Дороги. Часть первая. - Яна Завацкая

— Нам этот уголок не нравится. Да и старый еще очень даже ничего, по-моему, он чистый, зачем его менять? Только деньги тратить. Но даже если мы захотим его менять, то сами что-нибудь выберем. Спасибо за заботу, не надо.

— А... — протянула свекровь, вмиг потемнев лицом, — Ну ладно... не надо — значит не надо...

Она вышла в коридор. Пита побежал за ней — подавать пальто и прощаться. Ильгет плюхнулась на охаянный диван, бессильно уронив руки. Норка подошла, положила ей на колени голову.

Из коридора доносилось глухое ворчание.

— У вас еще и собака на диване лежит. Ну разве нормальная женщина, хозяйка допустит, чтобы собака диваны портила?

Пита проводил мать, хлопнула дверь. Вернулся в комнату. Посмотрел на Ильгет недовольно.

— Что, обязательно надо было скандал устраивать?

— Какой скандал? — удивилась Ильгет, — по-моему, я просто высказала свое мнение. Я не имею права на свое мнение? Даже по поводу нашей же мебели?

— О Господи! — простонал Пита, — ты что, не понимаешь? Она теперь будет полгода мне этот уголок припоминать!

— Так что — дешевле было бы его поменять, как она хочет? Ты же сам не хотел, ну Пита! Ты же не хотел этот новый уголок!

Пита стоял в любимой позе — уткнувшись головой в стенку, с видом смертельно больного и уставшего человека.

— Пита, давай не будем, — сказала Ильгет спокойно, — ты сам понимаешь, что мы слишком много уступаем. Во всем. У тебя самого нет никакой собственной воли, никаких желаний, ты во всем только слушаешься маму.

— А я что, должен слушаться тебя?

— Но Пита... почему? Ты же сам не хотел этот уголок, разве не так?

— Почему ты надо мной издеваешься? — риторически вопросил Пита.

— Я? Издеваюсь? — Ильгет внутренне напряглась. Обычно вслед за этим вопросом следовала жуткая истерика. Иногда сопровождающаяся рукоприкладством. К счастью редко... И потом все же следовали извинения.

— Я больше не могу, — трагические нотки в голосе Питы нарастали, — я работаю, как вол, чтобы удовлетворить вас всех! И маму с ее проектами! И тебя! А ты еще устраиваешь мне такие сцены! Неужели так трудно сохранить с мамой хорошие отношения?

— Но какой ценой? — спросила Ильгет. Пита торжествующе указал на нее пальцем.

— Вот ты сама точно такая же, как мама! Ты всегда ее осуждаешь, а посмотри на себя! Тебя интересуют эти тряпки, эта мебель!

— Меня интересует моя жизнь, — спокойно сказала Ильгет, — и в частности, мебель тоже. Это моя квартира, и здесь я хочу жить так, как мне нравится.

— Вот! Как тебе нравится! А обо мне ты подумала?!

— А что, ты в таком восторге от гарнитура с цветочками?

— Да мне плевать на этот гарнитур! — заревел Пита, — плевать, ты понимаешь? Я хочу спокойно жить! Спокойно! А вы мне не даете!

Ильгет поняла, что дело плохо. Муж уже завелся. В таких ситуациях она никогда не знала, как отвечать, что сделать...

— Ну ладно, Пита, ты успокойся...

— Я должен успокоиться? — голос Питы сел. Глаза его наливались кровью, — зачем ты все это говоришь?! — заорал он.

— Что — это? — успела еще спросить Ильгет. Муж вдруг оказался рядом и мощными ручищами схватил ее за горло. Рывком поднял, дернул к себе и начал бить головой о стену, одновременно пытаясь задушить. Ильгет задергалась в тщетных попытках освободиться. Пита дико кричал:

— Зачем ты это сказала?! Зачем?! Отвечай сейчас же! Или я тебя убью!

Наконец запал ярости прошел, он выпустил Ильгет, тяжело дыша. Плача, она стала поправлять волосы

Пита стоял рядом, красный от натуги, дышащий как паровоз, злой, как зверь, но уже начинающий сожалеть о своем поступке...

— Больной, — сказала Ильгет, отходя подальше. Села в кресло, свернулась клубочком.

— Вот ты опять начинаешь! — Пита оказался рядом с ней, — за что ты меня оскорбляешь?

— Как я тебя оскорбила?

— Ты сказала, что я больной. Значит, ты меня считаешь сумасшедшим?

— Нет, не считаю.

— Тогда почему я больной?!

Лицо мужа опять стало наливаться кровью. Ильгет предусмотрительно отодвинулась.

— Пита, ты сегодня меня оставишь в покое? Или мне полицию вызывать?

— Давай! — закричал муж, — давай, вызывай, — он принес телефонную трубку и стал настойчиво впихивать ее Ильгет. Он даже сделал вид, что набирает номер, — сейчас позвоним в полицию! Пусть меня в тюрьму забирают... вот на это ты способна... сука!

