Чижик-пыжик - Феликс Светов

- Он там живет, - сказала Тина, - он знаменитый корейский писатель.

- Стамбул, конечно, ближе, - сказал я, - до Сеула он пешком, пожалуй, не дойдет, но в Стамбуле живут турки. Ты куда его собираешься отправить?

- Мне надо, чтоб он добрался до Москвы, а там пусть сам разбирается.

- Бедный доверчивый кореец, - сказал я, и выяснилось, как в воду глядел. Но это не сразу выяснилось.

- Господа участники конференции... - объявила в микрофон очень хорошенькая питерская девушка, я вспомнил, что в день заезда приставал к ней здесь в вестибюле в надежде найти крутые яйца и она мне очень сочувствовала. - Господа участники! Те, кто едут в "СВ" в десять вечера, садятся в автобус с красными полосами, а те, у кого билеты в поезде, отправляющемся в одиннадцать вечера, в автобус с зелеными полосами. Можете там оставить свои вещи, их после банкета вместе с вами отвезут на вокзал, прямо к поезду. Милости просим принять участие в прощальном банкете...

Вот это культура, организация, думал я с завистью, не то, что наша коллективная каша, сочиненная Клавой - не к ночи будь помянута... И на всякий случай отдал очаровательной распорядительнице наш коллективный билет.

Мы забрались в краснополосатый автобус, нас было мало - только "СВ". Все та же милая девушка представила меня руководителем делегации. Я бросил наши сумки на свободное место.

Автобус тронулся, я не успел ни о чем подумать - и вот уже осточертевшие за эти дни Клодтовы лошади, к счастью, мы отвернули от Фонтанки, чуть проехали по Невскому в сторону вокзала...

Старый питерский особнячок, широкая лестница - толпа... Откуда они набежали, едва ли на всех хватит... Все возбуждены, чему-то радуются и полны надежд. Наш московский приятель повел нас сквозь толпу к некой двери, на которую я бы и внимания не обратил.

- Стойте здесь, а как только откроют...

Он был действительно хозяйственный мужик, мы оказались первыми, а столиков мало, все толпились вокруг большого общего стола, а мы на захваченный нами плацдарм натаскали всего-всего. Было очень красиво и обильно.

Сидели мы впятером, потом к нам подсел очень знаменитый московский писатель, с которым у меня после доклада завязалось нечто вроде близкой дружбы - что-то меж нами пролетело, а Тина, как я заметил, положила на него глаз.

Нам было очень хорошо. И чем дальше, становилось все лучше.

Наш столик оказался рядом с эстрадой, у микрофона один оратор сменял другого - питерцы, москвичи, евро-азиаты, американцы и эти. Все говорили о том, как замечательно прошла конференция и что мы не отдали и ни за что не поступимся нашей Свободой и Демократией. Читали стихи и, кажется, пели.

К нам подошел знаменитый питерский писатель с бородой, тот самый, у которого в ночном поезде из Москвы возникали сексуальные фантазии. Тина ему о них напомнила: "Как, мол, сейчас - не возвращаются?". Он решительно отрекся.

- Я два часа растаскивал чемоданы по всему составу, - сказал он, поглаживая бороду, - и со мной вообще такого не бывает.

Я не стал ему возражать, хотя хорошо помнил, как он сидел на чемодане и эти фантазии озвучивал.

- У меня возникла идея, - сказал я своим собутыльникам, - можно бы подойти к микрофону и ею поделиться, но я еще недоформулировал, а потому предложу только вам. Понимаете, в чем дело... Есть какая-то историческая несправедливость в том, что этот город фантастически прекрасен, а наш - столь же фантастическая помойка. Что если совершить обмен? Причем, не из столичного хамства, а для выявления духовной глубины всей нашей гигантской территории?

- Что на что будем менять? - спросил мой московский приятель.

- Помните, на месте конного императора у Мраморного дворца стоял когда-то броневичок и на нем было написано: "Смерть капиталу!"? Его увезли, там, где он сейчас, ему, очевидно, и место. Значит, в принципе такой обмен-передвижка возможен?

- И что вы предлагаете? - спросил знаменитый питерский писатель, он почему-то от нас не уходил.

- Я думаю, ему место у Кремлевской стены, там, где Мавзолей. Представьте Красная площадь, а на ней гениальная лошадь и... Вот где ему место, и сразу будет понятно, что'

- Императоры были только в Питере, - сказал питерский писатель, - они здесь рождались, здесь их убивали или просто хоронили. А ваш Мавзолей нам уж точно не нужен. Двигайте его на свою свалку. Если когда-нибудь дозреете.

- Выходит, мы обречены на современный скульптурный кошмар, который покроет нас, как саранча, - сказал я, - и ничего нам не светит?

- Надо жить по средствам, - сказал мой московский приятель, очень хозяйственный мужик.

