Создатели небес - Фрэнг Герберт

На этой мрачной ноте он и уехал. Его письма уходили в пустоту — она не отвечала. Ее «не было дома», когда он звонил. И он понял, что она тоже может рассердиться — и обидеться. Но что же произошло в действительности?

Она снова сказала:

— Я не знаю, как к нему относиться.

— Чем я могу помочь тебе? — Это было все, что он мог сказать, но слова казались неуместными.

Она отстранилась.

— Мы наняли адвоката Энтони Бонделли. Он хочет поговорить с тобой. Я… я сказала ему о твоем отчете об… отце, о том разе, когда он поднял ложную пожарную тревогу.

Ее лицо сморщилось.

— Ох, Энди, почему ты уехал? Ты был нужен мне. Ты был нужен нам.

— Рут… Твой отец не принял бы от меня никакой помощи.

— Я знаю. Он ненавидел тебя… из-за того… из-за того, что ты сказал. Но он все-таки нуждался в тебе.

— Никто не слушал меня, Рут. Он был чересчур важным человеком, чтобы…

— Бонделли считает, что ты можешь помочь с иском о признании отца невменяемым. Он попросил, чтобы я встретилась с тобой, чтобы… — она пожала плечами, вытащила из кармана носовой платок, вытерла глаза.

«Вот как, — подумал Турлоу. — Она подлизывается ко мне, чтобы получить от меня помощь. Она покупает мою помощь!»

Он отвернулся, чтобы скрыть внезапную ярость и боль. На миг глаза не смогли сфокусироваться, и он начал замечать (казалось, довольно медленно) какое-то еле видное броуновское движение на краю рощицы. Это было как рой мошкары, но в то же время и не похоже на мошкару. Очки! Где очки? В машине!

Мошки исчезли в вышине. Их отступление совпало со странным ощущением, будто с его чувств сняли какой-то груз, точно звук или что-то очень похожее на звук действовало ему на нервы, но теперь прекратилось.

— Ты поможешь? — спросила Рут.

«Было ли это что-то подобное штуке, которую я видел у окна Мэрфи? — спросил себя Турлоу. — Что это?»

Рут подошла на шаг ближе, взглянула на его профиль.

— Бонделли подумал — из-за нас — что ты можешь… заколебаться.

Эта чертова мольба в ее голосе! Его разум повторил вопрос. Он сказал.

— Да, я помогу всем, чем только смогу.

— Этот человек… в тюрьме… он просто оболочка, — сказала Рут. Голос был тихим, ровным, почти без выражения. Он взглянул на нее сверху, наблюдая, как ее черты заостряются все больше, пока она говорит.

— Это не мой отец. Он только выглядит, как мой отец. Мой отец мертв. Он мертв… уже очень давно. Мы не осознавали этого… вот и все.

Боже! Какой жалкой она выглядела!

— Я сделаю все, что смогу, — сказал он. — Но…

— Я знаю, что надежды немного, — сказала она. — Я знаю, что они чувствуют — люди. Ведь этот человек убил мою мать.

— Люди чувствуют, что он не в своем уме, — сказал Турлоу, неосознанно впадая в педантичный тон. — Они знают это по тому, как он говорит, по тому, что он сделал. Безумие, к несчастью, передающееся заболевание. Он вызвал ответное безумие. Он раздражитель, который общество хочет убрать. Он задает людям вопросы о них самих, на которые они не могут ответить.

— Не стоит говорить о нем, — сказала Рут. — Не здесь, — она оглядела лесок. — Но я должна поговорить о нем или просто сойду с ума.

— Это вполне естественно, — сказал он, его голос звучал заботливо-успокаивающе. — Беспорядок, который он создал, общественный беспорядок — это…

«Проклятье! Слова иногда звучат так глупо!»

— Я знаю, — сказала она. — Я тоже могу применить клинический подход. Если мой… если этот человек в тюрьме будет признан невменяемым и отправлен в больницу для душевнобольных, людям придется задать себе очень неприятные вопросы.

— Может ли человек выглядеть нормальным, когда на самом Деле он безумен? — сказал Турлоу. — Может ли человек быть душевнобольным, когда он думает, что здоров? Могу ли я быть достаточно безумным, чтобы сделать то же, что сделал этот человек?

— Я сейчас заплачу, — сказала Рут. Подняла глаза на Турлоу, отвернулась. — У дочери был свой заряд… горя. Я… — она глубоко вздохнула. — Я могу ненавидеть его за то, как умерла моя мать. Но я психиатрическая медсестра и знаю все, что в таких случаях твердят профессионалы. Ничто из этого дочери не помогает. Странно — как будто во мне уживается больше, чем одна личность.

Она снова подняла глаза на Турлоу. Лицо ее было таким открытым и беззащитным.

— И я могу побежать к мужчине, которого люблю, и попросить его забрать меня отсюда, потому что я боюсь… смертельно боюсь.

Мужчине, которого люблю! Ее слова обожгли сознание.

Турлоу покачал головой.

— Но… как же…

— Нев?

Как горько прозвучало это имя в ее устах.

— Я уже три месяца с ним не живу. Я жила у Сары Френч. Нев… Нев был ужасной ошибкой. Этот цепкий коротышка!

Турлоу почувствовал, что горло сжалось от подавленных чувств. Он закашлялся, взглянул на темнеющее небо, сказал:

— Через несколько минут стемнеет.

Какими глупо бессмысленными показались его слова!

Она положила ладонь ему на руку.

— Энди, ох, Энди, что же я наделала с нами?

Она очень нежно скользнула в его объятия. Он погладил ее по волосам.

— Мы все еще здесь, — сказал он. — Мы все еще мы.

Рут взглянула на него.

— Проблема с тем человеком в тюрьме в том, что у него вполне разумный тип мании.

По ее щекам катились слезы, но голос оставался ровным.

— Он считает, что мама изменяла ему. Многие мужчины беспокоятся об этом. Я могу вообразить… даже… что Нев мог беспокоиться об этом.

Внезапный порыв ветра стряхнул дождевые капли с листьев, разбрызгивая их.

Рут высвободилась из его рук.

— Давай прогуляемся до вершины.

— В темноте?

— Мы знаем дорогу. Кроме того, теперь клуб верховой езды установил там фонари. Ты видишь их из госпиталя каждую ночь на той стороне долины. Они автоматические.

— Очень возможно, пойдет дождь.

— Тогда я смогу плакать, сколько угодно. Мои щеки все равно будут влажными.

— Рут, милая… я…

— Просто отведи меня на прогулку, как… как мы гуляли раньше.

Он еще колебался. В рощице было что-то пугающее. Какое-то давление, тот почти звук. Турлоу шагнул к машине, потянулся и нашел очки. Он надел их, взглянул вокруг — ничего. Ни мошек, ни следа чего-либо странного — кроме давления.

— Тебе не понадобятся очки, — сказала Рут. Она взяла его под руку.

Турлоу обнаружил, что не может говорить из-за внезапного спазма, сжавшего горло. Он попытался проанализировать страх. Это не было что-то личное. Он решил, что боится за Рут.

— Пойдем, — сказала она.

Он позволил ей повести себя по траве к узенькой тропинке. Темнота упала на них четкой границей, как только они вынырнули из эвкалиптовой рощи на первый подъем между соснами и конскими каштанами, обрамлявшими тренировочную дорожку клуба верховой езды. Ночные фонари, на большом расстоянии друг от друга прикрепленные к деревьям, влажно мерцая, показались в сырой листве. Несмотря на то, что днем был дождь, утоптанная дорога под ногами казалась твердой.