Ильгет охнула. Так он ее еще не называл.

Это уже что-то новенькое.

— Пита, — сказала она мягко, хотя внутри все клокотало от унижения, — ну подумай сам. Неужели вот сейчас ты вел себя адекватно? Ну мы всегда с тобой ругались, но ведь такого же не было!

— Так и ты меня так не доводила!

— То есть ты считаешь, что во всем виновата я?

— А кто виноват, по-твоему? — с иронией спросил Пита, — кто надо мной издевается весь вечер?

Ильгет вдруг захотелось расхохотаться. Кажется, тоже истерика пробивается... ужас какой-то, ужас, сюр, бред... Да ведь он действительно больной! Ведь ни малейшего следа логики нет в его поведении. А я-то еще пытаюсь с ним говорить разумно, серьезно! Сейчас главное — его успокоить.

— Пита, — сказала Ильгет, — давай успокоимся. Может, тебе чайку заварить успокоительного? Ты понервничал...

— Ты сама-то на себя в зеркало посмотри!

— Ну конечно, я тоже выпью... я тоже нервничаю.

На следующий день, стоя на перроне, Ильгет все вспоминала жуткую сцену. И не менее жуткий секс, последовавший за ней... ночью. Так всегда. Ильгет не посмела отказаться, потому что ночные истерики Питы были обычно еще страшнее, да и все равно он добьется своего, хоть под утро.

Почему так получается?

В общем-то, зачатки всего этого были в Пите и раньше. И никогда мне с ним не было хорошо в постели. Он очень много требовал, слишком много... И ругались тоже. НО ВЕДЬ НЕ ТАК! Потому что я впервые решилась возразить свекрови? Да, это тоже повлияло — но ведь мы и до того ругались так же, и месяц назад, и полгода назад...

Нет, это все то же дикое, ненормальное, что охватило сейчас всю страну. Вон мать под фонарем, выкатив глаза, орет на ребенка. Что это — нормально? Аж слюна брызжет. Откуда столько злости в людях стало?

Ильгет ощущала безмерную усталость. И внутреннюю опустошенность. Будто страшная болезнь грызла ее внутренности, не давала разогнуться, давила на плечи свинцом.

Может быть, она все-таки сама виновата? Да, ей казалось, что она защищает точку зрения Питы. Раньше она вообще ничего и никогда не возражала, а тут... нахальство появилось. Но наверное, она не права. Да, Пита не хочет этот уголок, но он хочет слушаться маму. Это его воля. Значит, Ильгет тоже должна слушаться маму Питы. Видимо, так.

Не надо было его провоцировать. Хотя она на самом деле просто растерялась, когда поняла, что он психует. Не знала, что отвечать, что говорить.

Может быть, все это — расплата за то, что в последнее время она совсем забросила церковь. Да что там говорить, и дома-то почти не молится.

Да, наверное, она была неправа. Но раскаяния Ильгет не чувствовала — может, потому, что все последующее казалось ей слишком уж неадекватной расплатой за такую неправоту. За что ей — такое?

Да нет, не надо думать в таких категориях. Пита болен, это же очевидно. Предложить ему полечиться? Но он наверняка разъярится сразу.

Господи, если дальше такое будет продолжаться, я этого не выдержу, подумала Ильгет. Я сбегу от него. Лучше совсем одной жить, чем такое. Да мне, вдруг с просветляющей откровенностью подумала Ильгет, и вообще лучше бы было оставаться одной. Да, с Питой иногда бывало хорошо... мы гуляли... ужинали вместе. Да. Но если бы я жила одна, пусть в одиночестве, пожалуй, я была бы счастливее.

Но ведь не только обо мне речь. У нас семья. Другой не будет. Семья — это задача, данная Богом. Если уж ты не можешь ее сохранить и улучшить, то что ты вообще можешь? И до сих пор ведь все было нормально! Но сейчас стало просто невыносимо.

Подошел поезд, электричка. Ильгет смешалась с толпой, людской поток внес ее в двери.

Она с детства любила поезда. Место оказалось свободное у окна, и это особенно здорово, ехать и смотреть на крутящиеся за стеклом поля, на ленту лесопосадок, домики, людей... Что-то лязгнуло в тамбуре. Перрон медленно поехал назад. И этот особенный поездной запах, железа, искусственной кожи, странной затхлости... Ильгет поправила сумку под ногами. Пакет бы довезти.

В общем-то, ничего сложного. На вокзале встретят. Пароль, отзыв. Дома передать пакет. Не должно ничего случиться.

В конце вагона зазвенела гитара. Пел какой-то паренек. Один. Ильгет захотелось сесть к нему поближе, но жаль расставаться с местом — еще займет кто-нибудь, вот и будешь торчать среди вагона.

Голос едва пробивался сквозь громкий перестук колес.

Ночь закрыла глаза.