- Давайте вырубим микрофон, - сказал я, - он бубнит в ухо, не дает сосредоточиться, а потому я, наверно, и говорю несообразности.

- Он только что обратился к тебе непосредственно, - сказала моя барышня, послушай...

- Повторяю... Руководитель делегации десятичасового поезда, выходите вместе с вашими делегатами, чтобы проследовать к автобусу. И счастливого вам пути!..

- Обождут, - сказал я, - здесь близко, а без меня не уедут.

Мы еще выпили, а потом долго прощались.

- Как жалко, что мы расстаемся, - сказал мой московский приятель, - мы бы продолжили в поезде, и ты бы доформулировал. У меня коньяк, а у нас сложилась традиция.

- У тебя есть собутыльники, - сказал я, - твой очаровательный помощник, Тина и знаменитый московский писатель, а у нас, прости, всего лишь "СВ". Но мы, - бестактно добавил я, - наконец-то останемся вдвоем.

- Прости и ты меня, - сказал мой московский приятель, очень хозяйственный мужик, - но мы едем не с ними, а через час после второго - третьим поездом. У нас тоже "СВ" и мы уж точно будем вдвоем. Я покупал билеты самостоятельно и не участвовал в вашем колхозе.

Таким людям, несомненно, принадлежит будущее, подумал я.

Потом мы пробивались сквозь веселую толпу. Оказалось очень много знакомых, полузнакомых и совсем незнакомых питерских коллег. Мы о чем-то говорили, сокрушались, что не успеем договорить, нам дарили книги с трогательными автографами, и когда мы наконец выбрались на лестницу, у нас в руках оказалась целая библиотечка.

Лестница была пуста, членов своей делегации я не увидел.

Мы спустились и открыли парадную дверь. Автобуса возле нее тоже не было.

Да, автобуса не было, и Невский - на сей раз Невский, а не Фонтанка, -был пуст. Не то чтобы совсем пуст, пустым он, как известно, никогда традиционно не бывает, но двигались совсем не те - чужие автобусы, шуршали троллейбусы и разных марок машины.

- Куда он делся? - задал я вполне риторический вопрос. - Может, тут есть какой-то двор? Наверняка - он не мог загораживать проспект, а потому...

Двора я не нашел и вернулся в особнячок. Мне объяснили, что автобус давно ушел.

- Без меня? - спросил я и не получил ответа.

- Осталось пятнадцать минут, - сказала моя барышня и уточнила: - до отхода поезда.

- Перейдем улицу и возьмем машину. Здесь и пешком пятнадцать минут.

Мы довольно быстро остановили машину.

- По-моему, это свинство, - сказал я, усевшись.

- Тебе говорили, предупреждали, но ты так разошелся с лошадью и Мавзолеем...

Мы выскочили на площади у вокзала. Автобуса не было. То есть были, были автобусы, но ни одного с красными полосами. Не могли же их успеть перекрасить?..

Я все-таки сунулся в один, другой - или было закрыто, или водители не могли понять, чего я от них хочу.

Оставалось десять минут. Даже меньше. Мы кинулись в вокзал.

- У меня там все документы... - говорила она на бегу.

- А у меня бутылка и ключи от московской квартиры. В дом я не попаду. Впрочем, можно сломать дверь...

На пустом перроне стоял наш поезд. Никто никого не провожал.

"СВ", как известно, в середине состава, а составы у нас длинные. Мы добежали. Из окон торчали головы евро-азиатов, они махали нам руками и что-то лопотали на своих языках. Никаких вещей возле вагона не было.

Я кинулся к проводнику. Никто ему вещей не оставлял.

- Ты можешь хоть чуть по-ихнему? - спросил я.

- Попробую...

Они о чем-то разговаривали. Слишком долго.

- Все очень взволнованы и за нас страдают... - переводила она, - говорят, что водитель спрашивал про наши вещи, но все отказались...

- Что ж они, попугаи, вместо того, чтоб страдать, не могли взять сумки?

- А зачем им наши вещи?

- Ладно, - сказал я, - устраивайся, а я еще раз сбегаю на площадь.

- Я не могу без паспорта, - жалобно сказала она, - меня дома убьют, я уже дважды его теряла...

Я сунул ей книги и побежал. За мной кинулась, спрыгнув со ступенек вагона, иностранка. Ей было под восемьдесят, она сильно хромала и тащила тяжелую сумку.

- Я вас покажу... - говорила она на бегу, - я знаю автобус, он имеет место там...

Я попытался взять у нее сумку, чтоб ей было легче бежать, но она посмотрела на меня с таким ужасом, что я тут же руку отдернул. Она еле переставляла ноги и меня задерживала. Наверно, из "Красного креста" или из "Врачей без границ", подумал я, может быть, шведка, во всяком случае, что-то по-ихнему залепила.