Дорога к Зевсу - Азаров Алексей Сергеевич

— Однако это не помешало вам в Париже оценить его и дать подписку о сотрудничестве. Что же касается эмоций, то простим Эрлиху. Он писал, что думал, не предвидя, что через пару минут покончит с собой.

— Он был неврастеником. Совестливым неврастеником с комплексом переоценки личности.

— Вовсе нет. У штурмбанфюрера были крепкие нервы, и, сколько я помню, совесть нимало не мучила его Тут другое. Он, конечно, мог ограничиться обычными фразами и ими закрепить вербовку, но предпочел написать целый трактат. Вы не задумывались, а зачем?

— Мертвый хватает живого?

— Логично, но не слишком. Эрлих в тот миг и не помышлял о смерти. Вам не хватает простоты, Варбург. Почему вы не хотите посмотреть правде в глаза и понять. Эрлих не доверял вам и боялся, что вы уйдете в тень при неудаче, оставив его расплачиваться по общим векселям. Вот он и обезопасил себя, продав СИС вашу благородную шкуру.

— Логично, но не слишком. Эрлих в тот миг и не помышлял о смерти Вам не хватает простоты, Варбург Почему вы не хотите посмотреть правде в глаза и понять: Эрлих не доверял вам и боялся, что вы уйдете в тень при неудаче, оставив его расплачиваться по общим векселям. Вот он и обезопасил себя, продав СИС вашу благородную шкуру.

— Благородная шкура? Очень образно!

— Как умею, — говорю я. — Слушайте, Варбург, вам еще не надоело? Чего ради вы бравируете? Хотите показать, что вам все нипочем?

— Если бы так. Увы, Одиссей, слово арийца, меня всегда беспокоили вопросы, связанные с моей, как вы выразились, благородной шкурой. Но сейчас, не хочу лгать, меня интересует не она, а иная деталь: почему Эрлих покончил с собой?

— Предпочту умолчать.

— Дело ваше. Послушайте, Одиссей, вы долго и проникновенно убеждали меня, что я должен поднять руки. Считайте, что вы своего добились и я капитулировал, но не лишайте поверженного последней милости- выдвинуть свои аргументы против ваших. Как знать, не покажутся ли они вам достаточно серьезными!

— У вас есть аргументы?

— Сколько угодно! В Париже, когда вы позвонили мне в Булонский лес и от имени Эрлиха вызвали на конспиративную квартиру СД, я растерялся и наделал немало глупостей. Труп штурмбанфюрера, его завещание, ваши энергия и напор — все работало на вас. Я вытащил вас из квартиры, помог стать невидимкой для охраны и в своей машине отвез на Монмартр. Все так. Больше того, я подписал некую бумагу. Да, да, Стивенс! У страха глаза велики, а я, как вы изволили заметить, не хотел расставаться с жизнью… А потом я стал думать… Два дня ушло, чтобы все вернулось на круги своя. Фогель угодил на фронт. Гаук — в штрафную команду, а Больц последовала за Эрлихом.

— Она любила вас.

— Всякой самке нужен самец, и я был ее сам­цом.

— Браво!

— То ли вы скажете, услышав остальное!.. Так вот, я привел дела в порядок, урегулировал еще кое-что и спокойно — заметьте, спокойно — уехал в Берлин Вы полагали, я бежал, спасаясь от вас и листика бумаги с моим автографом, но это не так. Шелленберг вызвал меня за новым назначением, и я с радостью принял его.

Сигарета, догорев, обжигает мне пальцы. Я растираю огонек о подошву и, не найдя пепельницы, прячу окурок в карман… Золото и белизна. Кто это там шепнул тебе, Одиссей, про башню из слоновой кости?

— Поздравляю, — говорю я.

— Вы не Шелленберг, и вам не с чем меня поздравлять… Лучше будет, если вы проявите терпение, подобное моему, и постараетесь слушать, не перебивая… Итак, я принял назначение, хотя в Париже колебался: не пустить ли пулю в лоб, спасаясь от гестапо? Я, как и вы, считал, что нахожусь у вас в руках, и все прикидывал, что произойдет, если майор Стивенс потребует от меня действий, а служба безопасности, со своей стороны, поймав на каком-нибудь промахе, начнет охоту. А потом…

— Пришли к иным выводам?

— Очень точная мысль Я подумал: а, собственно, чего я боюсь? Подписка? Аффидевит

[8]

Эрлиха? Пустое, Одиссей! Клочки бумаги, лишенные объективной ценности. В вашем управлении специалисты состряпают сотню документов за моей подписью и моим почерком Шелленберг не станет топить меня на основе таких улик.

— Не убежден!

