Дорога к Зевсу - Азаров Алексей Сергеевич

— О! Кого вы утешаете? Себя? Или меня?

— Не вас, разумеется. Уверен, что граф фон Варбург цу Троттен-Пфальц не проявит постыдного малодушия и доставит Цоллеру радость, добровольно взяв на себя грязную работу. Только мне это не улыбается. Я, представьте себе, большой жизнелюб и не намерен уходить, даже эффектно хлопая дверью напоследок.

Варбург опускается на сиденье и запахивает пальто. Минуту или две молчит, а я курю и не тороплю его… Сверхчеловек?.. Пустое. Неглупый субъект, хладнокровный и не лишенный здравого смысла… Тоже мне, Зевс на Олимпе!

— Вы что-то говорили, Одиссей?

Голос Варбурга тускл, как отражение в стекле. Я докуриваю сигарету и сую ее в пепельницу на подлокотнике. План мой несложен, и изложение его занимает минимум времени — ровно столько, сколько надо Варбургу, чтобы понять самую суть.

— Ну, и?.. — говорит он, и в голосе его я улавливаю надежду.

— Больше ничего, — говорю я. — Вы отвозите меня в Берлин, я встречаюсь с Цоллером, а потом с вами. У вас есть телефон, защищенный от подслушивания?

— Но вы уверены, что Цоллер?..

— Он и пальцем не пошевельнет, пока я не подтолкну его. Успокойтесь: для дела, ради которого я здесь, вы нужнее дюжины Цоллеров. Считайте меня своим ангелом-хранителем и будьте паинькой, а еще лучше — источником хорошей информации. Договорились?

— Да, — говорит Варбург, подумав. — Да, Одиссей.

— Скажите Руди, чтобы отвез меня в Берлин. Если не возражаете, я вздремну… Нет, нет, это не бравада! Просто так сложилось, что я уже несколько ночей не высыпаюсь, отчасти по вашей вине.

Варбург наклоняется к трубе.

— В Берлин, Руди. В Потсдаме не останавливайся.

Отражение фар в стекле вспыхивает и гаснет еще трижды; четвертой вспышки я не вижу. Сон, тяжелый и плотный, без сновидений, валится на меня; я барахтаюсь в нем, захлебываюсь, чтобы вынырнуть как раз тогда, когда “хорьх” въезжает в Берлин. Некоторое время мы колесим по незнакомым мне улицам, пока не сворачиваем на Теуфельсзеештрассе, а оттуда на широкую, густо застроенную Кайзердам.

В машине сизо от табачного дыма; лицо бригаденфюрера словно опутано паутиной; мешки под глазами и бескровные губы свидетельствуют, что, несмотря на все самообладание, ночь далась ему нелегко.

— Как Цоллер? — спрашиваю я. — Стряхнули с хвоста?

— В Потсдаме, — говорит Варбург и глубоко затягивается сигаретой. — Как, по-вашему, он изрядный мерзавец? Сможем мы с ним столковаться?

— На джентльмена он не похож… Давайте забудем о нем, до вечера хотя бы. Лучше скажите, почему вы окопались в Бернбурге? Дела, опала или отпуск?

— По сугубо личным причинам. Вас они не касаются, Одиссей.

Варбург передергивает плечами и отворачивается к окну. Берлин, серый и сумрачный, бежит мимо нас; дома, дома, дворы, скверы, опять дома. Чужой город, враждебный и настороженный, встречает Одиссея, и боль одиночества заставляет его закрыть глаза.

10

Магда, всхлипывая, припадает к моему плечу.

— Такое несчастье, Франци!

— Когда это стряслось?

— Сегодня ночью… Я и не знаю, как выдержала… Посмотри…

— Кто приходил, Магда? Солдаты, штатские, гестапо? Ради бога, не плачьте и постарайтесь вспомнить.

— Господин капитан…

— Это я уже слышал.

Магда достает из передника мужской платок, вытирает глаза и трубно сморкается. Складывает платок по линиям, заглаженным утюгом. Бурные события ночи не лишили ее аккуратности. Так что же все-таки произошло? В водопаде слов, перемешанных с рыданиями, смысла не наберется и на тонкую струйку — вроде той, что течет из засорившегося крана; я с трудом отделяю от обильных вод три капли: капитан — арест — обыск. Кто арестовал капитана Бахмана и почему? Кем был произведен обыск? Что нашли?..

Я чуть не силой усаживаю Магду на табурет; сажусь и сам; беру ее руку в свою. Кухня — при открытой двери — отличный наблюдательный пункт. Из него видны коридор, прихожая и гостиная. Одно из двух: или Магда успела навести порядок, или обыск был поверхностным. Насколько я понимаю, все осталось на прежних местах: ящики вдвинуты; портреты Бахманов не перепутаны; вазочки, салфетки, настенные тарелки с пастушками и пастухами — словно до них и не дотрагивались. Нет, это не гестапо. Служба безопасности перевернула бы все вверх дном и вдобавок оставила бы в квартире засаду.

