Чижик-пыжик - Феликс Светов

- Альфы-Центавры, - сказала моя барышня.

- Ты так легко ориентируешься в астрономии? - удивился я.

- Я люблю ночью смотреть на звезды, - сказала она.

- А что ты еще любишь делать ночью? - спросил я.

- Не скажу, - она крепко сжала мне руку.

- Хорошо, - сказал я, - пусть Центавра. Сколько надо жарить такую жирную заокеанскую говядину, чтоб получилось хоть что-то путное и съедобное?

- Я предпочитаю баранину, - сказал мой терпеливый собеседник, - такой кубинский писатель вообще едва ли хоть когда-то будет съедобен.

- Вот именно. Мой товарищ, о котором я хочу вам рассказать, тоже, кстати, писатель, - я не терял нить, - но дело в другом. Чего-чего только у него в жизни не было, как его ни жарили и чем только он ни занимался. А сейчас они с женой держат детский дом на Маросейке.

- Тут ты, может, и прав, - сказал знаменитый писатель, - тому кубинцу я бы детей не доверил.

- Я об этом. И вот мы как-то недавно отправились с ним за картошкой для их детского дома в город Калязин. В ту самую Тверскую область, мы сейчас по ней уже, наверно, едем - помните, я вам о ней рассказывал? - обратился я к моим девушкам.

- Ты нам рассказывал, какие там произрастают женщины, а не про картошку, сказала Тина.

Выходит, она тоже слушала.

- А сейчас я про картошку. У него там, у моего товарища, под Калязином все схвачено, а картошка дешевая. Они туда летом вывозят своих детей...

- Деловой товарищ, - буркнул знаменитый писатель.

- Не то чтобы деловой, а тем более, не разворотливый, но азартный. Сердобольные иностранцы подарили их детскому дому джип-чароки. Мы поехали втроем, с водителем. Они рулили по очереди - день один, день другой. И пили по очереди. А я бессменно.

- Ну а картошка?

- Погодите, дело не в картошке. Приехали в Калязин, посмотрели церковь знаете, каланча торчит посреди Волги?

- Известная картинка, - сказала моя барышня, - по телевизору сто раз показывали.

- Верно. Едем в деревню. И мой товарищ рассказывает. Тут, мол, новый священник, церковь только открылась, молодой, хозяйственный, ласковый, бабки не нарадуются - дождались. У него одна слабость - запойный. А как выпьет, залезет на березу и... лает.

Ладно врать, говорю я ему, это в тридцатые годы такие байки сочиняли безбожники. Он промолчал.

Приехали в деревню - и к тетке Тамаре. Встречает, как родных, ведет в избу, ставит на стол щи из квашеной капусты, жареную картошку, бутылку самогона.

Разговор душевный о том, о сем. О картошке. У меня, мол, целый подпол забирайте.

Мы похлебали щи, выпили, самогон забористый.

"А как новый батюшка? - спрашивает Тамару мой товарищ, - служит?" - "Ой, говорит, - такой батюшка хороший, жизненный, век бы с ним Богу молилась. Сегодня за воскресной обедней проповедь сказал - заслушаешься..."

Мы выпили еще по одной.

"Ну и как он, - не отстает мой товарищ, - больше не лает?"

Тамара посмотрела на меня. Чужой человек - как при чужом о сокровенном, о самом-самом... Помолчала.

"Знаешь, - говорит, - уже две недели, считай - не лает..."

- Задумайтесь, - закончил я свой рассказ, - может, тут-то нам и удастся хоть что-то понять? И о том городе, из которого мы только что уехали, и о том, куда, надеюсь, доберемся. И о самих себе, кстати. Да и о чем-то вообще.

- Мудрено, - сказал знаменитый московский писатель, - сейчас, правда, едва ли удастся понять, а вот утром - глядишь, и разберемся.

Не зря он такой знаменитый, подумал я, мне бы так ловко этим фольклором не закончить. А он - надо ж, сумел поставить точку.

Девушки расположились внизу. Мы забрались наверх. Сколько еще оставалось той последней ночи?

Я проснулся от того, что мы стояли. Как-то очень прочно, давно. Возле Москвы, что ли?..

В купе темно, шторы задвинуты. Все спали. Я щелкнул зажигалкой: восьмой час. Так мы же вот-вот приедем! Надо их подымать, а то в последний момент начнут метаться...

Будить не хотелось, жалко. Меня еще в тюрьме научили - никогда не буди. Но там понятно: спит, а срок идет.

Я тихонько спустился, нащупал ботинки, открыл-прикрыл дверь. В коридоре тоже тихо, все двери задвинуты.

Совсем светло!.. Возле вагона маячила проводница.

- Подъезжаем? - спросил я.

- Стоим, - сказала она, - уже пять часов стоим и еще неизвестно. Бологое.

- Как... Бологое? Полдороги?

- Подъехали ночью и встали. Там что-то случилось. Слыхали, какой ночью был ветер?.. Навряд слыхали, я видала, когда вы пришли - не до того. Хороши были...

- Только мы стоим? - с надеждой спросил я.

- Все поезда стоят. Один за другим.

- А тот, что перед нами отошел - за час?.. - вот что мне надо было знать!

- Сказано: все стоят. Там что-то с проводами. От ветру.

Подошел мужичонка с большой сумкой.

- Пива не желаете? Свежее.

- Сколько стоит?

- Пять рублей бутылка. "Балтика", третий номер, свежее.

- Чего так дешево - украл, что ли?

- А ты прокурор?

- Сколько у тебя в сумке?

- Десять бутылок.

- Давай с сумкой, а то тебя заметут.

Я вернулся в темное купе, прикрыл дверь, поставил сумку. Она звякнула.

Присел у нее в ногах. Потом нашарил на столе открывалку. Бутылка пискнула. Я глотнул свежего-светлого.

- Я слышала, как ты выходил, - сказала она в темноте. - Где ты был?

- На Фонтанке, - сказал я, - видишь, пью... Это Бологое, опаздываем уже на пять часов. И наш поезд, тот, в котором у нас с тобой супер-вагон, тоже стоит. Представляешь, - могло быть еще пять лишних часов! Это сколько ж минут - если пять помножить на шестьдесят? И все были б наши...

- Бедный чижик, - сказала она.