощи» без часов работать неудобно, а в госпитале во всех помещениях настенные часы висят.

— Не симпатизируешь, — констатировала Половникова. — А раз так, то почему упускаешь такую возможность?

— Возможность чего?

— Отыграться на мне, — Половникова добавила в голос истомы, — подчинить своей воле, заставить выполнять твои желания…

Данилов всмотрелся в глаза Половниковой, оценивая состояние зрачков, и принюхался к воздуху. Вроде как не пьяна и не под кайфом, во всяком случае, зрачки нормальные и «выхлопа» нет. Значит — просто дура, если можно так выражаться о женщине, готовой тебе отдаться. Данилов решил, что можно, умные могут быть настойчивыми, но не назойливыми, назойливость — удел дураков.

— Ты что — совсем? — скривилась Половникова, видя, что ее чары не возымели действия. — То-то я смотрю, что у тебя Наташа такая скучная, как снулая рыба. Ты даже своей сестре внимания не оказываешь!

Она погладила себя рукой по бедру, словно подсказывая Данилову, что ему надо делать.

«Настолько оголодала или просто поспорила с кем-то, что без труда соблазнит меня? — прикинул в уме Данилов. — Или же пытается раззадорить, чтобы потом съездить мне по физиономии и рассказывать всему госпиталю, как усердно я ее домогался и как она меня осадила?»

— А это что, принято? — поинтересовался Данилов.

— Что принято?

— Спать с медсестрой на дежурстве. Я, признаться, думал иначе.

— Когда ничего не можешь, то остается только думать! — Половникова медленно поднялась на ноги, еще раз потянулась, да так, что нижний край рубашки приподнялся чуть ли не до груди. — Ладно, я сегодня добрая, тем более что ты со мной так благородно поделился бутербродами, поэтому если соберешься с силами, то стучись — может, и впущу тебя…

— Дежурный реаниматолог не имеет права выходить из отделения, — напомнил Данилов. — Так что спи спокойно, набирайся сил, я твой покой не потревожу.

Кабинет Романа Константиновича находился снаружи, образно говоря, «на подступах» к отделению. Очень мудрое решение — к начальнику отделения по рабочим вопросам то и дело приходят родственники пациентов и коллеги. В коридоре беседовать не всегда удобно, а превращать реанимационное отделение в проходной двор тоже не годится. Так что вынос начальственного кабинета за пределы отделения — очень мудрое решение.

— Если бы ты, — Половникова указала пальцем на Данилова, — знал, от чего ты отказываешься, то ты бы, — палец изменил направление и стал указывать на пол, — на коленях передо мной бы ползал и молил бы, — палец взлетел вверх, подчеркивая важность сказанного, — чтобы я осталась. Но я бы только посмеялась и сказала: «Нет!» — Палец заходил в стороны, как маятник. — А потом я бы вот так перешагнула через тебя и ушла!