И все-таки странное получается совпадение. Я уезжаю в Бернбург, а капитана Бахмана той же ночью арестовывают. Цоллер? Но он же был в Бернбурге, и потом, насколько я знаю, гестапо не лезет в дела армии.

— Что они говорили, Магда?

— Ах, Франци! Это ошибка, огромная ошибка, и господь накажет их! Они — нет, ты только послушай! — они заявили, что господин капитан уклоняется от фронта! Это он-то! Ты знаешь, что я им сказала? Стыдно! — сказала я. — Посмотрите на себя: вы такие здоровые, а наш капитан два раза был ранен — сюда и сюда, — сам генерал наградил его крестом!.. — Вот что я им сказала, Франци! И, верное дело, они заткнулись…

Я выпускаю руку Магды, расстегиваю пальто. Кофейник на плите свистит, призывая хозяйку. Магда отрешенно смотрит на него, не делая попыток встать.

— Я помоюсь? — говорю я. — Целую ночь в дороге.

— Да, да…

Все с тем же отрешенным видом Магда помогает мне повесить пальто, прячет в нишу мундир. “Скверная история, — думаю я, закатывая рукава рубашки. — Бахман уклонялся от фронта? Что ж, возможно…” Горячая вода, полоснувшая по шрамам, заставляет меня отдернуть левую руку… О, черт! Нервы у меня явно не в порядке — Бахман Бахманом, но надо ли забывать, где какой кран? Раньше, что бы ни происходило, я помнил о мелочах — профессиональное качество, с утратой которого жизнь осложняется в тысячу раз. “Нет, все-таки совпадение…” Магда с полотенцем через локоть, пошмыгивая носом, протягивает мне пакетик с мылом. Я надрываю бумажную обертку и бездумно рассматриваю зеленый кирпичик с оттиснутым на нем трафаретом. “С нами бог!” Точно такая же надпись красуется на солдатских по­ясах. Скорее всего мыло из запасов капитана Бахмана, обвиняемого ныне в дезертирстве.

Судя по сводкам, фронт движется на запад. Пишут о сражении у Кельце. Если память мне не изменяет, это где-то на Висле; оттуда до границ империи несколько танковых переходов. Мудрено ли, что капитан Бахман постарался зацепиться в тылу, но при этом где-то оплошал и позволил уличить себя в “пораженчестве” или еще чем-нибудь таком?.. Я ополаскиваю мыло и ощупываю щеки — не слишком ли заросли? Пожалуй, надо забежать в парикмахерскую. Бритье стоит ровно одну марку; у меня семь марок с мелочью, а впереди четыре дня до получки и полное отсутствие финансовых перспектив.

— Кофе, Франци, — вспоминает Магда. — Боюсь, он перекипел и совсем невкусный.

— Ничего, сойдет!

Ячменный кофе с сахарином — штука не сытная. Я выпиваю две чашки и встаю из-за стола еще голоднее, чем садился за него.

— Ты еще зайдешь, Франци? Скажи, ты ведь не оставишь меня одну?

— Я постараюсь, Магда. До свидания. И вот тебе совет: не пытайся хлопотать. Капитану не поможешь, а себе наживешь беды.

— Да, да, Франци! До свидания…

“Правильнее — прощай!” — думаю я, выходя на лестницу. Очень жаль, но сюда я больше не приду. Квартира арестованного не место, где Одиссей должен бывать. СС-гауптшарфюрер Леман, стойкий национал-социалист, не имеет ничего общего с подозрительными типами, уклоняющимися от выполнения долга перед фюрером, партией и империей!.. Извини меня, Магда. Ты была добра ко мне, а я бросаю тебя. Кто это сказал о жизни, что она измеряется разлуками? Еще один человек был и не был. Магда — наивная старуха, одна из тех, для кого политика, война и Гитлер существуют постольку, поскольку затрагивают круг домашних дел. “Курица в горшке у каждого немца!” — это она приветствовала. “Жизненное пространство — основа нашего будущего!”-это заставляло ее пожимать плечами: может быть, оно и так, вероятно, но я — то здесь при чем? Потом было: “Боже, покарай этих!” и “Доблестно пал за вождя, народ и рейх”. А как же курица?.. Нет, она никого не проклинала, Магда, хлопотала у плиты, экономя на пайковых концентратах. Стирала, убирала, мыла, скребла — образцовый порядок в образцовом немецком доме…