Самый короткий путь (СИ) - "Elle D."

вы, стало быть, избрали для себя путь учёного мужа?

– Я собираюсь посвятить себя богу, – ответил Уилл – с надменностью, за которую его

пожурил бы брат Эсмонт, окажись он здесь. – И подготовка, мной полученная, исходила

именно из этого.

Риверте молчал слишком долго. Он вообще любил, как уже понял Уилл, выдерживать

мучительные паузы – то ли обдумывая слова собеседника, то ли намеренно пытаясь

вызвать его замешательство.

– Правильно ли я понял, – сказал он наконец, – что вы собрались в монастырь?

– Если это будет в моих силах… и когда исчезнут мешающие этому обстоятельства.

Риверте выругался. Уилл и прежде замечал за ним манеру чертыхаться через слово, но

столь грубого и витиеватого богохульства не слышал прежде – ни от него, ни вообще от

кого был то ни было. Он даже вздрогнул, с трудом удержавшись от того, чтобы осенить

себя знаком триединства.

– Именно поэтому ненавижу попов, – туманно высказался Риверте. – Что вы забыли в

монастыре, вы, юный очаровательный идиот, могу ли я полюбопытствовать?

– Господь наш зовёт меня, – ответил Уилл с достоинством, хотя последнее обращение

смутило его окончательно. – Но вы вряд ли сможете это понять.

– Да, где уж мне. Но это многое объясняет, в частности, вашу преступную неискушённость

по женской части. Но неужели ваш отец попустительствовал этому вздорному решению?

На его месте я бы запер вас в чулане и не выпускал, пока бы вы не образумились.

Он впервые упомянул при Уилле его отца – настолько прямо, оформив слова как вопрос и

вынуждая ответить на них. Уилл сцепил зубы, приказывая себе сохранять видимость

спокойствия.

– Мой отец, да будет господь наш милостив к его душе, до последнего вздоха противился

моему решению. Лишь по этой причине я всё ещё… не там, куда зовёт меня сердце.

– Противился? Право, мне всё больше и больше жаль, что я не успел узнать его получше.

Похоже, это был в высшей степени достойный и умный человек.

Уилл поднял голову и посмотрел на Риверте в упор. Тот спокойно выдержал взгляд сына

того, кого он убил своими руками и о ком говорил сейчас так невозмутимо. Его лицо было

совершенно непроницаемо.

– Но теперь, – продолжал Риверте, – когда ваш батюшка отправился на небеса, вы,

полагаю, свободны в своём выборе?

– Как видите, не совсем, – ответил Уилл. Он чувствовал лёгкое отчаяние, неожиданно

придавшее ему смелости – в конце концов, почему он должен скрывать свои истинные

чувства? – Мой брат разделяет мнение отца по поводу моего пострига.

– А вы не смеете ему противиться.

– Я помню о своём долге.

– Странно. Я отчего-то полагал, что для таких, как вы, долг перед отцом небесным

превыше долга перед отцом, гм, телесным.

– Долг един. Нарушивший долг земной не сможет выполнить долга вечного. Так нас учат

Священные Руады.

– А ещё Священные Руады учат отделять земное от небесного и делать выбор в пользу

последнего. Шестая книга пророка Одона, если не ошибаюсь, стих двадцать седьмой.

Уилл заморгал. Меньше всего он ожидал обнаружить в этом богохульнике знание

священного писания. Риверте смотрел на него без улыбки.

– Впрочем, – добавил он после уже привычной паузы, – я вовсе не собираюсь побуждать

вас предать свой род, сбежать и спрятаться в облюбованном вами монастыре. Это

означало бы для меня потерю вашего общества, что я в данное время никак не могу

допустить.

С этими словами он пошёл к выходу, мимо Уилла, давая понять, что разговор окончен – и

вдруг у самой двери остановился и повернулся к нему.

– Вот ещё что, Уильям… раз уже этим утром мы столь откровенны… Ответьте честно: вы

ведь вчера ночью удивились, застав у меня женщину, а не мужчину?

Если у Уилла ещё и оставались силы соображать ясно и придумывать относительно

достойные ответы в этом ужасном разговоре, то теперь он лишился их окончательно.