— Ну, конечно же: вы ведь, помнится, вначале перечислили — с самым грозным видом! — четыре фамилии. Четыре свидетельства, добивающие меня. Эрлих, Фогель, Гаук, Больц. Боюсь только, вы напрасно обольщаетесь. Предположим, вы назовете их следователям и потребуете поднять материалы, связанные с фигурантами. Что же обнаружится? Эрлих мертв, и нет ни листочка в архивах, относящихся к Парижу. С Больц и Фогелем — то же самое. Остается Гаук, которого, разумеется, найдут и допросят. Что же покажет он? Не больше того, что знает: Эрлих приказал ему применить к Стивенсу третью степень, и он применил; Эрлих приказал ухаживать за Стивенсом, и он ухаживал; Эрлих приказал поставить Стивенса на ноги, и он, как мог, поставил. Всюду одно — Эрлих и приказ… Что же остается у вас? Фальшивки, используемые для шантажа? Бог свидетель, Шелленберг не раз пускал в ход такие же, чтобы заручиться благосклонностью нужных лиц. Шаблонная работа, не выходящая за рамки ремесла. Что вас не устраивает в моем рассказе?

— Два нюанса, — говорю я медленно. — В Париже, если верить вам, вы — “спокойны”. И там же, получив назначение, рассуждаете: “А не пустить ли пулю в лоб?”. Не вяжется как-то… Признаю: вы сильный человек, Варбург. Для меня это не ново, я я знал, что капитуляции не последует. Но разве за ней я шел? Давайте коротко: вы будете сотрудничать с нами или нет?

— С СИС?

— С союзным командованием, если говорить расширительно. В Париже вы хотели запастись страховым полисом на случай поражения Германии. Я принес вам его в кармане и протягиваю — берите.

Варбург впервые за весь разговор делает шаг от окна. Становится напротив меня и устало потягивается.

— Вы ничего не поняли, Одиссей. Париж — это Париж, Берлин — Берлин Здесь вы мне не нужны. Слишком не равен риск — проблематичное наказание после финиша или верная смерть от рук гестапо… Только не надо говорить, что вы сейчас уйдете, дав мне сутки на раздумье. Или вы щедры и дадите трое суток?

— Сколько вам нужно?

— Ни мгновения. Сожалею, Одиссей, но вы сами полезли сюда. Я не звал вас.

— Итак, вы не выпустите меня?

— Само собой, вас физически уничтожат. Устра­нят. Я правильно выразился?

— Ваш английский превосходен… Вы и моих людей устраните? Всех разом? Простите, не знал, что фон Варбург то же самое, что Люцифер.

Варбург, словно наткнувшись на стену, откачивается назад на каблуках. Я встаю и, в свою очередь, подхожу к нему. Запах крепкого одеколона окутывает меня и заставляет поморщиться.

— Полноте, Варбург, — говорю я. — Не делайте вид, что вы изумлены. Говоря о своих людях, я не сообщил вам ничего нового. Умоляю, солгите мне, что вы запамятовали о них до того мига, пока ваш покорный слуга не напомнил. Не так?

В этом разговоре, запутанном, как лабиринт, лишь один из нас догадывается, где выход. Тот, у кого длиннее шпагат и толще свеча, еще не гарантирован, что доберется до света. Другое дело, если в кармане у тебя лежит план ходов и переходов с красной линией, означающей кратчайший путь…

— Один вопрос, Одиссей. Ваш Центр знает, что вы встречаетесь со мной?

— Разумеется.

— Что было в ответной радиограмме?

— Нужен точный текст?

— Согласен на приблизительный.

— По смыслу: действуйте сообразно с обстановкой.

— Благодарю. Не смею спрашивать, когда вы получили ответ. Не задаю неуместных вопросов и по поводу частот, шифра и прочих тонкостей. Вы знаете, почему я вас благодарил?

— Так почему же? — говорю я, пытаясь сообразить, какую ловушку приготовил Варбург.

— В некотором роде, Одиссей, мы вернемся к теме нюансов. Вы же мастер их подмечать… Скажите, вас не учили в нежном возрасте, что ложь — порок и должен быть наказан? Запомните: в Берлине и его окрестностях вот уже полтора месяца как не зарегистрировано ни одной рации. Ни одной! Не думаю, чтобы это объяснялось ловкостью радистов; на пеленгаторных установках у нас и в армейских органах сидят выдающиеся мастера. У вас есть рация? Откуда? С собой вы ее не принесли, разве что в кармане брюк? Или нет? Или вы рассчитывали найти ее здесь, а оказалось, что расчет построен на песке? Поймите, Одиссей! Мои заботы о своем благополучии неотступны и круглосуточны. Я, как вы правильно заметили, обожаю свою благородную шкуру. Поэтому я ждал вас. Или вашего человека. Шелленберг разрешил мне знакомиться со сводками радиоперехвата, и я не пропустил ни одной, ибо это тоже входило в круг моих забот о себе… Но, может быть, вы солгали? Может быть, вы, имея рацию, пошли ко мне, не известив Центр?