Земля поплыла у него под ногами.

– Я… никоим образом…

– Бросьте. Вы знали, в чей дом едете, и не могли не наслушаться сплетен о моих

предпочтениях. Вы видели моих пажей и даже при вашей феноменальной

неискушённости не могли не сделать выводов. Вы ехали сюда, пребывая в уверенности,

что я увлекаюсь мальчиками, не так ли?

«Зачем, – думал Уилл, – зачем вы всё это спрашиваете?!» Но он не мог выдавить ни звука.

– На самом деле, – не дождавшись ответа, сказал Риверте спокойно, – мне всё равно,

мужчина или женщина. Это зависит от настроения. Хорошего вам дня.

Он ушёл и закрыл дверь. Уилл добрёл до кресла у окна и сел, вцепившись в нравоучения

Святого Альберта так, словно написанные на пергаменте слова могли его защитить.

Конечно, Уилл покривил душой. Он действительно слышал о том, что граф Риверте

называл своими «предпочтениями». Не слышал о них лишь тот, кто вообще не знал о

существовании графа Риверте, ибо эта сторона его жизни была окутана не меньшей

таинственностью и вызывала не меньше толков, чем его выдающиеся победы, хотя и

носила неизгладимый отпечаток скандальности.

Хроники Сидэльи и Шимрана умалчивали об этом, но знающие люди утверждали, что

порочность графа Риверте не уступает его военно-дипломатическим талантам. Он был

потрясающе неразборчив в связях и не мог не закрутить интрижки ни в одном замке,

поместье или постоялом дворе, куда только ни ступала его нога. При этом полу партнёра

он придавал значения столь же мало, сколь и благородству его происхождения. Риверте

могли застать, с равным успехом, и с благородной дамой, и с нищей прачкой, и с

доблестным рыцарем, и с деревенским сапожником. Но особенной его страстью, как

говорили люди ещё более знающие, были горничные и пажи. Причём если возраст

горничных значения не имел, то к пажам это по понятной причине не относилось. Сидя на

кресле у окна оружейной, Уилл мучительно вспоминал тех из них, на которых за

прошедшие дни останавливался его взгляд. Почти все они были смазливы, как девушки, и

разодеты пышно, словно одалиски Асмая. Кстати, асмайских мальчиков Риверте, похоже,

предпочитал всем прочим. Это могло бы утешить Уилла, подобно большинству

хиллэсцев, довольно хрупкого, светлокожего и светловолосого – то есть разительно

отличавшегося от рослых и смуглых асмайских юношей. Могло бы, но, по целому ряду

причин, совершенно не утешало.

Кроме того, о Фернане Риверте ходили и другие, куда более мрачные и зловещие слухи.

Говорили, что, со своей ненасытностью и пристрастием к самому отвратительному

пороку, он не удовлетворяется сонмом благородных любовников и случайной лаской

слуг. Говорили, что в каждом из его многочисленных замков, разбросанных по всей

Вальене, существуют тайные комнаты, где разврат достигает вершин, одна лишь мысль о

которых способна навек опорочить невинный ум. Говорили, что Риверте может, проезжая

через деревню или город, заприметить в толпе юного мальчика, и, ничем не выдав

интереса, уехать прочь. А ночью его верный слуга и пособник Маттео Гальяна проникает

в дом несчастного, похищает его и увозит в чёрную обитель своего господина, где юношу

ждут унижение, пытки и смерть. Именно этой, последней, леденящей душу деталью

обычно объясняли тот факт, что подобные чудовищные преступления до сих пор

оставались нераскрыты и безнаказанны – ведь после них не остаётся свидетелей, помимо

преданного Гальяны. Другие, настроенные более скептично, полагали, что королю

Рикардо прекрасно известно о том, что вытворяет его фаворит, и он предпочитает

попросту закрывать на происходящее глаза.

Говоря по правде, до приезда в Даккар Уилл не особенно верил этим сплетням. Он даже

не слушал их, хотя они особенно усиленно циркулировали по Хиллэсу после

прошлогоднего визита Риверте в Тэйнхайл. До Уилла даже доходил слух о каком-то